Земля-воздух [Бенефициар]

— Что «Паш»? — Он уперся руками в мрамор облицовки стены по обе стороны моей головы, с нехорошим прищуром глядя мне в глаза. — Что «Паш», кис? Ты понимаешь, нет, как меня все это унижает? Как я вообще себя чувствовал, пока базарил с этим трусливым уебком? Я на позиции любовника. Любовника, блядь. И по факту я был там не прав. Но понять этого ему не дал. — Я сдержала облегченный выдох, понимая, что Виталик Женьке не расскажет, и что Паша явно готов меня сейчас порешить. — Однако, сам факт моей позиции… Ты этим наслаждаешься, что ли? Моим унижением?

— Не мели чепухи… — поморщилась я.

— А как мне еще это понимать? Расскажи, я тебя внимательно слушаю. Ты со мной. Со мной, сука, не поняла еще, что ли? Ты моя. Я это показываю, демонстрирую и доказываю каждый ебучий день. Что я вижу в ответ, м? Ты не можешь на хуй послать полупокера. Может, я в тебе ошибаюсь? Снова? Может я просто лох, а ты этим пользуешься?

— Коваль, блядь, в себя приди. — Я вцепилась пальцами в его подбородок, пристально глядя в злые потемневшие глаза. — Я уже объясняла… Господи. Паш, хватит. Я с ним разбегусь. Я говорю правду. Просто…

— Никаких нахуй просто! — рыкнул он, мотнув головой и вырывая из моих пальцев свой подбородок. — Я заебался. Так что ультиматум, кис. Ты же так любишь, когда я тебе выбор даю. Вот тебе выбор. Думать долго будешь?

— Паш, прекрати.

— Заебись. — Он опустил голову и хрипло рассмеялся. — Я понял. Прекрасно, сука, просто прекрасно. Шикарно. Спасибо, кис. За приятно проведенное время.

Охренеть. Да что с ним вообще? Он меня не слышит, ему нужно именно то, что он хочет слышать, и все мои остальные слова всегда пустой звук. Не услышал что хотел и что ты, блядь, обиделся. Я же тоже живая! Я уже сотни раз говорила, что не могу я, чисто по-человечески не могу поступить как пятнадцатилетний подросток и бросить своего друга, своего лучшего друга, который рядом со мной годами был, по телефону. Но ему срать на это. Гордость же задета.

Он отстранился было от похолодевшей меня, но я рванула его за руку, вынуждая повернуться ко мне лицом и злобно глядя в глаза прошипела то, что рвалось изнутри, и что мой полыхающий в ярости мозг не успел обдумать:

— Коваль ты просто сранное чудище! Нахрена ты меня в угол загоняешь?! Я же люблю тебя, скота!

И ошарашенно замерла. Его зрачки расширились, лицо чуть смягчилось, чтобы тут же снова стать непроницаемым.

— Я вижу. Как ты любишь.

И все. Я отступила, неверяще глядя в его лицо. Глаза холодные, незнакомые, ублюдские. Я тут впервые в жизни в любви призналась, а он…

— Такси приехало, пойдем. Сейчас до дома доберемся и я на станцию уеду, ночью не жди.

— Коваль… — я потрясенно смотрела на него, не понимая, что со мной происходит.

Почему-то хотелось зарыдать. Глупости какие-то. И избить его. А вот это хорошая мысль. Но неосуществимая, потому что когда я прорычав что-то матерное кинулась на него с кулаками, он без труда меня скрутил и прижал спиной к груди.

— Успокойся. Я тоже тебя люблю. Видимо, поэтому так унижаюсь.

Я обреченно простонала, обмякая в его руках и решительно не понимая, что творится со мной и моей жизнью. Просто не понимая.

