Дымовая завеса

Широков кивнул приветственно дяде Ване и пошел по рядам, проверяя на ходу собственные карманы — сколько денег там шуршит? Шуршало немного. На то, что у него имелось, предстояло купить еду не только для себя, но и для Серого.

А Серый уже почти пришел в себя, отодранные от морды лохмотья кожи благополучно прирастали к своим местам, глаза у пса повеселели, он стал подниматься на ноги. Иногда Широков ловил на себе его внимательный взгляд: Серый понимал, что в его судьбе произошли перемены, назад дороги нет и хорошо, что нет, и теперь он изучал нового хозяина.

Глаза у пса были умными, Широков подумал, что из Серого на границе получился бы хороший помощник, который мог бы свободно завалить любого громилу-нарушителя, только ему надо показать, как это делается.

Серому он купил две больших крепких кости. Мяса на них было, правда, маловато, даже коту на завтрак может не хватить, но все равно мозговые мослаки эти доставят Серому большое удовольствие.

Конечно, кости сгодились бы в суп и самому Широкову — и не только для навара, из них можно было вытрясти вкусный мозг — лакомство, которое Широков, когда был ребенком, любил, но Серому они сейчас были нужнее.

Вечером он поставил кастрюльку с костями томиться на медленном огне — дух мозговой, сочный, поплыл по всему дому, часа через три добавил в бульон немного картошки — картофель Серый, в отличие от некоторых других собак, любил, — и когда бульон немного остыл, налил полную чашку и выставил перед псом.

Тот вытащил из миски кость, — сделал это аккуратно, ни одной капли бульона не пролив на пол, — и немедленно занялся ею. Кость была крепкая, ее даже топором нельзя было взять, только колуном, но Серый расправился с нею легко, только костяные крошки полетели в разные стороны. Крошки Серый подобрал очень аккуратно, ни одной не осталось, потом так же аккуратно выхлебал бульон.

— Умница, — похвалил пса Широков и, едва прикасаясь рукой к шерсти, погладил его по голове, — умничка. Так держать.

Пес, не реагируя на ласку, отполз в угол, на свой коврик и затих там. Прикрыл глаза. Но Широков чувствовал: пес рассматривает его даже сквозь опущенные веки — ему важно было понять, что новый хозяин его не будет таким, как старый, не сдаст «младшего брата» своего на колбасу и не скормит другим собакам. Широков вздохнул и занялся обедом.

Жизнь у Широкова сложилась непросто.

Жил он с родителями недалеко от Москвы — в городе Александрове. Хоть и находился Александров почти в шаговой доступности от столицы нашей Родины, а к губернии уже принадлежал не к Московской, к другой — Владимирской.

Тот серый, с косым колючим снегом, день Широков до сих пор помнит в деталях и, наверное, будет вспоминать, когда с этого света переместится на тот, — Широков и там ощутит, как на глаза у него наворачиваются слезы.

И число то декабрьское, зимнее, тоже будет вспоминать до последнего дня своей жизни — двадцать восьмое…

Чета Широковых — отец и мать Олежки — собрались поехать на машине в Москву, надо было купить к новогоднему столу немного праздничных продуктов: докторской колбасы (александровскую колбасу здесь не любили), тамбовского окорока, пельменей, апельсинов, шоколада, пару бутылок шампанского, бутылку коньяка… И вообще привезти из Москвы еще чего-нибудь вкусненького, из того, что попадется на глаза.

С Широковыми в столицу отправилась чета Бессарабов — старший Бессараб, майор внутренней службы, его жена, приходившаяся родной сестрой матери Олега Широкова — в прошлом секретарь Александровского горкома комсомола, с собой они взяли четырехлетнюю Дашку, поскольку та очень просилась в Москву — это раз, и два — оставить ее было не с кем…

Таким слаженным экипажем они и отправились в дорогу — нырнули на «жигулях» в назойливо шуршащую снежную пелену и растворились в ней, только белые морозные хвосты завихрились следом.

Из Москвы не вернулся ни один из них — на скользкой дороге жигуленок смял вылетевший на встречную полосу бензовоз с прицепом-бочкой. Легковушка была раздавлена, на тех, кто находился в ней, было страшно смотреть.

Более того — вихлявшаяся сзади бензовоза цистерна опрокинулась и выплеснула половину своего содержимого на лед дороги и, как это бывает в плохих фильмах, горючее не замедлило заполыхать — для этого достаточно было одной малой искры.

Похоже, сюжеты худых кинолент зачастую бывают подсмотрены в жизни…

Одиннадцатилетний Широков остался один — ни отца, ни матери, ни родной тетки, ни двоюродной сестры — никого, словом. Некоторое время он помыкался в Александрове, потом его, онемевшего, оглохшего от горя, забрали в детский дом — нечего, дескать, парню жить без тепла и заботы.

Имущество, находившееся в их квартире, александровские власти продали с молотка, деньги положили на сберегательную книжку, распечатать которую Олежка Широков мог только, когда достигнет совершеннолетнего возраста.

Через три года, уже в детдоме, четырнадцатилетний Широков узнал, что Даша Бессараб, попавшая в смертельную ситуацию, не погибла — ее выбросило через вылетевшее заднее стекло «жигулей» на обочину, в снег, и она осталась жива, а подоспевший водитель междугороднего автобуса успел выхватить ее из-под накатывающегося вала пламени… Судя по всему, этот шофер и увез девочку с собой.

Широков начал искать двоюродную сестру, героя-шофера, свидетелей той катастрофы, но все было бесполезно. Скорее всего, люди, к которым попадали письма детдомовского мальчишка, относились к ним абы как, спустя рукава: какой-то неведомый пацан с мокрыми от слез глазами — это не райком и не горком партии. Заниматься поисками по его хотению — это несерьезно… Поиски ни к чему не привели.

