Безмолвный пациент Клинической Больницы

Глава 63

Сеансы психотерапии проводились в маленькой уютной комнате, узеньком прямоугольнике, похожая как на тюремную камеру или жилище для человека который всю жизнь не имел лишнего гроша в кармане. Одно окно было закрыто и зарешечено длинными светлыми шторами. Единственное, что притягивало мой взгляд пятно розового на столе лежала упаковка с салфетками. Скорее всего, ее туда положила Ингрида. Не могу себе представить Кристина, была помощницей по протягиванию салфеток.

Я уселся на одно из двух обшарпанных кресел с выцветшей обивкой. Время шло медленными движениями. Элисон не появлялась. Может, она и не собирается сюда приходить? Наверное не желает меня видеть? Ведь на это она имеет право.

Пребывая в нетерпении и тревоге и даже немного нервничая, я вскочил с кресла и уставился в зарешеченное окно. Двумя этажами ниже виднелся двор размером с широким полем для игры в теннисный корт, обнесённый по периметру высокой стеной из красного кирпича. Слишком высокий, чтобы на неё можно было бы забраться, хотя, уверен, попытки побегов всё же случались. Каждый день после обеда пациенты полчаса группой толпились в тесном дворе — на свежем воздухе. Причём желания самих пациентов здесь не учитывалось. И в такую морозную погоду я понимал, почему многие отказывались от прогулок. Одни стояли поодиночке, что-то бормоча себе под нос; другие, словно казались зомби, бесцельно бродили по двору туда-сюда, никуда они толком не направлялись; третьи собирались в группы, дискутировали, общались, курили. До меня доносились странные голоса, выкрики и экзальтированный смех пациентов.

Элисон я разглядел не сразу. Она стояла в одиночестве у дальней стены — застыла без лишнего движения, будто изображая статую. Я заметил, что к ней направляется Юрцев. Он обратился к дежурившей неподалёку медсестре. Та кивнула, и Юрцев пошёл к Элисон, медленно, осторожно, словно приближался к дикому лесному животному.

Я попросил Юрцева позвать Элисон ко мне, просто сообщив, что её хочет видеть новый психотерапевт. И особенно подчеркнул, что приглашение должно звучать как просьба, а не как приказ. Юрцев говорил, Элисон безучастно стояла продолжая молчать. Ни единым жестом она не дала понять, что восприняла хотя-бы, услышала его слова. Юрцев некоторое время постоял возле Элисон, а затем развернулся и пошёл в обратном направлении.

«Ну вот и всё! Элисон не придёт, — подумал я тогда. — На что я, чёрт возьми, надеялся?! Перевод сюда был тратой большого времени». И тут к моему удивлению, Элисон сделала шаг в сторону Юрцева. Пошатываясь и слегка подволакивая ноги, она последовала за ним через весь двор, и вскоре обе фигуры скрылись в стенах лечебницы.

Итак, Элисон придёт! Я постарался взять себя в руки и постараться расслабиться. Усилием мужественной воли приглушил хор из голосов моего отца, кричавшей, что я не подхожу для этой работы, что я самое настоящее ничтожество и что я жалкий обманщик. «Заткнись! — мысленно приказал я. — Заткнись, кому говорю!»

Через пару минут раздался негромкий стук в дверь.

— Войдите! — отозвался я.

Дверь отварилась. В коридоре стояли Элисон и Юрцев. Я попытался заглянуть ей в глаза, но Элисон смотрела себе под ноги.

— Пришла, — гордо сообщил Юрцев.

— Да, я вижу. Благодарю вас, — ответил я. — Здравствуйте, Элисон!

Она никак не отреагировала.

— Ну что зайдёте? — спросил я.

Юрцев склонился к Элисон, будто собираясь подтолкнуть её, однако вместо этого лишь тихо проговорил:

— Нет бойся, милая. Заходи в кабинет и садись.

Пару секунд Элисон колебалась, а потом, взглянув на Юрцева, медленно и неуверенно вошла в комнату. Тихо, как кот, опустилась в кресло, и положила дрожащие руки на свои колени.

Я протянул руку, чтобы закрыть дверь, однако Юрцев не тронулся с места.

