Незнакомец

Не договаривает, ещё сильнее покраснев от прожигающего душу стыда и быстро стирает с ресниц непрошенную соленую каплю. Плечи опущены, губы поджаты, пальцы, ледяные пальцы, что я до сих пор удерживаю в своих, холодом обжигают.

– Нет, не говорил, – и дрожат. Как и мои, ведь Саше достаточно одной фразы, чтобы меня добить:

– И не надо, ладно? Будем считать, что это нам просто приснилось… Будто и не было ничего. Да и что было-то, по сути?

Одним предложением ранит меня насмерть и смотрит с такой надеждой, словно не слышала вовсе, о чём я говорил, одними губами умоляя: «Пожалуйста!»

– Как скажешь, – соглашаюсь, оставляя в покое её запястье, и, откинувшись на спинку стула леденею от того, как легко ей это даётся – убедить саму себя, что это единственный выход. Забыть и больше не вспоминать никогда:

– Так лучше будет, Глеб. Так правильно. Твоя семья не должна страдать только лишь потому, что мы однажды поддались эмоциям. Да, это ужасно, но с одинокими людьми такое бывает, верно?

Пожалуй, только от этого как-то не легче…

– И, вообще, в твоей жизни столько всего происходит… Выбрось случившееся из головы, и лучше подумай о том, что сейчас действительно важно.

– А что важно?

– Семья. Сын. Важно вспомнить всё прежде, чем он родится. Наказать человека, из-за которого всё пошло кувырком… К работе вернуться, в конце концов, – наверняка усилием воли стряхивает с себя переживания минувших дней, и устроив локти на столе, подаётся вперёд, теперь внимательно меня изучая. – Ты изменился, Глеб. На улице я бы тебя вряд ли узнала.

– А ты всё та же.

Впрочем, что с ней могли случиться за такой короткий срок? Разве что истина открылась - она оказалась сильнее и пусть не сразу, но смогла вовремя остановиться. Ведь смогла же? Если так, то я ей даже завидую, ведь прямо сейчас, сидя на жёстком стуле на расстоянии одного взгляда от этой девушки, понимаю, что я до сих пор лечу вниз – думать о Саше единственное, к чему я привык за минувшие недели.

– И проблемы те же, – смущается, заводя прядь за ухо, а я этот жест взглядом провожаю. – Как думаешь, оживит твой богатырь моё кафе?

– У него выбора нет.

Волков если за что-то берётся, то идёт напролом.

В отличие от меня… Расслабляюсь, принимая установленные Сашей правила, где мы друзья, товарищи, просто знакомые – не разберёшь – и минут тридцать, пока из кухни доносится басистый голос Артура, просто слушаю её. Девушку, которая больше никогда не станет моей. Да и была ли? Права наверное, она мне просто приснилась…

Саша

Моя старенькая Лада как бабушкина хрущёвка со всех сторон окружённая новостройками – на фоне огромной сверкающей машины Глеба смотрится убого. Не иначе как ржавая жестяная банка на полке с дорогими деликатесами. И я ей под стать: неожиданно оробев, ныряю подбородком в шарф, небрежно наброшенный поверх простенького пуховика, и несмело шагнув на улицу, торопливо настигаю незнакомца. Город шумит, люди снуют по тротуарам, а он, словно почувствовав, что я здесь, резко оборачивается. Улыбается слабо и в попытке спастись от ветра, приподнимает английский воротник двубортного дизайнерского пальто. Серого, наверняка недешёвого и (кто знает?), может быть, купленного по совету жены.

Не узнать теперь незнакомца – от моего соседа в нём разве что Танькина стрижка, а я и к ней не успела привыкнуть. Времени не дали и не дадут уже – минута, другая и он сядет за руль чёрного монстра, горделиво сверкающего под лучами обленившегося за зиму солнца, которое непременно сразу погаснет, едва этот мужчина в очередной раз исчезнет из моей жизни. А прежде чем умчится вдаль, заставив сердце пропустить удар от взвизгнувших шин, это самое сердце полоснёт легко читаемой в голосе тоской:

– Хотел уехать, не попрощавшись, пока ты с Волковым говоришь. Прощания в последнее время мне слишком тяжело даются, – отбросив в урну окурок, замолкает на мгновение, а после, устало вздохнув, прячет замёрзшие руки в карманы пальто. – Артур останется на пару-тройку дней. Он мужик головастый, кашу даже из топора сварит. Ты уж прислушивайся к нему. Ладно?

А разве есть смысл спорить? Киваю, с сочувствием глянув на окно своего кабинета, за которым тот самый головастый шеф наверняка до сих пор стыдит Алёну за её халатность, и, не зная, как поддержать разговор, щеку кусаю. Яростно, до крови, а боли не чувствую.

– И вот ещё, – до той самой поры, когда Глеб протягивает мне визитку и, случайно задев мои пальцы своими, резко одёргивает руку, тут же пряча её в карман пальто. – Мой рабочий номер. Звони, если понадобиться помощь. Неважно какая.

– Ладно, – сжимаю в ладошке глянцевую карточку, а он поджимает губы, наперёд зная, что звонка от меня не дождётся.

Так нужно, верно? Есть вещи, над которыми мы не властны, они происходят сами по себе и порой опустить руки лучше, чем пытаться менять ход событий. Потому что прав таких у меня нет… У Марины в загашнике пять лет брака, за время которых они многое пережили вместе, малыш под сердцем и выстроенные на годы вперёд планы на совместное будущее. А у меня лишь одна ночь, толком и не успевшая перерасти в светлое январское утро, когда, томясь под его взором, я смогла бы найти ответ, отчего в груди так тепло. И сейчас не найду:

– Береги себя, Саш.

– И ты.

Вздохнув, он опускает голову, разворачивается к машине, открывает водительскую дверь, и, обернувшись, долго вглядывается в мои затянутые грустью глаза. Вглядывается, хмурясь своей находке, ведь останавливать я его не собираюсь, и так ничего не сказав, оставляет меня на обочине, плавно выруливая на дорогу.

Так должно быть. В миллионный раз твержу это еле различимым шёпотом и ещё долго прожигаю глазами забитую автомобилями полосу. Они разные, всех цветов радуги, но чёрного Гелендвагена среди них уже не найти. Да и смысла нет искать – если уж решила рубить, то сразу на корню, пока этот запутавшийся в себе мужчина не успел наломать дров. А он наломает, знаю, если я не остановлю. Бросит семью, привычную жизнь, вновь займёт мой диван, возможно, даже сможет почувствовать себя счастливым… Мы вместе сможем, ведь как бы я ни старалась отнекиваться от собственных ощущений, сердце ни за что не проведёшь. Только что будет после, когда он вспомнит, от чего на самом деле отказался из-за меня? Не знаете? Вот и я о том же.

Вскидываю глаза к небу, моля про себя, чтобы боль поскорее утихла, а в ответ на мои увещания лишь гомон людских голосов да мягкие мохнатые снежинки, усыпающие переставшие пылать щёки. И мелькнувшая на краю подсознания эгоистичная мысль, что ни черта подобного, Саш – так быть не должно. Её гоню прочь и вздрагиваю от неожиданности:

– Вот же козёл! Ты где его откопала, Сань?! Смотри? – невесть откуда взявшаяся рядом Алёна выставляет вперёд ладошки, вырывая меня из тягостных размышлений, и шумно дыша от еле сдерживаемого гнева, демонстрирует результат общения с обрушившимся на наши головы грозным шефом – руки дрожат, а и без того короткий ноготок указательного пальца обгрызен под самое мясо.

– Меня так со школьных времён не трясло… Да я когда с Толиком разводилась и то так не нервничала! А этот как начал продукты на пол кидать…

– Как это кидать? – и сама округляю глаза, не веря собственным ушам, и даже забываю отругать её за только что подкуренную сигарету. Не переоделась же! Так и выбежала в поварском кителе, лишь пуховик и набросила…

– Просроченные говорит! А что им будет, если они замороженные, а срок только вчера подошёл? Нет, я, конечно, всё понимаю, но зачем переводить зря? Не сегодня, так завтра реализуем, верно? – девушка жадно затягивается, выпуская табачный дым из ноздрей и, не моргая, таращится на меня. – Прикатил, хренов буржуй… Пусть у себя там командует, а мы уж как-нибудь сами. Три года держались и ещё столько же простоим, нечего панику зря разводить! Чего молчишь? Поддержи хоть! Я еле держусь, чтобы не разреветься, а ты как замороженная, ей-богу!

И впрямь замороженная. Не двигаюсь, переваривая Аленкины слова, и так вовремя другие вспоминаю: « Оставляешь свою доброту за дверью и начинаешь управлять, Саш». А следом другие, брошенные несколько минут назад на этом самом месте: «Он мужик головастый»…

Веду плечом, смахивая январский снег, улёгшийся на опушку моего капюшона, а вместе с ним и оцепенение сбрасываю, чтобы тут же на женщину воззриться. Она молчит, ожидая протянутой мной руки помощи, а я и не думаю её спасать. Себя спасти хочу, и если уж не от душевных терзаний, то хотя бы от разорения, до которого мне лишь несколько шагов осталось. Задираю подбородок, вспоминая, как обычно это делает Ванька, и, сузив полыхнувшие злостью глаза, цежу:

– Нет. Артур остаётся, – ровно на столько, на сколько сам сочтёт нужным. – А мы будем делать так, как он говорит.

– И что, теперь мне вырезку на помойку нести? Саш, там три килограмма…

– Нет, я заберу, – у меня же ещё приют есть, – но впредь формируй заказ правильно. И курить бросай, рабочий день в самом разгаре. Через три минуты всех в зале жду, будем вместе перед этим товарищем краснеть.

Юлька за свою неряшливость, Алёнка за неспособности управляться с кухней, Сенька за компанию, а я за глупость свою. Её сразу из меня не выбьешь, но позволить Волкову хотя бы попытаться я готова. Тем более что больше и деть-то себя некуда. Работа, приют, дом и так до бесконечности… Бесконечности, к которой верным спутником прилагается одиночество.