Любовь и сон

Но вот наконец они прямо заговорили с ним. Впрочем, нет, не с ним, нет, он их не слышит, уши его запечатаны, глаза слепы; но милостью Божией он нашел друга, и вместе они получили вести от ангелов и занесли их в книги числом двадцать восемь. Книги привезены в сей Град, и император волен изучить их. Тогда и он увидит, каковы намерения ангелов, к какому пику приближается мир и что надлежит сделать, дабы оказаться достойными его и создать новый мир, лучше старого.

Он без колебаний сообщил Рудольфу, что для понимания даров и обещаний ангелов император должен отречься от своих грехов и покаяться. Христос не боялся обличать сильных мира сего и говорить правду властителям, а доктора Ди наделил полномочиями Христов ангел Уриэль. И Джон Ди заговорил. Император (у которого от любовницы, жены его лучшего антиквара, было пятеро детей, который пренебрегал своими обязанностями перед Богом и людьми, который месяцами не читал почту, который хотел или умереть от своей руки, или жить вечно) молча внимал ему; вино в бокале оставалось нетронутым.

«Я не лукавлю, — сказал доктор. — Я не лицемер, нет во мне и амбиций. Я не слабоумный, не мечтатель. Клянусь спасением души, что причина для таких слов у меня веская».

Доселе недвижный или, по крайней мере, неподвижный липом (сказалось испанское воспитание — он мог выслушать что угодно, не меняясь в лице, как бы ни содрогалась его душа), император поднялся со стула.

«Есть ли у вас «Стеганография» старого шпонхаймского аббата, Тритемия?»

«Да, — сказал доктор Ди. — Много лет назад я переписал ее для себя».

«И у меня есть. Рукопись самого аббата. Где-то лежит. Он был исповедником первого Максимилиана, деда моего отца.[529] В «Стеганографии» сказано, как вызвать ангелов. Сотни ангелов».

«В молодости, — ответил Ди, — я пробовал сделать это. Но когда я звал, никто не появлялся. Их нельзя принудить; они приходят, когда хотят. И когда настало время, они явились».

Император сжал руки за спиной и начал медленно мерить шагами комнату. Он оказался ниже ростом, чем можно было заключить, пока он сидел: большая голова, массивная челюсть и борода.

«Однажды Максимилиан спросил Тритемия, — произнес император, — почему злой человек получает власть над злыми духами, заставляя их выбалтывать секреты, добывать веши, в то время как добрый человек ничего не может получить от ангела».

Доктор Ди склонил голову.

«Они были очень щедры к нам, — ответил он. — Помогли мне закончить книги, когда я уже перестал верить, что смогу справиться сам: дали нам иные книги мудрости, которую мир не исчерпает и за тысячу лет. Они дали нам камень, более ценный, чем любое земное царство».

Император замер на полушаге.

«Камень?»

«Кристалл, — пояснил Ди, — внутри которого можно видеть ангелов и говорить с ними».

«Хм, — сказал император. Он возобновил хождение и снова оказался у стола, у «Монады». — Вы можете создать Камень?» — спросил он.

Доктор Ди знал, о чем тот: его предупредили, какой вопрос задаст император; и он ответил, как велел ему ангел Уриэль.

«Да, — сказал он. — С помощью Бога и Ангелов Его я могу создать Камень. Мне было сказано, что я могу преуспеть».

Император устремил на Ди несчастные глаза, в которых можно было увидеть сомнения, или желание, или мольбу — совсем как у застенчивого ребенка; и Джон Ди понял, почему Уриэль так говорил о Рудольфе.

«Они желают вам покоя, — мягко сказал он императору всего мира. — Истинно так».

Камень Философов и Эликсир Жизни изготовляются из философского золота, сиречь золота, созданного силою Камня из низкой материи. Нет другого способа создать Камень, кроме как из философского золота, а единственный агент, способный добыть Эликсир из золота, — это Камень. Потому процесс этот обозначен символом дракона, пожирающего свой хвост.

