Незнакомец

ГЛАВА 14

Саша

Так повелось ещё со времён Ванькиного студенчества – его дни рождения мы празднуем только здесь. На участке в десять соток, приобретённом отцом, наверное, лет пятнадцать назад. За копейки, которые всё равно пришлось собирать «всем миром»: какую-то часть умыкнули из средств, отложенных на долгожданный отпуск, какую-то внесла бабушка, а недостающие переслал дед по маминой линии, в ту пору закрутивший роман с горячей южанкой и осевший на берегу Чёрного моря. Сейчас и не верится, что когда-то ни этого двухэтажного дома, ни бани, ни укрытых снежным покрывалом грядок, ни двух теплиц, где мама всё лето выращивает огурцы, и в помине не было. Заросшая бурьяном земля и опасливо накренившаяся сарайка – вот и весь повод для брошенного к родне клича о помощи.

Выбираюсь из такси, заказанного по наитию, чтобы свести к нулю необходимость травиться Васнецовским парфюмом, и нервно передёргиваю плечами, только сейчас осознав, что всю дорогу до дачи и не дышала вовсе. О встрече думала – о том, как увижу Мишу, кивну вместо приветствия, словно чужой мне совсем, а потом до конца вечера буду заламывать пальцы, надеясь словить на себе его взгляд.

Да глупо, я знаю, но сердцу вроде как не прикажешь. Я вчера пробовала: и когда с Танькой сгребала в кучу «следы» прогулок наших подопечных; и когда дважды писала брату, умоляя поторопиться с ремонтом моей машины, и вечером, когда сидела напротив своего Незнакомца, без энтузиазма поглощая нажаренную им картошку. Вкусную, к слову, но запуганно постукивающее в груди сердце не слушалось, и аппетит так и не приходил.

– Чего одна-то? Ванюша сказал, тебя Миша привезёт! – мама в наспех наброшенной шубе семенит к калитке, перехватывает один из привезённых мною пакетов, и лучезарно улыбнувшись, кивает в сторону бани. – Топят вовсю. Отец сам хотел, а именинник упёрся рогом, говорит шашлык из гостей сегодня готовить не планирует. Саш, майонез не забыла?

– Забудешь с вами, ты мне трижды напомнила. И огурцы, и торт, – демонстрирую огромную картонную коробку с эмблемой своего кафе, – всё при мне.

Кроме Тото, который особенно любил такие вот выезды, но никто его отсутствия не замечает. Взвинченные, уж это миниатюрная женщина, точно:

– Вот и славно, а то волнуюсь сегодня с самого утра. Прямо сама не своя!

– Чего волноваться, мам? Всё как обычно: попарятся, перепьют, сметут всё со столов и разъедутся.

Сценарий же тоже один. Он, как и место празднества, с течением времени остаётся неизменным.

– А мне всё равно боязно, сны такие дурацкие снились… Жаль, перенести нельзя, – Людмила Брагина толкает бедром входную дверь, пропуская внутрь меня и морозный воздух, и лихо сбросив с ног валенки, пихает обтянутые вязаными носками ступни в стоптанные тапки. – Картошку почистить поможешь? Раз приехала так рано. А я рыбу из духовки достану и хоть бигуди с головы сниму. Как кикимора, ей-богу! Вот почему я не люблю эти домашние посиделки, суетись тут у плиты целый день.

А мне нравится. И небольшая комната, в которой сейчас прямо по центру красуются совмещённые между собой столы, и оленьи рога, прибитые над дверью, и нелепая растяжка «с юбилеем!», украсившая старые занавески. Как нравятся эти потрёпанные покрывала с изображениями прогуливающихся по лесу лосей, устилающие продавленный диван. Ни шика, ни блеска, а всё равно лучше, чем в ресторане. Пусть там и не заставляют чистить картошку, отваривать её в огромной кастрюле, а потом долго, проклиная всё – от завитых распущенных волос, до постоянно сползающих вниз закатанных рукавов платья – мять, давая маме возможность навести марафет.

Я вроде как повар, привыкшая, так что готовки не боюсь.

