Гадкий утёнок для босса

Глава 30. Родителей не выбирают

Ошеломленное недоверие обрушивается на меня вместе с холодом нового шока. Я не могу вымолвить ни слова, дар речи вырубило от услышанного.

Да быть такого не может! Так не бывает! Я же не в сказке и не в каком-то плохом анекдоте про печальную сиротинушку!

Всю свою жизнь я жила с мыслью, что никогда не узнаю о кровных родственниках, которые бросили меня на милость государственной системы. А Короленко по небрежному щелчку пальцев вытащил на свет то, что завораживает меня и одновременно с этим страшит до лютых чертиков…

Завораживает тоскливой ностальгией из детской мечты отказницы.

А страшит…

Страшит тем, что правда может оказаться настоящим мерзким «ящиком Пандоры». Тем самым, который наполнит мою одинокую жизнь разочарованием и отвращением. Ведь от этого потом не убежишь, как бы ни старалась. И никак не отмоешься. С этим знанием придется как-то смириться и жить.

— Это неважно, — быстро отказываюсь я с перепугу. — Он меня бросил, и мне плевать.

— Да он понятия не имеет о твоем существовании. Пока.

— Вот и пусть дальше ничего не знает! — взрываюсь я, а потом, после некоторого молчания, осторожно спрашиваю: — Он сильно стремный?

— Это совсем не про него, — в трубке звучит тихая усмешка.

Снова молчу, закусив губу. Теперь, когда появился такой фантастический шанс, очень сложно отказаться от возможности получить ответы на в общем-то риторические вопросы.

Почему отец ничего обо мне не знал?..

Как так вышло, что меня сдали в детдом?..

Кто он и что из себя представляет?

Короленко молчит, ожидая вопросов. Мои пальцы снова начинают подрагивать, и я стискиваю ладони в кулаки. Да так сильно, что ногти до боли впиваются в кожу. Это сразу же помогает собраться с мыслями.

— Ладно, — сдавленно говорю в трубку. — Для начала скажи, как его имя. Хоть отчество свое настоящее знать буду. Надеюсь, его зовут не каким-нибудь Акакием Бармалеевичем?

Моя попытка пошутить немного ослабляет напряжение.

— Нет, — равнодушно хмыкает Короленко. — Тебе повезло. Все его зовут Андреем Борисовичем.

— Отлично, — киваю одобрительно. — Приятно оказаться Дианой Андреевной, а не Дианой Акакиевной.

— Поздравляю, — слышно, как Короленко прочищает горло, а затем в трубке раздается его не слишком охотное: — Имя твоего отца я вычислил из личного дневника твоей биологической матери. Процент достоверности внушающий, поэтому я решил, что ты должна быть в курсе. Но всë-таки не стоит слишком доверять чьей-то писанине. Надо сделать генетический тест для надежности. Так что фамилию его я тебе говорить не буду, пока не убедимся в его отцовстве.

Я раздраженно морщусь.

Только этого мне еще не хватало, с тестом заморачиваться! И если подумать… оно мне надо вообще, воссоединение с неведомым папашей? Мне всегда больше мечталось о настоящей маме…

— Не уверена, что хочу этого, — говорю откровенно. — А вот дневник материнский бы почитала. Кто она? Жива?

— Нет, — обрывает надежду Короленко. — На дневник я вышел, когда пробивал данные по ее судьбе. Мои ребята обыскали заброшенный частный дом, в котором она выросла, и привезли мне все ее личные записи. А позже я выяснил, что она погибла из-за аварии с такси. Звали ее Беляева Розалина Павловна, и с ней была твоя бабушка. Других взрослых официальных родственников у тебя не было, поэтому тебя отправили в детдом на попечение государства.

— Понятно…

— А еще у тебя есть сестра, — вдруг огорошивает меня Короленко каким-то странным тоном. — У твоей матери, оказывается, была двойня…

— Ух ты! Круто, — впервые внутри появляется воодушевленный интерес, а не одна лишь настороженно-испуганная робость. — Она живет тут, в городе?

— Пока выясняю. Я сообщу, как будет информация.

— Тогда я хочу увидеть хотя бы дневник, — напоминаю ему.

— Увидишь. Мы скоро встретимся.

— А когда… — я осекаюсь, услышав в трубке гудки сброса.

— Девушка! — дверь смотровой палаты распахивается, и в проеме возникает массивная фигура дежурной медсестры в мятном халате. — Там больной с химическими ожогами требует вас к себе. Это ваш знакомый?

— Это мой начальник… бывший, — уклончиво отзываюсь я. — А что?

— Ух и наглый же он! У нас в конце концов не частная клиника, чтобы раздавать мне указания направо и налево, а я не девочка на побегушках, чтобы его слушаться! — рявкает женщина в сердцах и тут же противоречит сама себе, нетерпеливо добавив: — Идемте скорее! Палата номер двадцать семь, второй этаж.

И она резко разворачивается.

Характеристика медсестры веселит меня, но смешок под ее сердитым взглядом приходится подавить в зародыше. Наверное, причина такого возмущения в том, что само больничное начальство потребовало от нее выполнять все, что восхочется такой важной шишке, как Лебеда. Но трудятся-то в экстренном отделении на бюджетных началах, и вряд ли ей доплачивают за особую вежливость. А колоритная тетя-медсестра просто так напрягаться не привыкла и при этом гордая.

— Уверена, Тимур Аркадьевич оценит ваше терпение по достоинству, — говорю я в ее сердито-напряженную спину.

— Это вряд ли, — фыркает она и неожиданно откровенничает: — К нему там маман явилась. И ваш начальник сейчас очень раздражен.

Из-за внутреннего раздрая, который вызвали последние события и новость Короленко, это сообщение не производит на меня никакого впечатления.

— Почему раздражен? Она, наверное, сильно переживает за сына…

В ответ звучит скептический хмык.

— Не знаю, за что она там переживает, но по ней не очень-то похоже, что за сына.

Слова медсестры становятся мне понятны только перед палатой Лебеды. Дверь туда приоткрыта, и голоса изнутри доносятся вполне отчетливо, усиливаясь по мере нашего приближения.

— Тим, я немедленно записываю тебя на пластическую операцию! — настаивает Валерия категорическим тоном с пронзительными нотками легкой истерики. — Этот ожог на твоих идеальных скулах… он отвратительный! Смотреть на тебя без содрогания невозможно.

Я стою и молча слушаю. Не то, чтобы у меня были иллюзии насчет этой женщины… по ней еще с первой встречи было заметно, какого сорта она человек. Но всë равно мне кажется диким такое бессердечное отношение матери к сыну.

Она ведь даже не беспокоится о его самочувствии. Валерию волнует только его пострадавшая внешность! Жесть какая-то…

— А ты отвернись и не смотри, — резко отвечает Лебеда.

— Давай рассуждать объективно. Этот физический недостаток будет действовать на всех женщин отталкивающе! Ты понимаешь, что теперь с тобой захотят встречаться только те, кого интересуют исключительно связи и кошелек? Не порти себе жизнь, Тим! Ты…

— Хватит, мама, — останавливает ее мрачный голос сына. — Иди по своим делам и оставь меня в покое. Со своими недостатками я сам разберусь.

— Ну как знаешь! Я хотела как лучше и для бизнеса, и для твоей личной жизни!

Валерия с раздраженным фырканьем быстро стучит высокими каблуками и так неожиданно выходит из палаты, что чуть не врезается в меня.

— А вот и твоя драгоценная протеже, Тим! — презрительно бросает она через плечо. — Спроси ее, как ты ей понравишься в новом образе. Вдруг хоть она ответит честно!