Широков делал несколько заходов, и каждый раз невод возвращался пустым: Даша исчезла бесследно. Если ее в конце концов не стало, то где могила? Могила родителей Широкова, могила Бессарабов пребывали в Александрове на городском кладбище, Олег за ними ухаживал, а вот Дашкиной могилки там не было. Может, она все-таки похоронена вместе с родителями, но тогда на общей могильной плите должно быть выбито три имени, а не два.

Дарья, где ты?

В весеннюю и осеннюю пору их город обязательно пахнул рыбой, это было обязательным атрибутом, как городской герб, — рядом протекала богатая река, кроме нее имелось несколько рыбных проток и четыре озера со старыми татарскими названиями, в которых народ брал неплохие уловы, — в основном карасей величиной с хорошую сковородку.

Из всех водоемов рыба исправно попадала на рынок и в городские дома, — впрочем, на каждой улице, в каждом доме здесь имелись свои рыбаки, которые приносили добычу на стол… А рыбу здесь умели готовить знатно — в кляре, с перцовой присыпкой, с петрушкой и укропом, сорванными прямо с грядки, украшенными каплями воды, как росой. Было не только вкусно, но и красиво, очень аппетитно.

Летом в городе тоже пахло рыбой, но не так сильно, как осенью или весной, летом устанавливалась прочная жара, и ловцам было не до рыбы. Жара здешняя обладала лютым характером, в ней, казалось, плавилась не только земля, спекшаяся в камень, но и сами камни.

Ловить можно было только утром и вечером, в сумраке, когда спадала жара, но утром и вечером совершенно не было спасения от комаров — мелких, длинноногих, очень злых. Никакие антикомариные мази, жидкости, спреи, мыльные карандаши, гели, присыпки с припарками не действовали на этих кусачих летунов совершенно.

Наоборот, рыбака, который намазался чем-нибудь, они ели с удвоенной силой. Пытались есть даже сапоги. Прокусывали их легко. Спасу от комаров не было никакого, если только отмахиваться густыми еловыми ветками, но ни ели, ни сосны в их городке не росли.

Широков поехал на рыбалку — имелось у него свое уловистое место на Ереминой протоке, прикормленное. Поразмышляв немного, он взял с собою Серого — пса надо было «выводить на свежий воздух», как любила говорить в таких случаях Аня, посмотреть там на его состояние: как будет он реагировать на людей, птиц, животных… Главное, чтобы комары не загрызли.

Впрочем, Серый даже в лежачем состоянии не производил впечатления пса, которого могут загрызть писклявоголосые. Широков усадил его на заднее сиденье уазика, пес вольно раскинулся на нем, как на диване, — понял, куда его повезут, и приветствовал это. Широков рассмеялся, потрепал Серого по холке.

В прикормленное место на Ереминой протоке надо было пройти через гряду густых камышей. Лаз был узкий, напоминал кабаний туннель… В камышах жило много кабанов, столкнуться с ними не хотелось.

Загнав уазик в кусты, в густотье, чтобы машину не было видно, Широков нырнул вместе со снастями в камышовый лаз. Скомандовал псу:

— Серый, за мной!

Серый не заставил себя ждать, втянулся в лаз следом за Широковым. В камышах было душно, пахло сухими цветами, пылью, землей, чем-то еще, незнакомым, но никак не рекой, не водорослями, не рыбой. Серый покорно полз следом, дважды чихнул — ноздри, очень чуткие, ему забило пылью, Широков на чихи оглянулся — не разодрал ли Серый себе морду, и без того уже основательно разодранную… Позвал шепотом:

— Серый!

Пес пополз быстрее, догнал хозяина.

Когда лаз кончился, Широков невольно зажмурился: в лицо ему ударило солнце, мигом припекло — лучи были прямые, горячие. Облюбованное им место заросло зеленой травой — трава тут даже поздней осенью была зеленой, — и желтыми цветами, очень похожими на колокольчики.

В воду, в мягкое речное дно, в полутора метрах от берега, были воткнуты три рогатки для удочек — чтобы удилища не шлепались в воду, а чутко реагировали на каждую поклевку.

Пес выбрался из лаза и так же, как и хозяин, огляделся. Судя по довольной морде, тут ему понравилось.

В этом году на здешние камышовые дебри навалилась неожиданная напасть — саранча. Много саранчи — когда она поднималась в воздух, то делалось сумеречно, насекомые-стригуны передвигались плотными стаями, похожими на тучи, объедали у камышей макушки, потом по зеленым стволам перемещались вниз, объедали нижние листья, ростки, целые ветки, заодно сжирали и молодые, начавшие уже подниматься побеги.

В результате камыши, протянувшиеся вдоль уреза реки, сделались жидкими, слабыми, держались только за счет того, что их подпитывала близкая вода, да за счет жесткости стеблей.

Исчезнет саранча только с приходом морозов — лишь трескотуны во второй половине ноября малость утихомирят обжор, других способов остановить эту напасть нет.

Раньше саранчу посыпали порошком с самолетов, но это — штука опасная, глотнувшая яда саранча, попав в воду, погубит много рыбы. Отравленная рыба также может попасть не туда. Вот и делайте из этого выводы, люди…

Зато, если раньше стенка камыша мешала забрасывать спиннинг — блесна обязательно цеплялась за густые макушки, пробивала упругие столбики бархатных головок, сейчас можно было, пожалуй, бросать без опаски, что вдруг выдернешь какую-нибудь камышину вместе с корнями.

Широков любил спиннинговый лов — дело это живое, требующее сноровки и ума, но на этот раз он спиннинга с собой не брал, взял две удочки-полудонки. На каждой — по два крючка. Итого — четыре.