Незнакомец

Часть 2. ГЛАВА 16. Незнакомец в моих мыслях

Саша

Не приехал Ванька. Ни наутро, когда я с трудом отскребла себя от кровати, на ватных ногах устремившись к окну, под которым на месте моей старенькой лады серебрился в лучах утреннего солнца надёжный железный конь брата, ни вечером, когда, вернувшись с работы, я быстро скрылась за дверями спальни, отчего-то стесняясь глядеть в глаза своему незнакомцу.

Может и к лучшему? Мне хватило истеричного маминого крика в трубку, в котором так явно читалась осуждение – брат не сдал, я молчала, а эта умная проницательная дама, наградившая меня светло-карими глазами, кажется, и без слов поняла, в чём кроется истинная причина фееричного кулачного боя, развернувшегося на её кухне. Её дочь пала. Низко. И пусть масштабы моего падения ей неизвестны, не испытывать стыда, слыша упрёки в свой адрес, для меня невыполнимая задача.

– Не звонил? – Таня вонзает лопату в грязный рыхлый снег и, обхватив черенок обеими руками, прикладывается румяной щекой к шерстяной рукавичке.

– Кто? Если ты о Ваньке, то нет… Мне начинает казаться, что он меня избегает. Сегодня прислал сообщение, что уехал из города.

Даже машину бросил. Ушёл в подполье, умело, открестившись от тяжёлого разговора легендой о срочной командировке.

– Глупости. По-моему, это вполне ожидаемо, он же вечно куда-то мотается. Сань, – я пожимаю плечами, не зная, что возразить, ведь в этом она права, а подруга, глянув поверх моей головы, переходит на шёпот, – но я, вообще-то, о Мише спрашивала.

– Нет, – сдавленно, горько, с шумно покинувшим лёгкие воздухом.

– Ну и славненько, – с подбадривающей улыбкой, от которой чувствую себя ещё хуже.

Это же ожидаемо, да? Миша и раньше не баловал меня своим внимаем, а уж после Ванькиных стараний и вовсе не обязан… но всё равно гадко. Ведь головой понимаю, что этим и должно было кончиться, а душа всё равно не на месте. Не знаю, чего ждёт: его извинений за оскорбительные намёки; его причитаний, что я сама во всём виновата; его ненависти, ведь чтобы мне не говорили, Васнецов по-своему этой дружбой дорожил. Но ждёт преданно, заставляя с грустью вздыхать, едва вечерние сумерки и холодная постель отдают меня на растерзание назойливым воспоминаниям.

Всё же шесть лет приличный отрезок жизни, так просто не вычеркнешь. Не придумали ещё ластика, способного навести порядок в людских головах – подтереть ненужное, а после вписать что-то достойное бережного хранения в потаённом уголке памяти. Разве что лом, или чем там приложили моего Незнакомца?

Вспоминаю о нём, и машинально оборачиваюсь, мгновенно краснея от созерцания широких плеч, обтянутых тесной телогрейкой. Дыхание задерживаю, наблюдая за тем, как топор подчиняется мужским рукам, разламывая полено надвое строго посередине, и опасаясь, что бдительная Пермякова заметит моё смятение, резко верчу головой обратно – сугроб, лопата, и мои разношенные сапоги со сбитыми носами. Лучше уж ими любоваться, чем позволять сердцу и дальше взволнованно скакать под рёбрами.

Ведь изменилось что-то… Когда прижалась щекой к его крепкой груди, когда не в силах сопротивляться любопытству, провела указательным пальцем по аккуратной линии замысловатого орнамента на его руке. А стоило ощутить на своей коже шершавую горячую ладонь и вовсе всё стало каким-то сложным.

