Комната белого рояля

Глава 17. Морфос

Хотела упасть в объятия Морфея, но Дионис оказался проворнее.

Я гулял по темным коридорам, и, инстинктивно, двигался вперед. Откуда-то капала вода, и звук этих каплей нервировал меня. Я наступил в лужу. Встряхнув с себя воду, насколько это было возможно, я прошагал дальше. Темные ущелья напоминали средневековую тюрьму. С секунды на секунду я ждал, что вот-вот наступлю на человеческие кости или на череп. Вскоре я дошел до двери, и долго не думая, открыл ее. «Фух, я дома!» проскользнуло в моих мыслях. Это была библиотека моего особняка. Я сел и стал изучать все портреты, которые весели на стенах. “Разве тут было столько портретов?” я не помнил этого. Мой взгляд пал на портрет пожилого мужчины в странных одеяниях, который сидел в поле красных маков. В какой-то момент мною стала двигать некая сила и я, взяв нож, начал резать все холсты. «Все дело в картинах!» кричал мне мой разум. Я начал именно с той, на котором были маки. «Нужно вскрыть все» подумал я и зарезал все холсты до единой. Поняв, что не нашел то, что искал, я сел на пол и закричал. Это была истерика разочарования. «Но что я искал?» я не знал что ищу, но переживал из-за того, что не нашел. Я свихнулся? Кто знает?! Мне стало невыносимо холодно. Я подошел к камину и попытался разжечь огонь. После нескольких неудачных попыток, я смог разжечь костер, не смотря на то, что дрова тоже была влажной, как и все пространство. «Интересно, а влага не вредит книгам?» подумал я. Взяв плед, я лег рядом с камином, настолько ближе, что всем телом ощущал блики огня. Мне было холодно, но я смог заснуть. В какой-то момент я повернулся, во сне и не рассчитав расстояние между мной и горячими углями, рукой задел костер и обжегся. «Ааааахх!!!» закричал я и от боли открыл глаза.

От лица Себастьяна

Первым делом я посмотрел на руку — ожога не было. Я сразу увидел белые стены, лимонные жалюзи и мебель голубого цвета. Я был в палате. «Я что в больнице?»

Передо мной стояла приятная молодая девушка и заполняла какую-то бумагу. Я оглянулся и понял, что лежу голым торсом, а на всем теле прикреплены электроды дефибриллятора.

— Можно воды? — хрипло промолвил я.

— О господи, вы очнулись! Доктор! Доктор! — испуганная медсестра выкрикивая помчалась из палаты, так и не дав мне воды. Я тихо засмеялся. Спустя несколько секунд в мою палату вошел мужчина средних лет, с седой бородой и со странной прической. Мог поклясться — он был евреем.

— Вы мой доктор?

— Да Себастьян. А вы мой второй странный пациент за всю 38 летнюю карьеру. — Он был немножко чудоват, но было видно, что всей своей сущностью был настоящим врачом и гордился этим.

— Так можно мне воды? Или нет?

— Ох, простите, я так обрадовалась, что вы пришли в себя, что забыла, вот держите. — Медсестра сгорала от стыда. Она поклонилась мне в знак извинения и подала мне бутылочку Fiji со соломкой.

— Благодарю.

— Хммм, странный вы случай, юноша.

— Доктор, можно максимально внятно и коротко? Что со мной? Я помню, что отключился на диване, и проснулся здесь. Еще и странный сон приснился… Не важно. Какой у вас диагноз?

— Важно сынок, — доктор сел на кровать, возле моих ног, — я предполагаю, что ты был в Морфеевском сне.

— Где?

— Морфе́й — формирователь, тот, кто формирует сны, бог добрых, пророческих, или лживых сновидений в греческой мифологии. Его отцом является Гипнос — бог сна и сновидений. По одной из версий, его матерью была Аглая, дочь Зевса и Эвриномы, одна из трех граций, спутниц Афродиты. Морфей может принимать любую форму и являться людям во сне. Он умеет абсолютно точно подражать голосу и стилю речи человека, которого изображает. Греки почти всегда изображали его в виде стройного юноши с небольшими крылышками на висках, однако на некоторых памятниках искусства он представляется в образе бородатого старца с цветком мака в руке. Главная эмблема Морфея — сдвоенные ворота в мир сновидений. Из символики и атрибутики бога всегда особо выделяют чёрный цвет, как цвет ночи и забытья, и цветы мака. Морфея зачастую изображали в чёрной одежде с рассеянными по ней серебряными звёздами. В руках он держал кубок с маковым соком, обладающим расслабляющим, обволакивающим снотворным действием. Иногда считается, что он носит на голове корону из цветков мака, что символизирует сновидения. Греки обычно изображали его на вазах, а римляне — на саркофагах.

