Безмолвный пациент Клинической Больницы

Глава 69

Польский униженным тоном благодаря, меня повторял «Благодарю! Ещё раз покорно благодарю!» Я выписала ему чек на три тысячи фунтов с выдачей наличных предъявителю. Наверняка Польский рассчитывал на нечто большее, но я никогда не попадала в подобные передряги. И мне почему-то не верилось в ту его рассказанную историю чтобы он когда-то попадал в беду. Что-то в его рассказе отдавало фальшивостью.

— Может, я смогла бы одолжить тебе намного больше, сначала нужно поговорить с Брендом. А вообще, будет лучше, если мы с тобой придумаем, план как выпутаться из этой неприятной ситуации как-нибудь по-другому. У Бренда есть брат — юрист, думаю, он…

— Нет! — Польский подскочил, словно ужаленный. — Нет! И ещё раз нет! Умоляю Элисон только не говори ничего Бренду! Пожалуйста, не вмешивай его сюда! Я тебя умоляю! Я сам справлюсь! Я сам справлюсь!

— В конце концов, а как же Лидия? Тебе следовало бы…

Польский отчаянно замотал головой и быстро выхватил у меня из рук чек. Взглянув на сумму, он явно расстроился, однако вслух ничего не сказал и вскоре Польский уехал.

После встречи с Польским у меня на душе остался нехороший осадок, будто бы я подвела Польского. Это чувство подвоха постоянно возникало по отношению к Польскому, с самого детства. Я постоянно жила с его ожиданиями, которые я никак не могла удовлетворить. Польский хотел от меня материнской заботы. Он так и не понял, что я не из тех, людей кто смог бы заменить ему мать.

Когда Бренд вернулся домой, я всё ему рассказала. И, конечно, Бренд здоровски разозлился. Мол, я не должна была давать Польскому ни единого гроша: я ему ничего не должна и я не обязана нести за него ответственность. Я понимаю, что Бренд прав, но я всё по-прежнему не могла избавиться от чувства вины. Мне удалось сбежать из дома Лидии, а Польскому — нет. Он так и остался там, словно в запертой ловушке, маленьким девятилетним мальчиком. Я очень хочу помочь ему, но как же я это сделаю?

Картины с Иисусом Христом. Набрасывала эскизы с фотографиями, которые мы с Брендом сделали в Москве, — жёлтая потрескавшаяся земля, коричневые сухие остовы колючих кустарников, — пытаясь уловить ощущение невероятной жары, и крайней обезвожоности… Неожиданно до моих ушей донесся ангельский голосок Жанны-Флайерс, она называла меня по имени. В первое мгновение я хотела не отвечать и притвориться, что меня вовсе нет дома. Затем щёлкнул замок скрипучей калитки, и тогда я поняла уже слишком — поздно. Я высунулась из окна. По цветущей алее шагала Жанны-Флайерс.

— Привет, подруга! — Она заулыбалась. — . Я тебе не помешаю? Всё также трудишься?

— Вообще-то, да тружусь.

— Отлично, отлично! Так держать! До открытия художественной выставки всего — лишь пять недель, а ты просто дико выбилась из рабочего графика. — Жанны-Флайерс расхохоталась своим ужасным противным смехом. Видимо, эмоции ужасающе отразились на моём лице, так как она тут же добавила: — Да шучу, я шучу! Я над душой стоять не буду.

Я молча вошла в мастерскую, а Жанны-Флайерс последовала следом за мной и, пододвинув к вентилятору стул, с удобством расположилась. Затем Жанна закурила сигарету, и сизый дым закружился вокруг неё в потоке дымчатого воздуха. Я повернулась к мольберту и взяла кисть в руки. Я усидчиво работала, а Жанны-Флайерс всё продолжала говорить и говорить. Жаловалась на жару — мол, архитектура Парижа, в отличие от Франции и ряда других городов, не рассчитана на такую экстремальную нелётную погоду… Вскоре я перестала выслушиваться в её слова. А она всё болтала — ныла, восхваляла себя, оправдывала себя, любовалась собой, нагоняя смертельную скуку бесконечными извилиями. Она ни о чём меня не спрашивала. Она не была заинтересована во мне. Даже после стольких долгих лет она видела во мне лишь только сходство к достижению собственной славы, аудиторию для своего шоу.

