Земля-воздух [Бенефициар]

Я смотрела, как неторопливо растекается синева в небе, как она изменяется, светлеет, готовясь вобрать в себя оранжево-розовато-желтый ореол восходящего солнца. И думала, что снова ошиблась. Снова ошиблась, считая, что самые красивые рассветы — на борту джета. Эстетически может быть и да, более впечатляющие. Однако красота — это не только когда глаза наслаждаются, это еще и чувство, когда одновременно с потрясающим видом перед глазами по венам течет странное, тяжелое но до безумия приятное чувство, заставляющее дрожать все внутри и неметь кончики пальцев. На губах вкус лимонада, и я не поняла, почему они растянулись в безотчетной улыбке. Пока не почувствовала. Сильные пальцы, обнимающие меня за плечи. Теплый выдох в затылок.

— Киса-киса, думал, ты на кухне что ли уснула. — Хрипло фыркнул в ухо, пустив мурашки по рукам. — А ты тут в меланхолию ударилась, тягаешь лимонад, любуясь на рассвет. Чудо ты мое.

— Ты не спал? — повела головой, прижимаясь виском к его скуле.

— Я чутко сплю. Проснулся сразу, когда ты моего лица коснулась. — Отставил бокал из моих пальцев на стекло столешницы и обошел мой стул. Чтобы взять на руки.

— Я на рассвет не досмотрела, чудище, — притворно проворчала я, уворачиваясь от его губ, когда он зашел в дом и ногой закрыл дверь. — Неси меня назад.

— Я тебе проспойлерю и скажу, что солнце все-таки встанет, — хмыкнул, поднимаясь со мной по лестнице. — Тысячу раз видел, уверен.

Рассмеялась, когда он скинул меня на постель и навалился сверху. Откинул простынь, в которую я чисто из вредности куталась, уже чувствуя как охлажденную улицей кожу подогревает жар в сосудах.

— Сверху? — усмехнувшись, шепнул мне в губы и прижимался лбом к моему.

Я покивала головой, мягко толкая его на спину, и осторожно села сверху. Почти неощутимо пробежалась пальцами по часто вздымающимся ребрам. Господи, ему наверняка все время больно. Шестая, с момента аварии пачка обезболивающих на тумбочке. Уже почти допитая. А он даже не поморщился ни разу. На руках меня, дуру склеротичную, нес.

— Кис? Чего это тебя так перекосило?

Я торопливо вернула себе самообладание и улыбнулась, взяв его ладони и накрывая свою грудь. Он прицокнул языком, с подозрением глядя на мое лицо, но спросить ничего не успел, потому что его мобильный зазвонил. В пять утра. В это время хороших новостей ждать явно не стоит.

Звонил Рамиль, который приехал на станцию, потому что Костя на его звонки не отвечал, а прибывшие машины обслуживать некому было. Потому что ни Кости, ни его автомобиля на пустующей станции не было. Паша протяжно простонал, называя Пумбу страшными словами, и спихнув меня с себя начал торопливо одеваться, попутно вызванивая еще кого-то и рыча, что на он их на работу принял и чтобы приезжали к восьми утра.

— Сука, Толстый пидор… — Раздраженно швырнув телефон на кровать, застегивая джинсы. — Сказал же никуда не дергаться, что под утро три тачки должны прийти, их слить и рассчитать надо. Пиздец, блядь… Ну как, ну ка-а-а-ак так можно, ублюдок, блядь? Где мой телефон? Куда, блядь, я его дел? — я молча протянула ему трубку, сидя на постели и напряженно глядя в глаза, он бросил на меня взгляд и смягчился. — Кис, ты чего? Нормально все. Что ты так переживаешь? Хоть ничего при тебе не говори.

Он чмокнул меня в нос и умчался в гараж, на ходу все еще проклиная Пумбу. Я убито откинулась на постели, глядя в окно, за которым уже царствовало утро.

На занятиях я старалась не уснуть, в обед он меня забрал. Костя под утро, оказывается, проголодался, и решил съездить в придорожную кафешку на трассе, недалеко от станции. Я отвернулась в окно, чтобы не рассмеяться, пока Паша, заковыристо ругая Костю не успокоился.