Он меня поцеловать хотел… Может быть, это лишь плод моей фантазии и не было вовсе тех нескольких секунд, когда наши взгляды сплелись воедино, но от ранившей меня мысли, что рискни он накрыть мои губы своими, я вряд ли стану сопротивляться, не по себе теперь. Потому что чистая правда это – тогда, обиженная на весь мир, разбитая осознанием своей ненужности, сопротивляться его пусть и братским объятиям не хотелось. Наоборот, прижималась так, словно это нормально – реветь, устроившись на его коленях, и не придавать значения растекающемуся по телу теплу. Даже когда в голове набатом звучал озлобленный голос Васнецова, близость Незнакомца не казалась мне неправильной… А стоило ему подскочить с кровати, метнуться к двери, спешно попрощавшись уже у порога, как правда с головой накрыла – мы чуть не переступили грань, перейдя которую и дальше спасать этого побитого жизнью мужчину будет не так-то просто. Потому и сторонюсь теперь.

– Так лучше, подруга. Перегорит рано или поздно. Нужно просто запастись терпением, – со знанием дела поучает меня Пермякова, кажется, решившая вновь взяться за дело, но прежде, чем зачерпнуть новую порцию снега, вновь втыкает лопату в промёрзшую землю. – А меня Женька с родителями познакомить хочет. В новогоднюю ночь.

Выдыхает взволнованно, разглядывая узор на собственных варежках так внимательно, словно надела их сегодня впервые, и кусает щёку, ожидая моего ответа… Только какого?

– Это же хорошо, Тань.

– А по-моему слишком рано. У нас было лишь четыре свидания…

– Зато знакомы давно и уже третью неделю висите на телефоне. И нашим псам он помогает, – принимает вне очереди, Пермяковой достаточно лишь сказать, что у нас новичок. – И, вообще, он человек серьёзный. Если бы не видел никаких перспектив, ни за что бы не решился на такой шаг.

Они же есть, эти перспективы? Не из тех Таня, кто станет шататься по кафе с кем попало, пытаясь с помощью ухажёров залечить свои раны. Лучше уж в одиночестве, в тишине собственной квартиры переболеет, чем примет пустышку вместо хорошего проверенного антибиотика. Чем этот Женя не таблетка? Грубо, конечно, но иногда и на таблетки подсаживаются, как на наркотик. Неделя, месяц, два и, возможно, он станет ей настолько необходим, что она до конца жизни не бросит эту терапию.

– Страшно, Саш. Серьёзные шаги делать страшно. После… – девушка закусывает губу, вскидывает голову, устремляя взор к небу, а я понимающе киваю:

– Страшно. Но пора бы уже дальше идти… Три года прошло. И непохож твой Женька на предателя.

Образованный, чуткий, воспитанный. И пусть плечи у него не широкие, в глазах не мёд, а поблёкшая зелень, и ниже он, чем Ванька, на добрых две головы, но тут даже я не могу не признать, Таня с ним расцвела. Не так, как тем летом, когда впервые поймала на себе заинтересованный взгляд моего брата, но ледяной панцирь, сковавший её разбитое сердце, определённо дал трещину. Пошёл паутинкой и медленно осыпается холодной крошкой, позволяя ей вновь почувствовать себя живой.

– Думаешь? – она глядит на меня с надеждой своими голубыми искрящимися глазами и, смущённо приподняв уголки губ, ведёт плечом. – Время покажет, Саш. Может и права ты, струшу, потом всю жизнь буду жалеть.

– Вот-вот, – зубами стягиваю с руки перчатку и, достав из кармана мобильный, вонзаю свою лопату рядом с Танькиной. – Только на чай прервёмся, а то сляжешь с ангиной и не видать тебе смотрин как своих ушей.

– С пряниками?

– А хоть и с пряниками.

– Тогда я в магазин. Заодно и Марту найду, а то час, как слиняла. Эй, Безымянный! – машет рукой, перекрикивая глухой стук усердно работающего топора, и уже вовсю зазывает к нам Незнакомца. – Перерыв! Вы с Санькой чайник грейте, а я за сладким.

Танька бежит, выстукивая маленькими (три сантиметра, не больше) устойчивыми каблучками, наш помощник топор откладывает, а я теряюсь, теперь не на шутку испугавшись необратимого – мы останемся наедине.