Я одновременно ненавидела Коваля и испытывала желание поддаться его наглым губам и рукам, сжимающим, стискивающим мое тело на заднем сидении такси. Впрочем, упустить такой выгодный момент я не могла и с охотой начала отвечать на его поцелуи, стремясь довести его до чувства мления. И вытребовала себе возможность позвонить Женьке завтра. Если опустить часть, где он бесплодно сжигал меня взглядом и настаивал, где я хитровыебанно и уже почти привычно давила на его человечность, подогревая ему кровь отзвуком вины в голосе, напоминанием своего признания и ласковыми прикосновениями к телу, то можно смело заключить, что разрешение скрепя сердце я получила. Сдержала облегченный вдох. Блядь. И что мне завтра делать? Настроение Коваля было где-то на дне. Доехали до дома, он, не переодеваясь пошел в гараж, почти рявкнув мне, что утра его не ждать. А я побрела в дом. Когда стаскивала с себя платье, угрюмо размышляя, что мне со всем этим делать, мне позвонила мама. Она заканчивала уборку чердака и очень устала, но ее перфекционисткая натура не позволяла ей идти спать, поэтому она позвонила мне, чтобы я помогла и она со спокойной душой улеглась. Ага, в девять вечера. Что-то ей определенно нужно было. Но сидеть дома мне не хотелось, да и с родителями я давно уже не виделась, поэтому согласилась.

Спустя минут сорок я уже помогала маме расфосовывать оставшиеся вещи по коробкам на чердаке.

— Маш, а чего ты без машины? — Поинтересовалась мама, задумчиво оглядывая деревянную статуэтку, которую я когда-то привезла ей из Африки

Думаю, ей не стоит говорить то, что я тут в ресторан с Пашей ходила, там чуть прибухнула, и за руль садиться мне нельзя.

— Да… кофе пролила на водительское кресло. — Нашлась я. — На химчистку отогнала.

— Опять? Женя говорил, что ты недавно тоже что-то в салоне разлила и отдавала машину на мойку. Маш, ну как можно быть такой неаккуратной?

— Да я вообще свинья, мам. — Мрачно ответила я, думая, что Женька ну просто невыносимое трепло.

— А вы с датой решили уже?

— Чего? — я недоуменно обернулась к маме, поздновато скользнувшей взглядом по моей правой руке.

— Ой, такой сюрприз испортила. — Мама убито прикрыла ладонью глаза, и едва не села мимо старого кресла качалки.

— Ма-а-а-ам? Только не говори, что Женька сказал, что предложение собирается делать. — Помертвев, выдохнула я, поворачиваясь к ней.

— Не говорю. — Поморщилась мама, глядя на меня сквозь пальцы. — Я вообще ничего не говорила, дочь. Тебе послышалось.

Вот в чем причина. Вот почему она не выдержала и вызвонила меня вечером найдя какой-то отдаленный повод, чтобы я приехала. Чтобы поинтересоваться, когда это ее идиотка-дочь поделиться радостным событием, которое они ждали столько лет.

— Пизд… очень неожиданно. — Я отвернулась от нее, силясь прийти в себя, но бесполезно. Внутри все сковало холодом и пальцы тряслись.

— Ну почему же неожиданно? Вы столько лет вместе, пора бы уже. — Негромко и осторожно возразила она, напряженная этой моей реакцией. — Что не так? Маша?

— Когда он собрался? Когда сказал? — я снова резко повернулась к маме, прикусившей губу и вглядывающейся в мое лицо. — Мама!

— На той неделе сказал, что кольцо взял. Обмолвился, что как вернешься, сделает предложение. Ты же тогда вечером прилетела, а он ночью уехал. Женя очень ответственный мальчик, не думаю, что он стал бы откладывать… Поэтому вся извелась, думая, почему ты не сообщила. Ты все равно бы мне сообщила. Обязана была. Маша. Что. С. Тобой. — Чеканя каждое слово, твердо спросила мама, когда я, явно побледнев, отступила назад, уперевшись спиной в перила лестницы, и убито покачала головой. — Что случилось?

Коваль. Коваль случился со мной, мам. И все. И больше объяснять нечего.