— Стоп, доктор, не думаете, что не самое удобное время рассказывать мне мифологию и легенды?

— Ах уж эта нетерпеливая молодежь, Себастьян, я к тому, что у тебя редкий диагноз и передается он только по генетике.

— А причем тут древние боги, в существование которых я даже не верю.

— Ты лжешь, Себастьян, в твоем сновидении должны были быть маки и черный цвет.

— М да, было дело. Я видел темный тоннель и портрет старика, который сидел в маках, но…, — признался я.

— Вот видишь? — доктор улыбнулся, но не удивился.

— Но, как…?

— Ты второй пациент с таким диагнозом, первый лечился у меня двадцать лет назад. Он страдал диагнозом, который выяснил я, впервые за историю врачебного психоанализа и сам дал название своему творению «Морфос». Раньше таких, как вы считали просто исключением из правил природы и не обращали на это внимания, а когда болезнь достигала до своей последней стадии, вас считали эпилептиками и лечили против эпилепсии. Многие лечились, но было и много погибающих.

— Так и как проявляется ваш Морфос? — я скудно понимал этого чудика.

— На вас с рождения не действуют лекарства и алкоголь. А во время эмоциональных всплесков, будь то стресс или счастье не важно, вы падаете в обморок.

— Да было дело…, — его слова звучали все убедительнее и убедительнее.

— Кто-то в твоей семье по любому страдал этой болезнью.

— Я не знал свою генетическую семью.

— Так или иначе, пока ты был в отключке, мы сделали анализы, они по большинству совпадают с моим первым опытам, я про него даже писал в своей научной книге.

— Доктор, я пил бутылками и не пьянел, но обморок… это уже второй раз.

— Можешь описать состояния, когда ты терял сознание? В каких ситуациях это было?

— В первый раз я был дома. Меня переполняли радостные эмоции, воодушевление и любовь, но тогда я не мог выпустить их наружу и… не помню, потом утром меня нашел садовник, — доктор молча слушал и делал заметки, — а вчера я хотел убить человека. Я… он признался, что погубил мою семью, и я захотел застрелить его. — Доктор с ужасом посмотрел на меня, мне стало неловко.

— Говорите, погубил вашу семью?

— Только не говорите, что у вас новая легенда, про бога убийств и гибели.

— Нет, нет… продолжайте. — Доктор вел себя странно, но я не зациклился на этом.

— Все, остальное вы и сами выяснили.

— Себастьян, у вас поразительное сходство с моим первым пациентом. На него не действовал даже виски, и он тоже жил жаждой мести за погубленную семью и за женщину, кто отвергла его. Я, как доктор, могу сделать новый научный вывод: пациентов страдавшими Синдромам Морфоса объединяет горе, жажда мести за что-то важное, иными словами — у вас высокий уровень стресса и депрессии. Можете быть спокойны за то, что у вас нет скрытых проблем, которые предстоит выяснять. С этим диагнозом я боролся ранее и сумел вылечить своего пациента. Мне даже дали Нобелевскую премию за это, так что, Себастьян, вы в надежных руках. — Заявил доктор и вышел из палаты. Не успел он закрыть за собой дверь, как в комнату ворвалась девушка пышными формами и с очень откровенной одеждой.

— Господи, любимый! Что с тобой? — в палату ворвалась Тайра. Я вздохнул и закрыл глаза. Мне было не до нее.

— Как ты вообще узнала, где я?

— Я увидела, что ты пропал на целых три дня, и мое сердце подсказало мне, что ты в беде. Ох, не ошиблось оно, — у Тайры была сельская манера речи. Она разговаривала громче остальных и во время «горя» била ладонями об свои колена. Ее цветочные шорты, оранжевый топик, и манера речи позабавили меня. Я стал смеяться.

— Ахахах, да не оплакивай ты меня. Я, то есть, был в отключке целых три дня?

— Да, я чуть не умерла! Позвонила твоему другу…

— Тому?

— Да! И он дал мне информацию.

— Да уж, есть у него такая привычка, — с явным недовольством сказал я.

Тайра подсела ближе и, наклоняя пышную грудь к моему лицу, погладила мою щетину.