Решив дать ему еще время успокоиться я рылась в телефоне, но в себя он пришел гораздо раньше.

— Ух ты ж нихуя, какая красотка! — невероятно восхищенно присвистнул Коваль, заставив меня подавиться.

Я молниеносно проследила за его взглядом, чтобы узреть ту суку, которая заставила Пашу забыть о моем присутствии. И узрела. Автоцистерну. Которую неторопливо обгонял Паша почти с любовью глядя на глянцевый бок цистерны.

— Да в ней под шестьдесят кубов и два блока! Хотел же такую с Германии пригнать, зачем передумал, дебил. — Удрученно произнес Коваль, перестраиваясь на полосу перед большегрузом и с тоской глядя на него в зеркало. — Надо будет взять все-таки. Месяца через три примерно должны свободные деньги появиться. Подарочек себе на новый год куплю. Пару штучек возьму. Или лучше три. Или нет, а то опять с налоговой придется кусаться. Одну пригоню. Или лучше в новом квартале взять?.. Блядь, я таким макаром опять ничего не куплю. Ебучая налоговая, чтоб вам там провалиться всем, сраным баскакам…

И он расстроился. Прямо очень. А я не знала плакать мне или смеяться. Смотрела на него, угрюмо следящего за дорогой и испытывала… нежность. Хотелось прижаться к нему, зацеловать это мрачное лицо, провести рукой по коротким волосам.

— Кис, давай тебя в экономический запихнем, а потом в налоговую? У меня сейчас один парнишка юридический заканчивает. Талантливый малый только в нашу юрку хер ты просунешься без денег. А мальчишка и вправду талантлив. Я ему обучение оплатил с одним условием, что связи наработает и будет потом по моей команде «фас» всяких нехороших людей взъебывать. У него еще диплома нет, адвокатура не получена, а уже грамотные вещи делает. Молодец, вообще. Я весь в предвкушении, когда его в столицу отправлю за квалификацией. Он здесь потом рвать и метать без напряга сможет. Вот и с тобой давай так же сделаем. В эконом я тебя запихну, дальше сама учись, потому что мне качество нужно. Пока будешь грызть гранит науки я лазейку найду у баскаков, и как диплом получишь втиснемся куда-нибудь на интересное место…

— Паша. — Сдерживая смех позвала его я. — Меня иногда поражает полет твоей мысли.

— Постоянно идеи в голове, кис, постоянно. Я иногда спать ложусь и думаю о чем то, тело вырубает, а мозг продолжает думать об этом даже во сне. Потом просыпаюсь и дальше думаю. Пока не придумаю, не успокоюсь. — Фыркнул, сворачивая на проспект. — Я тебе за экономический сейчас серьезно говорю. Ты не дура, учебу осилишь, тем более с мотивацией, что ты мне нужна в налоговой. Нахер тебе эта авиация? Принеси-подай, иди на хуй, не мешай. До сих пор помню, как тебя корежило, когда Толстый тебя пресануть пытался при перелете на Ямал. Думал, ну нахуя ты здесь, строптивая кошечка, если пресмыкаться не умеешь.

— Я вообще-то думала школу свою открыть… — несколько уязвленно отозвалась я. — Часы налетать, старшей выйти на джет…

— Это твоя мечта? Скажешь «да» — отстану, и больше в жизни этой темы не коснусь. Но все-таки советую хорошо подумать.

Почему-то стало не по себе. Я смотрела на него и чувствовал, как внутри вскипает протест. Он бросил на меня быстрый потемневший взгляд и мои губы холодно выдали:

— Да. Да, Коваль, это моя мечта.

Он свернул к обочине. Припарковал машину и повернулся ко мне корпусом внимательно глядя в глаза.