Ответа она от меня не добилась, и начала допытываться еще больше. Я сказала, что что мне надо домой, что завтра приеду и доразбираю вещи. Она попробовала настоять, но притихла, когда на чердак поднялся папа. С папой было проще изобразить ровный фон настроения, он ведь не знал, как я сейчас косячнула с реакцией на мамино заявление. И я бросив на нее умоляющий взгляд, продолжила разбирать вещи, всеми силами пытаясь изобразить, что ничего не произошло. Папа, сидя в кресле качалке, расспрашивал меня о работе, дымил в распахнутое окно, и наблюдая, как я мою полы, а мама убирает на стеллажи коробки. Я отвечала ровно и спокойно, делясь последними слухами про начальство и грядущий новый регламент. Он хмыкал, а я молилась всем богам, чтобы мама снова не начала меня прессовать, потому что если спрашивать меня начнет папа, ничем хорошим это не закончится. Но мама меня не сдала, папа ушел в гараж, а я торопливо скатилась по лестнице, одновременно вызывая такси, и заперлась в туалете, в ожидании, пока оно за мной приедет.

Мама разливала нам чай на кухне, когда я проскакала в прихожую и оттуда крикнула, что мне пора. Знаю я ее чаи. Опять пытать начнет.

В такси я раз пять набирала Женькин номер и не решалась послать вызов. Ну почему, Петров? Ну, почему именно сейчас? Господи, просто идиотизм. Моя жизнь сплошная вакханалия безрассудства и анархии. На шестой раз, когда мой палец стремительно близился к значку вызова, мне позвонил Коваль. С облегчением сославшись на теорию великих женских знаков, я торопливо взяла трубку.

— Я не понял, а ты где? — на заднем фоне негромко играло радио, очевидно едет куда-то.

— Мама позвонила, попросила помочь. Я уже домой еду, а что? Ты же уехал, нет?

— Документы забыл, домой вернулся, а тебя нет. — Зевнул он. — Думал, в Сибирь укатила, чтобы с полупокером разбежаться. Тебе с глазу на глаз же нужно.

— Не надо меня подъебывать. — Хмуро оборвала его я, глядя на улицу за окном.

— Так ты повода не давай. — В голосе усмешка. — Он тебе звонит?

Господи, да у него прямо припекает. С утра минет сделаю, может отпустит.

— Нет. — Негромко, но твердо отозвалась я.

— Мне детализацию твоих звонков заказать?

— Иногда звонит. Мы должны обсуждать это по телефону?

— Нет, просто у меня говно кипит. Обсудим дома. — И он отключился.

Я скривилась, глядя на экран, подавляя желание выкинуть телефон в окно. Надо новый завтра купить, а то экран разбит. Когда он мне позвонил после того как его из ментовки отпустили я от перенапряжения разбила телефон, уронив его на пол у Захаровых. Второй раз бью телефон уже за весь период наших с ним ебанутых отношений. Воспоминание о аварии в Испании, где я расхерачила мобильник в первый раз заставило передернуться.

Когда я проснулась от трели будильника, постель была пуста. Паша ночью не приехал. Позвонила ему, он сказал очень усталым голосом, что приедет примерно в обед, может позже. Что надежды на новых рабочих нет, что до Толстого дозвониться опять не может, а Рамиль полностью погряз в бумагах в офисе.

Я закрыла рукой глаза, чувствуя желание удавить Костю. Сука, ну пусть работает наравне. Сколько можно сухариться-то?

Собравшись, я поехала в обучающий центр. Занятия пролетели неожиданно быстро и когда я через пробки возвращалась домой, мне позвонил Рамиль. Первая часть его предложения вызвала смесь желания закатить глаза и одновременно боязно сжаться:

— Маш, Пашку опять задержали.

А вторая часть заставила меня съехать на обочину сжимая руль похолодевшими пальцами:

— Мы не можем прорваться. Нас тупо в отдел не пускают. Пять часов нас не пускают в отдел. И Костя пропал.