— Дальше я справлюсь сам, — едва слышно сказал ему я.

— Но я не имею права… И потом, профессор сказал… — встревоженно начал Юрцев.

— Под мою ответственность. Поверьте, все в порядке. — Я незаметно показал ему брелок с кнопкой сигнализации на случай атаки. — Брелок со мной, впрочем, защита мне не понадобится.

Я взглянул на свою пациентку. Едва ли вообще она могла слушать то, что я говорю.

— Если что, я буду находиться за дверью, — произнёс он, явно не разделяя моего энтузиазма.

— Ну что вы это лишнее, но всё равно спасибо.

Наконец-то Юрцев удалился. Я закрыл дверь, выложил брелок на стол и сел в кресло напротив Элисон. Она по-прежнему глядела вниз. Я смотрел на её пустое, застывшее лицо и сгорал от желания узнать, что же скрывается под маской дурмана лекарств которые он принимает ежедневно.

— Элисон спасибо, что согласились прийти на встречу, — произнёс я вслух.

Не рассчитывая услышать ответ, тем не менее сделал паузу. Через несколько мгновений продолжил:

— Элисон так получилось, что я о вас знаю больше, чем вы знаете обо мне. Я много о вас услышал. Как о художнице, разумеется. Я поклонник вашего творчества.

Никакой реакции не последовало.

— Я попросил у профессора Диомидикса разрешения увидеться с вами, и он позвонил организовать эту встречу, — сказал я. — Спасибо, что вы на её пришли.

Я некоторое время помолчал в ожидании какого-либо знака со стороны Элисон — может, она прищуриться, кивнет или нахмурит брови… Но ничего такого я не увидел. Я попытался представить, о чём сейчас думает Элисон. Возможно, Элисон накачали препаратами, что она вообще не в состоянии даже думать. Мне вспомнилась Рудольфовна. Интересно, чтобы она предприняла бы на моём месте? Рудольфовна говорила, что в личности каждого человека кроются два начала: хорошее и плохое. Здоровый рассудок способен выдерживать эту двойственность и жонглировать хорошим и плохим одновременно. Суть психической болезни в нарушении этого баланса — мы теряем контакт с нежелательным (плохими) частями своего внутреннего «я».

Для того чтобы вылечить Элисон, нужно отыскать те фрагменты себя, которые она заперла где-то глубоко внутри, за границей своего внутреннего сознания. А затем точечно связать элементы ландшафта её психического внутреннего «я» и только потом станет ясен контекст ужасающих событий той роковой ночи, когда Элисон убила своего мужа. Процесс реабилитации будет медленным и трудоемким.

Начиная работу с новым пациентом, я обычно не тороплюсь, ничто не может ограничивать меня в выборе терапевтических методик. Как правило, все начинается с бесед — так проходит много лет. В идеальной ситуации пациент рассказывает о себе, о своей жизни, о детстве. А я слушаю, постепенно собирая из кусочков целое, — достаточно долго, чтобы разобраться и даже сделать кое-какие полезные заметки. Однако в случае с Элисон беседы не будет. Здесь слушать нечего. И нужную мне информацию придется добывать по крупицам из нелиберальных источников, включая контроперенос — чувства которые Элисон вызовет во мне во время наших сеансов, — и любые зацепки, почерпнутые мною из других источников.

Если говорить иными словами, я собирался лечить Элисон, не имея в голове чёткого плана действий. Я должен преуспеть, не только для того, чтобы доказать что-то профессору Диомидиксу, но — и это более важно — чтобы исполнить свой врачебный долг перед Элисон и помочь ей.

Я сидел в кресле и смотрел на неё, пребывающую в наркотическом дурмане, со слюной, скопившейся вокруг губ, и руками, мелко вздрагивающими, как прозрачные крылья мотыльков. Внезапно моё сердце сжалось от пронзительной тоски. Мне стало очень жаль Элисон и подобных ей. Я жалел всех нас — израненных и потерянных.

Разумеется, я не стал произносить свои мысли вслух. Сделал Вместо то, что сделала бы на моём месте Рудольфовна, — мы с Элисон просто сидели в глубокой тишине.