Незнакомец

На Саше старая дутая куртка с оторванным карманном, ядовито-оранжевый шарф, в пять кругов обмотавший шею, объёмная, не менее яркая шапка, постоянно съезжающая на брови, и серые дутые штаны, небрежно зашитые чёрными нитками на правой коленке… А с той ночи, когда я так бездумно сгрёб её в утешительные объятия, отделаться от мысли, что она безумно красива, даже при всей нелепости её сегодняшнего наряда мне не удаётся. Как и прогнать прочь догадку, что той секундной заминки, когда я касался её щёки, погружаясь на дно усыпанной золотой пылью бездны, хватило, чтобы в девушке проснулась запоздалая настороженность.

Ведь и швабра вновь пропала из туалета, где несколько дней стерегла угол, и хозяйка весь вечер меня сторонилась. Даже сейчас, когда её деятельная подруга, с самого утра гонявшая меня по крохотному участку, прилегающему к бараку, скрылась за забором, Саша торопливо отворачивается, подбирает с земли случайно выпавшую из кармана рукавицу, и явно с сожалением проводив взором устремившуюся к магазину спину, вздыхает:

– Идём.

Со смущённой улыбкой. Раньше бы непременно задорно хихикнула или разбавила эту тишину своей болтовнёй, а теперь вышагивает как солдат, по доброте душевной, решивший накормить своего пленного. К старому дому, через пропахшую псиной и сыростью крытую веранду, через тесную прихожую, миновав которую попадаешь в просторную комнату, в которой из мебели лишь древний диван и кресло, изодранное собачьими клыками.

– Жутко, конечно, и воняет… Зато тепло и посуда есть, – она возится с крохотной двухконфорочной плитой, ставя на разогретую спираль небольшую кастрюльку, и наконец скинув с себя тяжёлую куртку, плюхается на стул. – Устал? Таня, как Гитлер, с ней не забалуешь.

– Да мне нетрудно. Хоть какая-то деятельность, – следую её примеру, вешая на ржавый гвоздь одолженную мне телогрейку, и обдав горячим дыханием раскрасневшиеся от мороза ладони, подхожу к печи, расслабляясь от идущего от неё жара. И зажившую кожу рук приятно пощипывает, и нос постепенно отогревается, и щёки начинают гореть, а в груди всё равно стужа. Потому и не рискую оттягивать, не имея никакого представления, как долго нам удастся побыть наедине:

– Ты меня избегаешь, Саш.

В моём голосе ни намёка на вопрос, зато во взгляде девушки, замершей от неожиданности, их целая уйма. Шмыгаю носом, закатываю рукава свитера до локтя, и привалившись спиной к ободранной стене, поясняю:

–Мы никогда правил не обговаривали, но, наверное, я зря в твою спальню зашёл. Скажи честно, боишься?

– Чего?

– Меня.

Неспроста же наутро выплыла в прихожую в мешковатом свитере, тупила взор и, наплевав на завтрак, спозаранку умчалась в кафе? Чтобы вечером, также быстро, спрятаться от меня в своей комнате, дверь которой наверняка теперь подпирает. Да чёрт! Если б не настоял взять меня с собой, она бы и сегодня вернулась не раньше десяти.

Я жду, сосредоточенно рассматривая её вспыхнувшее от волнения лицо, а она затравленно бегает глазами по помещению. Куда угодно смотрит, лишь бы не на меня.

– Глупости. Просто до сих пор в себя не пришла: Ванька пропал, родители негодуют, приют этот… Ещё и Новый год на носу, – произносит, наконец позволяя нашим взглядам столкнуться и задумчиво склонив голову набок, медленно проходится глазами по мне: от макушки, до единственной гордости в моём гардеробе – итальянских ботинок. – Ты вовсе не страшный, мистер Икс. Девчонки в кафе говорят, что даже красивый.

Девчонки… Хмыкаю, расслабляясь оттого, что пухлые, слегка посиневшие от длительного пребывания на морозе губы, растягиваются в улыбке, а она отчего-то вспыхивает, тут же пряча смущение за поднесёнными к лицу ладонями:

– Только не задавайся, я ещё не решила, стоит ли с ними соглашаться, – Саша смеётся, а я на автомате тянусь к подбитому глазу, словно одного взмаха моей руки будет достаточно, чтобы стереть желтизну с заживающего века. – Хотя выглядишь ты уже лучше. Может, пора и снимок сделать?