Боюсь скрипа шин подъезжающих автомобилей, и звука мужских голосов, перемежённых с женской трелью. Потому что неминуемо это – минутой раньше, минутой позже, но Васнецов явится. Хлопнет дверью, потопчется на пороге, сбрасывая с подошвы налипший снег, и прямо так, не входя, бросит:

– Сбежала? – с осуждением, словно слиняла я как минимум из загса, повторив подвиг своего непутёвого брата. – На звонки не отвечаешь, я тебя двадцать минут прождал.

Чёрт, зря Ванька, вообще, к нему обратился! И я зря не стала писать смс. Глядишь, может, и повода для разговора не возникло бы? А так не отвертишься.

Водружаю салатник (огромный пластиковый таз с винегретом) в центр стола и набравшись смелости неторопливо выпрямляюсь, попутно разглаживая на бёдрах и без того идеально сидящий наряд. Трясёт меня, нервы, наверное... Или его взгляд виноват, что провожает движение моих взмокших от волнения ладошек, жадно скользит по наглухо прикрытой груди и останавливается на губах, произносящих единственное, что способна в такой ситуации родить моя голова:

– Так вышло, – чем не ответ?

Не признаваться же, что я намеренно выключила звук, запрятав смартфон на самое дно дамской сумки? И что такси вызвала лишь с третьего раза, едва не поддавшись желанию ещё разок испытать свою душу на прочность: разобьётся вдребезги или выдержит тридцать минут пути в обществе с человеком, которого хочется коснуться больше всего на свете? Хочется, а нельзя. Потому что тогда себя предам, а я по натуре своей не предатель.

– Вышло... Детский сад, – а он грубиян.

И если к его резкости я за эти полгода привыкла, к красоте до сих пор иммунитет не выработался. Пальцы слабеют, позвякивая раскладываемыми у тарелок приборами, уши закладывает, а коленки дрожат, как и голос, внезапно осипший и тихий:

– Уж какая есть. Тебе-то что? Нянчится со мной не прошу.

Скорее, наоборот, готова умолять об обратном. Потому что и душа туда же – испытание на прочность не проходит, плача где-то в груди, под мягким серым трикотажем, от собственного бессилия. А стоит ему заговорить, рыдает уже навзрыд:

– Ещё бы, нянькой ты уже обзавелась, – тихо, чтобы притихшая на втором этаже мама не слышала. – Быстро, однако, Сань.

Не дышу, позабыв и про ложки, и про не накрытую крышкой кастрюлю с пюре, остывающую на плите, пока я таращусь на Васнецова, и мысли в кучу собрать не могу. А он и не ждёт вовсе, уже стягивая с вешалки старую папину куртку. Так и уйдёт?

– Ты о чём?

– Об этом твоём… – застывает, полоснув меня странно загоревшимся взглядом, и до скрипа поцарапанной кожи под пальцами, сжимает ворот чужой дублёнки. – О разрисованном. С ним-то, наверно, серьёзно, Да?

Вот дела… Неужели…

– Ты что, ко мне поднимался? – спрашиваю, наверняка белая как полотно, а ему и отвечать не нужно. Его ответ в воздухе витает. Мечется по этой вдруг ставшей тесной гостиной и рикошетом от его прямой спины пронзает меня насквозь… Видел. Незнакомца моего, такого домашнего, с почти зажившими синяками. В трениках с оттянутыми коленками. С Зефиркой на руках – он к ней особенно неравнодушен.

Сажусь, даже не взглянув на закрывшуюся за мужчиной дверь, и ещё минут двадцать, когда по комнате вовсю мельтешат довольные гости, успокоиться не могу. Лишь натянуто улыбаюсь, не вступая в разговоры, и на автомате наполняю чужие тарелки. А следующий несколько часов и вовсе не вижу никого. Только Мишу, усевшегося рядом с Ванькой и одну за одной подносящего к губам рюмку.

Ревнует? Ведь сходится всё: и злость в голосе, и обида во взгляде, и эта неуёмная тяга к отцовской наливке… Словно невзначай, поглядывает на меня исподлобья и желваками играет… До тех самых пор, пока виновник торжества не встаёт, и немного покачиваясь, не добирается до меня, прогнав прочь одного из своих друганов.

– Сань, ты-то меня поздравлять будешь? Сидишь, как воды в рот набрала.