Возможно, так нельзя говорить. В конце концов, Жанны-Флайерс — моя лучшая подруга и она всегда была рядом. Просто она одинока. Как и я. Впрочем, скорее умерла бы от полного одиночества, чем согласилась бы жить дальше. Вот почему я никогда раньше не заводила дружеские отношения. Всё это время я ждала настоящего, друга в отличии кем были остальные, полные фальшивости и лжи. Жанны-Флайерс всегда страшно ревновала меня к Бренду. Она пыталась (и до сих пор пытается скрыть ревность, но я то вижу: Жанны-Флайерс ненавидит Бренда. Она постоянно говорит про моего мужа всякие гадости, она уверяет, будто бы Бренд не настолько талантлив, как я, она называет его тщеславным и самовлюбленным.

Жанны-Флайерс всё время твердит о нашей с ней столетней дружбе и вечно припирает меня этими аргументами: «старые добрые времена» и «мы против всего мира».

— Прости, но я должна работать. Так что, если ты не возражаешь…

— Выгоняешь меня? — Её лицо мгновенно приобрело осклабленное выражение. — Я просто смотрела, как ты работаешь, с тех пор, как ты впервые взяла в свои руки художественную кисть! Вряд-ли я сильно отвлекаю тебя, иначе ты уже давно намекнула бы…

— Вот я тебе и намекаю — и прямо сейчас.

Мои щеки пылали. Я начинала злиться и никак не могла совладать с этим. Я пыталась рисовать дальше, но мои руки тряслись. Взгляд Жанны-Флайерс давил на меня физически. Я прямо слышала, как у неё в голове кипела работа: с щелканьем, тиканьем часов и треском.

— Я тебя расстроила, — наконец произнесла Жанны-Флайерс. — Но чем?

— Я тебе уже объясняла. Не стоит завалиться без предупреждения. Лучше сначала напиши мне или же позвони.

— А я не знал, что для встречи с самой близкой подругой требуется получить письменное приглашение.

Повисла пауза молчания. Судя по-своему, Жанны-Флайерс здорово обиделась. Видимо, по-другому не получится. На самом деле я и не собиралась так жёстко с ней обходится. Я хотела донести до неё это более деликатно, но меня будто прорвало. И что самое смешное — я действительно хотела сделать Жанне-Флайерс больно. Хотела быть с ней грубой.

— Жанны-Флайерс, послушай меня…

— Слушаю тебя.

— Я не знаю, как сказать помягче… После художественной выставки нужно что-то менять.

— Художественную галерею. И в том, числе себя.

Брови Жанны-Флайерс поползли вверх от изумления. Она напомнила маленькую девочку, которая вот-вот сейчас разрыдается.

— Каждому из нас пора идти своей дорогой, — сказала я, ощущая лишь на себе раздражение.

— Та-а-ак та-а-к. — Жанны-Флайерс неторопливо зажгла сигарету. — Это тебя Бренд надоумил?

— Бренд здесь вообще не при чём.

— Ну да конечно. Он же меня просто терпеть не может!

— Жанна не говори такой ерунды.

— Бренд пытается нас рассорить! Я это уже давно заметила! Он годами строит козни и в итоге…

— Это неправда!

— А как мне ещё объяснить то, что происходит? Почему же ты вдруг решила всадить мне острый нож в спину?

— Жанна зачем ты так драматизируешь? Я говорю исключительно о художественной галерее. Это не касается ни тебя ни меня. Мы по-прежнему останемся друзьями и дальше сможем общаться.