Но первый шаг — попытка получить золото; и это не так уж сложно.

Земля и мир, как мать и отец, создают золото из низкой материи. То же надлежит сделать и тебе — стать золоту матерью, отцом и повитухой.

Прежде всего, следует взять prima materia, какую Бог создал из ничего. Поскольку Бог сразу же принялся работать с сотворенной prima materia, изменяя ее путем добавления, разделения и сочетания, чтобы возникло все ныне сущее, тебе следует воссоздать ее для своего труда: изъять из неких тел все, что было добавлено к материи и сделало эти тела самими собой, — землю, воздух, огонь и воду в различных соотношениях, — и оставить только исходную сущность. Субстанцию: нагую, нежную, неописуемую. Сгодится любая часть тварного мира — изменчивый меркурий, свинец, лошадиная моча, — в них содержится одна и та же субстанция. Потому и говорят мудрые делатели, что Камень обретается вокруг нас, в воздухе, на улице, в поле, незаметный и бесценный.

Итак: когда ты снял покровы с низкой материи, осталось постепенно же добавить то, что придает ей свойства золота, как то: желтизну, благородство, мягкость, должный вес, безвкусие и прочие атрибуты. Каким образом? Вложив в нее семя, как мужчина помещает дарующее форму семя[530] в горячий бесформенный хаос женского лона, и вокруг семени собирается то, что станет ребенком. Золото растет из семени, вложенного в хаос, или газ,[531] или безымянную Субстанцию, уже добытую из материи, у которой есть имена.

Таким же образом золото веками росло в горах, где его добывают люди: из семени, посаженного в темном лоне на заре мира. Так же будет расти и твое золото, только быстрее, ибо ты принудишь его, как садовник, принуждающий к росту парниковые сливы: теплом принудишь его быстрее расти и оформляться.

Какое, однако, семя?

Из всех простых и трудных составляющих легкого и быстрого способа создания золота этот вопрос — сложнейший. Едва ли осталось хоть что-нибудь, чего не пробовали обезумевшие делатели. Сначала сульфур — из-за его желтизны — в сочетании с солью для закрепления в обнаженной материи; сурьму; киноварь, еще один металл Солнца; само золото, заставляя его каким-то образом растворяться в теле; или другие сочетания этих и прочих веществ, — сжигая их, перегоняя, доводя до брожения, сгущая или сбивая. Пока ты не получишь семя проекции, делание не завершено, даже и не начато.

У Эдварда Келли такое семя было. Оно сберегалось в каменном кувшине, закупоренном воском, — щепоть красноватого порошка, полученная им в обмен на душу. Возможно, это было варево самого демона, изготовленное, чтобы уловить Келли, как известь пленяет птиц; или — по мнению Келли — это частички семени, помещенного в землю при Творении для возникновения золота; семени, которое подземные силы смогли ухватить и сохранить.

Что за темная сделка была заключена между силами земли и воздушным демоном, получившим душу Келли? Это не важно, ведь существо с песьей мордой, годами его сопровождавшее, было поймано и изгнано, когда ангел Мадими отвоевала душу Келли: так теперь он был спасен дважды, и, что бы ни совершил, больше его проклясть нельзя.

И к тому же у него остался порошок демона.

«Сегодня мы начнем», — сказал доктор Ди.[532]

Спинола, управляющий императора, устроил их в доме главного императорского врача, доктора Гаека[533] (чья репутация была хорошо известна доктору Ди), пока тот находился в отъезде по императорским делам. Дом был полностью обставлен для Делания, адептом которого являлся доктор Гаек: крепкое горнило из кирпича, набор сосудов, перегонных кубов, реторт, алембиков; вещества в подобающих вместилищах — пикрин,[534] aqua regia,[535] меркурий, антимония, sal cranii humani,[536] — все аккуратно надписано по-немецки, тем же почерком, каким на стенах по-немецки же начертаны мудрые мысли, изречения и инструкции касательно Делания, — они скорее могли запутать, нежели полезные, как и сосуды, инструменты и редкие земли, которые, собственно, по большей части были вовсе не нужны.