И вправду. Подарок приобнявшему меня брату до сих пор не вручила, бокал за его здоровье так и не подняла. Теперь исправляться нужно, а то, не дай бог, заподозрит, что его младшая сестра по уши влюблённая дура:

– Буду, – беру себя в руки, разглядывая здоровяка, изрядно попортившего моё детство, и впервые за вечер искренне улыбнувшись, прижимаюсь к его крепкой груди.

Теперь хорошо: запах родной, смешавшийся с ароматом костра, надёжные руки, поглаживающие меня по лопаткам, и смех, щекочущий ухо, в ответ на чью-то удачную шутку. Трезвый Ваня кремень, а как выпьет, словно цепи с себя сбрасывает, позволяя и обнимать вот так, до хруста костей, и любоваться его открытой улыбкой.

– Ну, так начинай. Торжественную речь можешь пропустить, давай сразу к делу.

Как маленький, ей-богу! Довольно потирает ладони, когда, протиснувшись между гостей, я отыскиваю среди чужих пакетов, припрятанный подарок, и нетерпеливо разрывает бумагу, бросая её прямо в тарелку с недоеденным мной шашлыком:

– Да ладно? Дорогой же, Сань!

Шесть тысяч, для меня деньги немалые, а для Ваньки вроде как ерунда. Но ему ли не знать, что я бьюсь, как рыба об лёд, с трудом рассчитываясь с подчинёнными?

– Так и ты дорогой. А прибамбасов для машины у тебя так много, что кроме этой зарядки для аккумулятора ничего в голову не пришло. Отзывы о ней положительные, даже телефон заряжать можно.

Болтаю зачем-то, пока он восхищённо разглядывает портативное устройство, и не удержавшись шепчу:

– Танька просила тебя поздравить.

Ну как просила? Бросила невзначай: «Мои ему поздравления», и с ещё большим усердием принялась намывать собачьи миски. Но передать же нужно было, так?

Навряд ли, ведь брат стирает с лица улыбку, убирает в чехол навороченную вещицу, и приговаривает рюмку, ни разу не поморщившись. А после похлопывает себя по карманам, видимо, в поисках сигарет. А ведь не курил раньше… Выпить мог, а курильщиков призирал, спортсмен как-никак!

– Пойду, наверное, торт подготовлю? – и сама смущённая тем, что испортила ему настроение, приподнимаюсь с дивана, а он следом встаёт. Отворачивается, пряча за ухо приговорённую к смерти папиросу, и словно надеясь, что я не услышу, интересуется. Шёпотом, в котором каждое слово криком о чём-то кричит:

– Что за ухажер-то?

– Ветеринар, – сглатываю, по-новому взглянув на помрачневшего юбиляра, и прежде чем ляпну что-нибудь глупое, к кухне рвусь. Через тесно рассаженных гостей, мимо словившего мою руку папы, приложившегося к ладошке тёплым отеческим поцелуем, мимо мамы, слегка повеселевшей от весь вечер дегустируемого ей шампанского. Мимо Миши – опьяневшего и теперь открыто глядящего мне вслед. Недолго, ведь стоит Ване выйти во двор, Васнецов вызывается мне помочь.

Прикрывает дверь в кухню, подходит к столу, мутным взором скользнув по коробке, и уже тянется к синей ленточке, ловко распуская огромный бант:

– Красиво, – одно слово. Похвала, которая адресована даже не мне, а щёки предательски заливает жаром.

Сенька расстаралась. И боксёрские перчатки из мастики вылепила, и коржи у неё – один в один автомобильные покрышки, намеренно небрежно брошенные друг на друга. Даже надпись есть, примитивная «С юбилеем, Иван!», зато аккуратная, выполненная уверенной твёрдой рукой.

Трясу головой, стараясь прогнать охватившее тело оцепенение, и, отодвинув плечом непонятно зачем бросившегося на подмогу мужчину, принимаюсь за дело. Оно нехитрое – открыть упаковку, достать свечи, и по одной расставить их в центре торта – а движется медленно, словно намеренно время тяну. А может, и впрямь тяну? До сих пор надеясь на что-то, чему точно никогда не случится. Не здесь, когда за дверью с десяток захмелевших гостей; не с ним, ведь эту страницу я перевернула.