— Только сначала я тебе должен написать или позвонить, да? — Жанны-Флайерс невесело рассмеялась и затем быстро заговорила, словно спешила вывалить всё, что у неё накипело, прежде чем у меня появиться возможность вставить слово: — Вот так новости! Я с самого начала свято верила, что у нас особые отношения, а теперь ты одним махом всё разрушила. Но имей в виду, никто никогда не позаботится о тебе так, как я. Никто и никогда!

— Жанны-Флайерс, да ты что такое говоришь вообще!

— Поверить не могу, что всё вот так вот взять и разрушить…

— Я тебе давно уже об этом хотела сказать.

А вот этого мне уже точно не стоило бы говорить. Она прямо на моих глазах ослабевала.

— Что значит «давно»? И мне интересно как давно?

— Ну не знаю. Некоторое время.

— Выходит, а тех пор ты вела со мной двойную игру? Ну ничего себе! Бог ты мой, Элисон, не нужно вот так вот всё заканчивать! Прошу не отталкивай меня!

— Жанна не нужно тут драматизировать. Мы всегда будем близкими друзьями.

— Элисон давай наконец сменим тему. Ты знаешь зачем я вообще сюда пришла? Я хотела пригласить тебя в четверг вечером в театр. — Жанны-Флайерс извлекла из грудного кармана джинсовки два билета в Национальный театр на трагедию Британца и показала мне их. — Ну что пойдём? Думаю, это более цивилизованный способ чтобы нам наконец расстаться. Только, пожалуйста, не отказывайся. Пусть это останется мне в памяти о прошлом.

Я заколебалась. Поход в театр с Жанной-Флайерс совершенно не входили в мои планы. Но и огорчать её мне ещё больше не хотелось. В тот момент я согласилась бы на что угодно, лишь бы Жанны-Флайерс наконец ушла из моей художественной мастерской. И в итоге я сказала «да».

23:00.

Вчера вечером я выложила Бренду всё, что произошло между мной и Жанной-Флайерс. Бренд заметил, что он никогда не понимал нашей близкой дружбы, назвал Жанну-Флайерс «стремной девчонкой» и я ему заявила, что не прихожу в восторг от того, как та ко мне относится.

— Хм… В смысле? — вовсе не поняла я.

— Она ведёт себя так словно ты его — собственность. Советую порвать с её галереей немедленно, не дожидаясь художественной выставки.

— Бренд я не могу так с ней поступить. Уже слишком поздно отказываться. Я не хочу, чтобы потом она ещё и меня ненавидела. Ты даже не представляешь, какая она мстительная.

— Элисон ты что боишься Жанну-Флайерс?

— Нет, не боюсь проще будет отдаляться от неё постепенно.

— А, по-моему, чем быстрее, тем будет лучше. Ведь она влюблена в тебя. Надеюсь, Элисон ты в курсе?

Тут Бренд очевидно ошибался, однако с ним я не стала спорить. Жанны-Флайерс больше прикипела к моим картинам, нежели ко мне. И это ещё одна причина, чтобы уйти от неё. Впрочем, чв одном Бренд был прав. Я действительно боялась Жанну-Флайерс.

Домидикс оказался у себя в кабинете. Он сидел на табурете возле арфы с золотыми струнами.

— Это настолько удивительно сказочный инструмент, — заметил это я, входя в кабинет.

— Зато на нём весьма очень непросто играть. — Профессор нежно провел пальцами по золотым струнам, и у кабинета раздался каскад сказочных звуков. — Не хотите ли попробовать?

Я с улыбкой отрицательно покачал головой.

— Я всё спрашиваю, — засмеялся Диомидикс — Вдруг вы передумаете? Вода камень точит, знаете ли.

— Увы, не могу я похвастаться склонностью к музыке. О чем мне ещё в школе однозначно заявил соответствующий преподаватель.