Красавчик

Я должен стоять на подиуме, подставив лицо прожекторам и отвечать на проницательные вопросы репортеров, вроде: «как думаете, вы могли сделать что-то еще?» Да, блять, выиграть например. Или «считаете ли вы, что проиграли из-за того, что не смогли забить во втором тайме?» Учитывая, что в эту игру выигрывают, набирая очки, я бы сказал, что наш проигрыш как-то связан с тем, что мы не забили.

В сыром, гулком коридоре, ведущем в раздевалку, поворачиваюсь к Джейку, который устало идет рядом.

— Напомни, зачем я это делаю.

Поскольку я задаю этот вопрос каждый раз, когда у нас дерьмовый день, он отвечает, не задумываясь.

— Подписной бонус (Единовременая премиальная выплата игроку при подписании контракта.) в пятнадцать миллионов.

— Отложу денег и куплю новые бедренные суставы, когда мне стукнет сорок.

— Когда стукнет тридцать пять, — легко возражает он. — Надеюсь, они будут из чистого золота?

Я смеюсь.

— Превращусь в киборга. Подумай еще.

Джейк ухмыляется.

— Доступные цыпочки на каждом шагу.

— Я слишком устал, чтобы трахаться.

Он бросает быстрый взгляд.

— Мужик, ты сегодня какой-то унылый отстой.

Так и есть. Моя вечеринка жалости в самом разгаре.

— Сам себя угнетаю, — говорю я.

— Вот почему тебе нужно выпустить пар. Я собираюсь пойти развеяться, как только вернемся. Хочешь присоединиться?

Качаю головой.

— Пойду домой, приму ванну и немного посплю.

— Господи, да ты и правда как дедуля.

Может быть. Но перспектива тащиться куда-то в поисках быстрого перепиха совершенно непривлекательна. Я лучше позвоню Чесс и узнаю, придет ли она на ужин. И именно это делает меня на самом деле унылым отстоем.

Мы подходим к раздевалке и больше некогда зацикливаться на этом, реальность сразу ставит все на свои места.

Я мрачно шагаю внутрь и готовлюсь отстаивать свою игру и парней.

ЧЕСС

Я ХАНДРЮ. Финн играет на выезде, а Джеймс снова в Нью-Йорке с Джейми. Это его второй визит, и полагаю, между ними все становится серьезно.

Джеймс прислал мне два сообщения. Первое — их с Джейми селфи в Центральном парке у фонтана Бетесда. Во втором фото их поцелуя на Таймс-сквер. В этот вечер они были на мюзикле «Гамильтон» — везучие засранцы. При взгляде на снимки меня захлестнула волна тоски по дому.

Теперь мой дом Новый Орлеан. Но иногда я скучаю по сумасшедшему ритму Нью-Йорка. Услышав автомобильный гудок, закрываю глаза и представляю такси, легковые автомобили и грузовики, соперничающие за место на дороге, вспоминаю крики, шум и грохот, пульсацию города вокруг.

Но затем я оказываюсь на своем балконе, вдыхаю теплый воздух, благоухающий разросшимся за лето базиликом, и чувствую себя обновленной.

Что не мешает ощущать одиночество.

У меня есть друзья, которым можно позвонить, подруги, с которыми давно не встречалась.

Но они не те, кого я действительно хочу увидеть.

Несмотря на то, что Финн довольно часто звонит и пишет, это не то же самое. Если он в городе, мы находим время чтобы встретиться, даже просто по-быстрому перекусить вместе. Когда же он уезжает...

Я чувствую это.

Сегодня он прислал мне коробку джелато. Двенадцать разных вкусов, упакованные в лед и доставленные курьером. Самый лучший подарок, который я когда-либо получала.

Чувствую легкий прилив радости, осматривая свой запас мороженого. Здесь есть сорт под названием Амарена, оказавшийся сочетанием сладких сливок и кисло-терпкой вишни, закрученной в блестящие малиновые ленты соуса.

Я ем ложкой прямо из коробки, медленно смакуя на языке. Люблю джелато, но это? На вкус как секс. Облизываю холодный металлический изгиб ложки и думаю о вишневом мороженом, стекающем по упругому накаченному прессу.

— Господи, — нервно бормочу, покраснев. — Мне нужно потрахаться.

Из общего коридора доносятся безумные звуки Майлза Дэвиса, включенного на полную громкость. Мой сосед Фред — любитель джаза. И, судя по всему, он глухой. Бросаю взгляд в сторону двери и успокаиваю себя еще одной ложкой холодного сливочного греха.

Крик и дуновение озона едва уловимы. Но внезапно умолкший Майлз Дэвис и рев пожарной сигнализации заставляют меня встрепенуться.

Вопли Фреда эхом разносятся по его лофту.

Я встаю посмотреть, что случилось, когда на кухне раздается серия громких хлопков. Внезапно из нескольких розеток вылетают искры, словно я оказалась в центре фейерверка. Наружу вырывается пламя, огонь вспыхивает на проводах и несется вверх по стенам и потолку.

На одну ужасную секунду застываю в шоке. Возгорание проводки, и тебе конец, проносится в голове, прежде чем я прихожу в себя. Сердце колотится в груди, хватаю ноутбук со стойки рядом, сжимая ложку в руке.

Сигнализация верещит. Я бегу к двери и натыкаюсь на стену черного дыма. Дверь лофта Фреда открыта, все пространство поглощено огнём.

— Фред! — задыхаюсь от дыма, пламя теснит меня назад. Никогда не чувствовала такого жара, его сила опаляет кожу и обжигает глаза.

Если он там, я ничем не могу ему помочь. Эта мысль ужасает.

Низко пригнувшись, я, спотыкаясь, спускаюсь по лестнице, ложка со стуком падает на пол. Над головой включаются разбрызгиватели. Напор воды, падающей сверху, жалит кожу, и бетонные ступени становятся скользкими. Хватаюсь за металлические перила и неуклюже продвигаюсь вперед.

На первом этаже ко мне присоединяется еще человек, и мы идем вместе, двигаясь так быстро, как только можем. Почти дойдя до низа, сталкиваемся с Фредом, бегом поднимающимся вверх по лестнице, его лицо покрыто сажей, потрепанный коричневый халат мотается вокруг худых ног.

— Мои записи, — кричит он, дико глядя на меня.

Пытаюсь остановить Фреда, схватив свободной рукой, но он врезается в меня, и мы оба валимся вниз. Компьютер подлетает в воздух, я вытягиваю руку, стараясь предотвратить падение.

Удар об пол такой жесткий и стремительный, что я не могу его игнорировать. Боль одновременно пронзает запястье и задницу, белый свет вспыхивает под веками. У меня вырывается судорожный вздох. Не могу пошевелить рукой. Костлявое колено Фреда уперлось мне в живот. Я могу умереть здесь, задыхаясь от дыма и дешевого шениллового халата моего соседа.

Чтоб тебя, Фред.

Затем меня окутывает черный дым и обжигающий жар, и все мысли о Фреде улетучиваются, оставляя только одну истину: я действительно могу умереть.