Химия без прикрас

========== Глава 22. О самообладании матери и дочери. ==========

Доверие. Что такое доверие? Это способность полностью, безоговорочно положиться на кого-то, зная, что он не подведет тебя и ни за какие коврижки не предаст твои интересы в угоду своим. А еще это то, что мама только что потеряла по отношению ко мне.

Страшно ли мне? Да. Больно ли мне? Отчасти. Стыдно ли мне? Ругайте. Не стыдно ни капельки. Появись у меня шанс прожить жизнь заново, то я не поменяла бы ровным счетом ничего.

Если бы не напряженность того молчания, в котором мы ехали с мамой домой, я бы даже на какое-то время смогла забыть, что дома меня скорее всего ждет нечто ужасное от родителей. Мама, как и всегда, вела машину, не сводя глаз с дороги, поджав губы и постоянно вздыхая. Обычно она то и дело придирчиво оглядывала меня, на секунду переводя глаза, а сейчас создавалось такое ощущение, что ей просто противно даже взглянуть на собственную дочь. Что ж, ее тоже можно понять, наверное.

Я не раз себя ловила на мысли, что если ты провинилась, то уж лучше пусть тебя ругают, кричат, устраивают скандал, чем вот такое вот молчание, полное ненависти и презрения.

Но никогда раньше я не задумывалась, можно ли испытывать чувство ненависти к своему ребенку? Мама и папа всегда были хорошими родителями. С детства они повторяли мне, что они все для меня делают и дают мне все, что нужно, потому что любят. И они действительно заботились, опекали, возможно, даже любили, но при этом мне всегда так не хватало их. Странное дело: мама вроде рядом, вместе со мной учит готовить очередное изысканное блюдо, но я ничем не могу с ней поделиться. Вообще. Потому что не доверяю ей? Теперь я уже и не знаю.

А папы постоянно нет дома. Обычно я могла его увидеть только за ужином, но настолько редко, что это был настоящий праздник! Так что отцовское внимание я отправлялась искать к нему на работу, в больницу. Я делала вид, что не слышала разговоры сестер, как им меня жалко. Ведь меня нечего жалеть, у меня действительно все есть.

Первое время я переживала, что родители не могут даже просто обнять меня… Но потом что-то внутри меня будто оборвалось. Переключилось. Я перестала об этом думать. Я нашла утешение в книгах и стремлении к самореализации. У меня появились амбиции. Я только изредка, как и полагается уважающему себя подростку, сетовала на «глупых предков», которые меня не понимают. Хотя на самом деле полностью скрывала правду: им нечего понимать. Они меня просто не знают. И самое печальное, до того момента, как я не вылезла из своего «кокона», я и сама себя не знала. Мама с папой просто видели дочку, вечно что-то читающую, упорно занимающуюся, и приносящую домой исключительно отличные оценки. Они радовались, а я была удовлетворена, получая от них хоть что-то похожее на внимание — похвалу.

И я сама не заметила, как постепенно становилась такой же, как и они. Не только внешне, совершенно неосознанно подражая маме даже в манере одеваться, но и внутренне, я выставляла на передний план только свои цели, полностью закрыв глаза на все то, что происходит вокруг меня. Изолировавшись от всего окружающего мира, я действительно стала «дикой», как выразилась Королёва. Надо же, как она, оказывается, разбирается в людях. Возможно, она и не такая дура, какой ее все считают.

Глядя на сухой мамин профиль, я сняла с волос резинку, распустила волосы и отвернулась к окну, после чего последовал очередной мамин тяжелый вздох. Головы она не поворачивала, но, похоже, что боковым зрением за мной все-таки следила.

Вспоминая сейчас первую смену, мне на секунду показалось, что я раньше вообще ничего не могла чувствовать. Я видела в папиной больнице многое, но я даже представить себе не могла, что значит спасать жизни людей, когда им нужна экстренная помощь, когда счет идет на секунды. Я видела своими глазами, как Дмитрий Николаевич вместе со своим неунывающим напарником вырывают людей из цепких лап смерти! Практически возвращают с того света!

А потом мои мысли переключились на воспоминания о бесконечных родительских нотациях о том, что им нужна достойная замена, о том, что это все практически семейное дело… Иногда создавалось такое чувство, что мы с братом — некий пункт какого-то стратегического плана, который мама с папой перед собой поставили. Вырастить достойную смену — сделано. А то, что у нас могут появиться свои собственные желания, свое мировоззрение, оказалось для них неприятным сюрпризом.

Вряд ли мама меня ненавидит. Разочарована — точно, но вряд ли это ненависть. Наверное, было бы правильно, чтобы я сейчас плакала, раскаивалась, просила ее снисходительности, но я чувствовала какое-то отстраненное спокойствие. Пустила все на самотек? Да нет, не сказала бы. Просто я искренне считала, что все, что со мной случилось за эти три с лишним месяца — это самое потрясающее, что со мной случалось в жизни! Сейчас, скорее всего, я лишусь всего этого. Смен, своей свободы, любимого человека рядом…

Только сейчас в голове промелькнула мысль, что даже если Леша и был прав, то это бы ничего не изменило. Даже если бы Дмитрий Николаевич просто хотел воспользоваться моей слабостью, я бы не стала препятствовать. И даже если бы это была ошибка, из-за которой я бы действительно потом рыдала в школьном туалете, я бы хотела ее совершить! Это мое право! Черт возьми, я хочу ошибаться, переживать, рыдать, злиться, любить!

Я хочу жить!

А не существовать по чьему-то сценарию.

Домой мы вошли в таком же молчании. Папин чемодан стоял в прихожей, видимо, мама еще не успела его разобрать. А вот сам отец встречать нас не вышел. Краем глаза я увидела, как он сидит на кухне, обложившись бумагами, перекладывая их из одной стопки в другую, перед этим бегло ознакомившись с написанным. Честно говоря, не уверена, что он вообще заметил, что кто-то пришел.

Зато нас встретил Леша. И он сразу понял, что случилось что-то непоправимое, увидев мамину ярость в глазах. Повесив мамино пальто в шкаф, он глянул на меня сначала немного осуждающе, а потом его темные глаза наполнились таким пониманием и сочувствием, что захотелось завыть в голос.

— Оба наверх, — скомандовала мама тихо, чтобы не потревожить отца.

Мы послушно поплелись за ней по лестнице, быстро переглянувшись. И Леша, потянувшись к моей руке, на несколько секунд сжал ее, как бы намекая, чтобы я не отчаивалась. А затем выпустил ее, когда, остановившись в коридоре, мама резко развернулась к нам лицом. Она встала между нами, отчего мы оба невольно отступили от нее на пару шагов.

— Снимай свитер, — прошипела мама, повернувшись ко мне. Я непонимающе посмотрела на нее и, вынув сначала руки из рукавов, поспешно стянула с себя серый свитер. — Рукава расстегивай, — опять скомандовала она.

Леша непонимающе смотрел то на нее, то на меня, а я дрожащими пальцами расстегивала пуговицы на рукавах блузки. Когда я, наконец, с ними справилась, мама, резко схватив меня, задрала рукав почти по плечо, сначала на одной руке, затем на другой. Это что, проверка на наркотики?

— Снимай блузку, — жестко скомандовала мама. Чистые вены не удовлетворили ее?

Кинув быстрый взгляд на Лешу, который выглядел достаточно растерянным, я потянулась к пуговицам ворота блузки. И, расстегнув их, я еще раз вопросительно посмотрела на маму, но та только опять скомандовала «снимай». И тут до меня дошло, что она ищет: нет, не вены интересовали ее. Она ищет то, что требовало перевязки, о которой, видимо, она прочла в сообщениях.

Я сняла с себя блузку, глядя, как Леша опустил глаза в пол, и, сжав челюсть, бесшумно вздохнула, наблюдая за маминой реакцией на тоненький розовый шрам на боку.

Мама побледнела, а затем часто и тяжело задышала, видимо, подбирая для меня те слова, которые ранят меня максимально больно. Но она ничего не стала мне говорить, а просто повернулась к Леше, который так и стоял, опустив глаза в пол.

— Я просила тебя присмотреть за сестрой! — прошипела мама. Она занесла руку и со всей силы ударила брата по щеке.

— Мама! — приглушенно воскликнула я.

— Закрой рот!

Леша глянул на нее исподлобья, так, слово ничего другого от мамы и не ожидал. Мое сердце сжалось. Так нельзя! Он же не виноват! Он же здесь совсем ни при чем!

— Как ты допустил это?! — мама чуть повысила голос и снова занесла руку, но я схватила ее, не дав ей снова ударить брата.

— Мама, пожалуйста, он ни в чем не виноват! Он даже не знал об этом! Это моя вина, мама! — но мама со злостью оттолкнула меня, из-за чего я отлетела к стене.

Леша дернулся ко мне, чтобы помочь подняться, но мама угрожающе преградила ему путь. Брат терпеливо отошел еще на шаг назад. Затем мама развернулась, зловеще нависнув надо мной и, больно впившись пальцами в плечо, наклонила свое лицо так близко, что казалось, можно было увидеть капли гнева, что плескались в ее глазах.

— Кто накладывал швы?! Это он, да? Твой учитель?! Что ты еще натворила?! — на последнем слове ее голос все-таки сорвался с шепота. — Ты с ним спала?! Ты с ним спала, я спрашиваю?! — повторила мама свой вопрос. — Отвечай!

— Нет, — дрожащим голосом ответила я.

— Не смей мне врать! Ты с ним спала?! — она с силой встряхнула меня за плечо.

— Нет, мама, нет! — повторила я.

— Не ври мне! — снова заорала мама.

— Прекрати, она же сказала! — вступился за меня Леша и, с силой отцепив ее руку от моего плеча, загородил меня собой. — Тебе же сказали, нет! Не трогай ее.

Снизу послышалось копошение, а вскоре и голос папы, интересовавшийся, давно ли мы пришли домой. Мама с яростью посмотрела сначала Леше в лицо, а потом мне и, развернувшись, пошла к лестнице, чтобы спуститься к отцу. Пару секунд я провожала ее взглядом, а потом, почувствовав, как слезы подступили к горлу, повернувшись к брату и расплакалась от переполнявших меня эмоций.

— Тихо, она услышит, — прошептал Леша, обняв меня, а потом поднял с пола мою блузку и накинул на мои плечи. — Идем в комнату.

— Лешенька, прости меня, прости, пожалуйста! — сквозь слезы причитала я, когда мы зашли в комнату и сели с ним на пол, прямо под дверью. — Это я во всем виновата! У меня телефон отобрали, а вернули ей, а она…

— Все, успокойся…

Я плакала, уткнувшись в его плечо, а он, приобняв меня, гладил по волосам и только бормотал, что все будет хорошо. Что будет хорошо? Ведь все снова вернется на круги своя. И это будет просто невыносимо, после всего того, что со мной было! Что будет хорошо?! Я еще долго не могла успокоиться, роняя соленые слезы на рубашку брата, но потом, когда истерика сменилась тягостным грустным молчанием, я подумала, что мама, скорее всего, просто так это не оставит. И что это только начало.

— Прости меня, пожалуйста, Леш, — еще раз прошептала я.

— Ничего, мне не привыкать.

***

Ужин прошел, словно в тумане. Я была полностью погружена в свои мысли, изредка вспоминая, что за столом следует изображать на лице доброжелательную улыбку. Леша ел, подперев голову рукой, а мне кусок в горло не лез. И когда мама проворковала, что мне следует попробовать ее блюдо, я взяла в руки вилку и начала лениво ковырять мамин кулинарный шедевр.

Родительница вела себя так, словно ничего не произошло. В глубине души я понимала, что это не ради меня, а ради того, чтобы не напрягать отца разборками. Папу всегда старались держать в стороне от тех проблем, которые мама считала «мелкими» или от тех, с которыми, по ее мнению, она в состоянии справиться сама.