Дрова, которые они приобретали в немалом количестве и складывали во дворе, были разложены по размеру и породам дерева, чтобы при необходимости распалять или утишать огонь: ясень, дуб, тис, сосна, — от каждого дерева свой жар. Джон, мальчик на побегушках, приносил, когда велено, все необходимое для ненасытного огня, который то алкал, то постился.

Когда атенор[537] был запечатан — огромный сосуд в форме яйца, который должен был стать местом агона, — Келли достал из сумы каменный кувшин с порошком и передал его Джону Ди. Они гадали, открыть ли его сейчас, перед началом Делания, или не раньше, чем понадобится порошок. Келли всей душой стремился взглянуть на него, но не позволил Ди распечатать кувшин. Нет: Держи его при себе, сказал он; погоди, сказал он, пока все не будет свершено, тогда сам поймешь.

После двух дней очищения и воздержания, посетив богослужение, представ перед Гостией и Потиром, образом и моделью всех преобразований, съев (и выпив, по богемскому обычаю) Эликсир жизни вечной,[538] они зажгли огонь и поставили сосуд в печь с трепетными молитвами и дрожью, будто собирались заживо сжечь друга (а таким и было их намерение). И Келли пал на колени перед горнилом, почуяв, как дух его рвется из тела к закрытым дверцам и сокрытому сосуду.

Делание началось под знаком Овна — не того Овна, который виден в небесах нашего мира (где лето в разгаре и персики зреют у садовых оград), но знака, в который вступило Солнце на небесном своде мирового яйца, атенора, который доктор Ди установил, как часы, в должное время, чтобы тот прошел круглый год, двенадцать знаков, двадцать восемь домов Луны, тридцать шесть декад, триста шестьдесят градусов, триста шестьдесят пять дней и еще несколько часов. Джон Ди высчитал, что алхимический год займет день и ночь.

Они должны были по очереди присматривать за огнем, но когда время Келли вышло (Ди перевернул песочные часы, чтобы начать свой дозор), оказалось, что он не может подняться. Восемь часов он преклонял колени перед горнилом. Настал вечер, в окно повеяло свежестью. Джон Ди скинул с плеч накидку и набросил ее на дрожащие плечи Келли. Преклонил колени рядом с ним и стал наблюдать.

Материя есть запертый дворец.[539] Внутри, в самой дальней палате, пребывает Король, опустошенный, праздный, бездетный; черная меланхолия угнездилась на лице его. Его руки и ноги, возможно, закованы в кандалы; на голове, быть может, обсидиановая корона, окованная железом. Или же он болен, мучимый старою раной, в отчаянье отказавшись от лекарств; или он равно закрыт для врагов и для друзей, заперты на двойной засов его ворота, выставлена грозная стража, а он в глубине крепости рыдает от злобы и страха.

Келли видел башни за пределами цветущего луга, над верхушками зеленеющего леса. В путь.

Славная тропка завела его в лес, но выхода он не видел. Тис, ясень, дуб и сосна вцепились в него ветвями, шиповник впился в плоть (отчего же он наг?), от страха слезы навернулись на глаза. Хотя и прежде он бывал здесь, доходил досюда, путешествуя прежде по этим местам, — но не мог вспомнить, что станется после. Он огляделся и понял, что заблудился.

Заблудился.

Ужасная жажда обуяла его, и в тот же миг он узрел ручей, бегущий из темного леса; и упал на колени, тяжело дыша от невыразимой благодарности и желания пить.

Когда он напился и поднял голову, лес предстал перед ним иным — не диким, а ухоженным, и дорожки, которых он раньше не видел, расходились в четыре стороны; над одной садилась луна, над другой поднималось солнце. Был первый день мая. По дорожке, ведущей к солнцу, шел мальчик, и каждый шаг приближал его так стремительно, словно ступни были окрылены, словно он скользил к Келли по солнечным лучам.