— Маш, убери сейчас эту сучью бабскую натуру. Я знаю, что задел. И, наверное, за живое. И даже скорее всего не в первый раз. — Негромко произнес он, твердо глядя мне в глаза. — Давай ты просто снова станешь моей женщиной, а не той привычной тебе сукой, которой была. И обдумаешь мое предложение. Я уже услышал в твоем тоне неуверенность, когда ты говорила про свою школу. Не услышал бы — поверил, что мечта и не съехал на обочину. Просто подумай над моими словами. Мне кажется, в том, что я тебе предложил, ты со своим характером реализуешься больше. Откажешь — пойму и приму, к теме не вернусь — это к вопросу о том, что тебе может показаться, что я на тебя наседаю. Нет. Просто обдумай.

«Моя женщина не сдается». Испания. Прохладные волны. Серпантин. Авария. Страх. Отчаяние. Ужас. Решительность. Стекло в моих ногах, скрежечущее о мокрый асфальт, когда я, плача от того, что я бессильная тварь, пыталась затянуть на дорогу почти две тонны искореженного металла, где намертво был зажат он. Не уходила, когда матом посылал. Боялась оставить. Боялась подчиниться и всю жизнь жить с мыслью, что ушла в надежде на помощь, а он сорвался. Пусть увидела бы, но знала, что сделала все, что могла.

И, скорее всего, руки бы на арке не разжались…

Он сильнее. Умнее. Смелее. И предложил мне то, что может его защитить. Выучись, как стать одной из тех, кто его жмет, влейся в их коалицию и прикрывай. Привычная шкура барашка, но впервые в жизни в тему и оправданная. Впервые в жизни я буду этим наслаждаться. Это идеально. Буду учиться, применять навыки вызывать к себе расположение, полученные на текущей работе, чтобы, как и его человек в юридическом, наработать связи. Чтобы быть подстать ему, покрывать и быть хоть в чем-то безусловно необходимой. Быть предметом его гордости, опоры и надежности. Кровь горячеет. Тяжелит вены. Просто от понимания, что этот человек будет во мне нуждаться и сам предлагает стать такой. Нужной ему не только как спутница или как любовница. Реализовать то, что он во мне видел и мне раскрыл. Как я могла отказаться?..

— Я согласна. — Прикрыла глаза, усмехнувшись и качая головой.

— Подумай хотя бы до вечера и потом тольк…

— Согласна, Коваль. — Прервала, твердо посмотрев в его глаза.

— Однажды я задам тебе еще один вопрос, кис. — Улыбнулся он. — И ответ должен быть такой же, поняла меня?

Я рассмеялась, потянувшись к его губам и обвивая шею.

Неделя пролетела незаметно. Вообще. Коваль появлялся дома редко, и в основном сразу валился спать. Я не возражала, замечая, как день ото дня он становится все более осунувшимся, и как растут тени под его глазами. Ему было тяжело. Но фыркал на мои расспросы по редким совместным утрам, когда я собиралась на учебу, а он только приезжал, чтобы поспать до обеда и снова ехать обратно. Когда я, просительно заглядывая в потемневшие зеленые глаза, говорила, что ему нужно отдыхать, ничего там без него не развалится, устало улыбался, удобнее усаживая меня на коленях и зарывался лицом в плечо, пока я обнимала его за шею, оглаживая короткие волосы. Его склонность все контролировать после предательства его же людей была возведена в абсолютную степень, и он сознательно себя загонял. Сознательно не обращал внимания на то, что иногда с ног валится. Что засыпает прямо за столом, провожая меня на работу. Идиот. Но какой!

Паша все чаще говорил о Толстом в матерной форме. Пумба доводил его до белого каления, и в дежурства, когда на станцию выходил он у Паши начинался нервный тик. Он орал на Костю по телефону за абсолютное отсутствие ответственности, и злобно рыкал, что когда-нибудь его убьет.

Костя вообще как-то наплевательски к бедственному положению организации относился. Хотя я и не исключала, что возможно, Паша своим стремлением к безупречности и дикой работоспособности несколько преувеличивает. Не исключала. Но и моменты напряженного молчания Коваля, когда он раза с шестого пытался дозвониться до Кости мне не нравились.

В одно утро, подвозя меня в обучающий центр, когда Паша впервые за неделю поспал больше пяти часов, и пребывал в хорошем настроении, он сжал мое колено и въезжая на парковку центра, произнес: