Незнакомец

ГЛАВА 17

Незнакомец

Ладно, пора признать, рубить дрова мне нравилось больше, чем слоняться по улицам, во всю глотку выкрикивая собачью кличку. Тесные джинсы, к которым не прилагались никакие подштанники, ведь иначе их просто не натянуть, совсем не спасают от холода, а разрекламированные мной итальянские ботинки, спустя час уже и обувью не назовёшь. Годятся лишь на то, чтобы усыпить бдительность прохожих – я, может, и нарезаю круги по району, пугая детей своим хриплым криком, и куртка мне, как ни крути, солидности не прибавляет, но хоть обут.

Полезное дело делаю, в котором до сих пор не вижу никакого смысла, ведь вышагивающая рядом девушка, явно не замечает приклеившихся к нам взглядом и доверительно щебечет:

– Третий раз убегает. Обычно мы её на цепь сажаем, чтоб не улизнула со двора, а в этот раз Таня не успела: только дверь открыла, как Марта прочь бросилась.

– С остальными псами не ладит? – спрашиваю, скорее чтобы поддержать разговор, и стараюсь не проглядеть подходящую под описания лайку: серо-рыжая, хорошо откормленная, с красным ошейником и жёлтой клипсой на ухе, оповещающей горожан, что добросердечные волонтёры озаботились её стерилизацией.

Верчу головой, не обходя вниманием и раскрасневшуюся на морозе напарницу, да лихо подхватываю её под локоток, когда её ноги, обутые в скользкие сапоги, недвусмысленно разъезжаются в стороны, не устояв на ледяном тротуаре.

– Спасибо, – шапку поправляет, с благодарностью глянув на меня из-под белых ресниц, и аккуратно освобождается от моих пальцев. – Нет, она свободолюбивая просто. А на Танином участке сильно не разгуляешься, вот и бегает. В последний раз вся потрёпанная вернулась – видать, к стае прибиться хотела, а те погнали. Стой, – хватает меня за предплечье, присматриваясь к мусорным бакам, но через мгновение, сама возобновляет прогулку. – Показалось.

Отлично. Стыдно, конечно, я ж вроде мужик, и вызвался опять же добровольно, но в минус тридцать несколько часов разыскивать беглянку для меня перебор. Пальцев на ногах не чувствую, зубы уже отстукивать начинают…

– Так, может, и сейчас вернётся? – и голос надеждой сквозит.

– Замёрз? – а Сашин пониманием.

Она тормозит, улыбается виновато, и, протянув руку к моей голове, натягивает спортивную шапку пониже. До самых бровей.

– Всё потому, что вы мужики, вечно модничаете. Уши открыты, ворот вон, – дёргает бегунок наверх, – нараспашку. Кто ж так ходит?

Я.

Стараюсь не улыбаться, пока волонтёр заботливо поправляет шарф на моей шее, и не замечаю больше, насколько беспощадная выдалась в этом году зима.

– Так лучше? Ещё минут десять продержишься?

Да хоть час, ведь от созерцания её открытой улыбки, тело обдаёт волной жара.

И неважно даже, что это неправильно – пожирать глазами доверчивую самаритянку, своим неряшливым видом сегодня перещеголявшую даже меня: карман её куртки до сих пор оторван, штаны всё те же – небрежно заштопанные. Только разве это портит её? Ни капельки, потому и глазею, а кто осудит?

Иду с ней нога в ногу, зову эту чёртову Марту, не оценившую по достоинству Сашину заботу, а стоит заприметить бесцельно слоняющуюся у гаражей лайку, наблюдаю, как умело она хватает её за ошейник и цепляет на поводок. А в голове одна мысль – почему раньше не видел? Таких очевидных вещей не замечал: что хорошо с ней рядом, уютно, легко, будто всю жизнь знакомы? Пусть почти ничего друг о друге не знаем, а значит наверстать пора.

– Нравится тебе это? – интересуюсь, когда мы оставляем позади кирпичные дома и быстро вышагиваем к баракам, половина из которых давно брошены, ведь пустые глазницы выбитых окон кричат о царящем в них запустении. Марту одёргиваю, молча негодуя на её невоспитанность, и внимательно разглядываю девичий профиль.

– Да, – глаза сияют ярче июльского солнца, а уголки губ еле заметно дрогнув, ползут вверх. – С ними, конечно, непросто, но я вроде привыкла. Закалилась, можно сказать. Видел бы ты, через что мне пришлось пройти с моим первенцем, вряд ли захотел бы к нам присоединиться. Из него вот такие, – демонстрируя пальцами расстояние сантиметров в десять, – аскариды лезли. Я чуть не поседела, пока привела его в порядок. А потом как-то само пошло: Таня взяла меня с собой на очередную вылазку, объяснила, что к чему и вуаля – я хоть в чём-то пригодилась. Жаль, что Пермякова в общественном питании ничего не смыслит.

И я, наверное. Чёрт, и как навёрстывать собрался? Одному богу известно, чем занимался в той жизни, когда мои извилины исправно трудились, но удержаться от озвучивания своих наблюдений уже не могу: приоткрываю калитку, пропуская её вперёд, и, почесав лоб, всё-таки произношу:

– Твоё кафе обречено, Саш. Ты уж прости, но пока ты сама не изменишь своё отношение к делу, тебе уже никто не поможет.

Ясно же как божий день! А девушка всё равно ошарашена: оборачивается, так и не ступив на участок, упирает кулачки в бока, и, зло зыркнув на меня своими медовыми глазищами, возмущённо цокает:

– С чего это?

Хорошо, что лопаты в руках нет. Ведь прав был: тогда, в пустом гаражном кооперативе пощадила, а сейчас с удовольствием свернула б мне шею. И плевать, что ей по статусу не положено – волонтёр же…

– Чего молчишь? – вон как подбоченилась, только стоящая между нами Марта и спасает. – Говори, раз уж начал.

– Ладно. В тебе коллектив не видит начальника…

– Я доброжелательна, ясно! И мои сотрудники меня за это ценят!

– А должны уважать и бояться, – улыбаюсь, находя Сашу забавной в этом праведном гневе, и настойчиво подталкиваю к калитке, которую до сих пор держу открытой. Чего доброго, и другие постояльцы улизнут, а я до того замёрз, что пальцы на ногах скручивает от боли…

– Ерунда это! – только какое ей до меня дело? – Можно прекрасно работать в дружеской атмосфере!

– Ещё бы, не они же терпят убытки, – ухмыляюсь, едва ли не силой затащив её на участок, и, щёлкнув засовом, наконец, отпускаю надоедливую лайку. – Урежь им зарплату, и посмотрим, как долго они будут тебя ценить.

Съедят, предварительно обваляв в специях, к которым так неравнодушна посредственная повариха, неспособная приготовить даже оливье. И нарезка хромает, и на заправку не скупится.

– Так дела не делаются: либо вы подружки и весёлой компанией идёте вставать на биржу труда, либо оставляешь свою доброту за дверью и начинаешь управлять, Саш.

– Умный какой! А что я, по-твоему, до этого делала? В бирюльки играла?

– В уборщицу, – пожимаю плечами, беззлобно улыбнувшись, а совсем неготовая к моим нравоучениям Саша, возводит глаза к небесам, наверняка задаваясь вопросом, на кой чёрт пустила меня в свою гостиную. И не просто пустила, а ещё и прониклась моими проблемами, потратив уйму времени на поиски хоть каких-то концов, ведущих к моему прошлому. И вот моя благодарность?

– Только не злись, – и сам сверлю взором густое серое полотно, нависшее над нашими головами, да растираю заледеневшие ладони, зудящие от желания надавать себе по щекам за неуместную говорливость. Раз уж девушка не решилась… Только и знает, что шумно выдохнуть, потопать ногами, сбивая с подошвы снег, и потянуться к проржавевшей ручке, прикрученной к хилой двери, выкрашенной ещё в прошлом столетии в холодный синий цвет:

– Уже злюсь, – глядя в глаза, под скрип таких же ржавых петель.

– Нашёлся тут ресторанный критик! – под приветственный лай ринувшихся к дверям подопечных.

– Попрошу Пермякову, чтоб она тебя налысо обрила! – под мой смех, настолько беззаботный и искренний, что и самому дико – оказывается, я умею смеяться.

Саша

Злость? Нет, скорее страх, холодными лапами сдавивший грудь, впившийся острыми когтями в сердце, сковал тело и до самого вечера не хотел отпускать. Ведь незнакомец прав… Как и отец, взявший за правило несколько раз в месяц бросать своё коронное «прогоришь». Словно без этих его предсказаний я не чувствую всё ближе и ближе подбирающийся ко мне фееричный провал.

– Итак, – резко толкаю дверь в кухню, вынуждая соседа вздрогнуть от неожиданности, и на мгновение стопорюсь, удерживая в пальцах холодную дверную ручку.

Полдня прошло, а к его новому образу до сих пор не привыкла! Словно впервые вижу его такого домашнего, почти родного, ведь таких совместных вечеров у нас за спиной куда больше, чем с тем же Васнецовым… А с этим коротким ёжиком на голове, с аккуратно оформленной бородой – уж слишком он незнакомый незнакомец получился…

– Ты, значит, у нас ресторанный критик, – беру себя в руки и, шагнув к столу, выдвигаю единственный пустой стул, тут же пригвождая его к месту своей миниатюрной фигуркой. – Может, тогда и совет дельный дашь? А-то обрисованные тобой перспективы мне теперь покоя не дают.

Ведь не хочу на дно. Не хочу прогореть. Не хочу, чтобы это его «не спасти» обрело вполне чёткие формы – пустое помещение, выветрившийся из кухни аромат Сенькиной сдобы, и четыре клуши, прижавшиеся друг к другу на тесном диванчике в коридоре Центра занятости. И вовсе не потому, что боюсь статуса безработной, а потому что это крохотное кафе, можно сказать, воплощённая детская мечта! Не такая радужная, слегка подкорректированная, ведь молоденькой студенткой кулинарного техникума я рассчитывала как минимум на собственный ресторан, но всё же… Это моя синица и отпускать я её не хочу!

– Саш, – а мужчина хмурится. И даже это он делает по-новому – лоб полосует глубокая складка, на ухоженных щеках проступают желваки, губы вытягиваются в прямую линию. – Я ж это так ляпнул… Откуда я могу знать, как вести дела?

Как это?!

– А может ты бизнесмен? – сегодня, благодаря Таниным стараниям он уж больно на него похож. А что футболка Ванькина весь вид портит, не беда. Главное ведь ум, пусть временами и отказывающийся выдавать необходимые ему ответы! Потому и подаюсь вперёд, с надеждой взирая в его чёрные омуты:

– Мы не можем исключать такой возможности. Иначе ты бы даже анализировать не стал, почему у меня клиентов по пальцам одной руки пересчитать можно.

– Анализировать, – он горько ухмыляется, отставляя чашку с дымящимся чаем, и, побегав глазами по стене за моей спиной, вновь переплетает наши взоры. – Когда сосед сверху смотрит свои мелодрамы, врубая ящик на полную, я действия главной героини тоже анализирую. Так что ж я теперь психолог?

– Возможно, – что вряд ли, ведь память о том, как неуклюже он подбирал слова, пытаясь меня успокоить, ещё жива. – И потом, я лишь совет прошу… Это ещё не значит, что я ему последую.

Задумался. Потянулся к сахарнице, отсчитал полторы ложки песка, и теперь, неторопливо размешивая, улыбается одними глазами:

– А если разоришься?

– Да я уже банкрот! Месяц, максимум два и пойду устраиваться в столовую.

Куда меня вряд ли возьмут, ведь соискателей в наше время и без таких неудачниц, как я, хватает. А значит что? Теперь меня выручать нужно. И пусть это совсем мне не свойственно, но загнанная в угол я на крайний шаг иду:

– Ты мне должен. Я тебя дважды спасла, – произношу со всей серьёзностью, теряясь под блеснувшим странным огнём тёмным взором, и слегка покраснев от собственной наглости, решаю смягчить ситуацию виноватой улыбкой. Выходит глупо, по-детски, но обижаться, похоже, мой собеседник не собирается: