Белые пешки

– Не мог он, – все пыхтела Ника, пытаясь замерзшими пальцами подцепить бант. Стакан мешал ей, и Саша милостиво его забрала. Бумажная упаковка, не выдержав натиска, наконец порвалась, и на свет любопытно высунулись душистые соцветия сирени.

– Ничего себе, – выдохнула Саша. – Сейчас же… не сезон? Как пахнет-то!..

Украдкой она заметила и очень короткое, непонятное послание:

«Не только катарсиса, но и счастья. Не только любви и красоты, но и стойкости и свободы». Ника тихо взвизгнула от счастья и расплылась. Быстро прижала подарок к себе, утонула в нем лицом и зажмурилась. Она-то, похоже, сирени не удивилась. Для нее это что-то значило. Саша неловко усмехнулась, вдруг снова почувствовав себя лишней:

– Ну и дела. Я бы испугалась, что меня нашли вот так, без адреса.

Ника подняла взгляд.

– Да он примерно знал, что я тут. Просто я как-то не ожидала…

Да кто бы ожидал? Еще небось дорого, жуть. Но классно. Пусть порадуется. Пусть оба порадуются. Саша все смотрела на цветы, а в груди опять ворочалось что-то неприятное, тяжелое. Запах сирени и запах трупов. Вот это жизнь. Даже и не позавидуешь такой романтике.

– Класс, – только и сказала она, а потом зазвонил телефон.

На экране высветился номер Аси, но звонок она сбросила секунды через три. Саша бездумно посмотрела на пропущенный, прикидывая, перезванивать или, может, подруга набрала случайно, хотела уже все-таки хоть кинуть эсэмэску…

Эсэмэска пришла сама. Всего одно слово. За которым пропали все запахи, звуки и даже серебряный олень.

«Макс».

29.03.2007. Марти

Ничего. Только это.

В старые времена мир делился надвое: земля, полная страхов, и владения бешеных течений. В первой половине правили чума и голод, во второй – волны и ветра. Чудовища водились и там, и тут самые разные: многоглазые и многоглавые, живые и мертвые, крылатые, подводные и подземные. Но больше всего чудовищ расхаживало в людских телах. Таким был и он. Им пугали юнцов, своенравных девиц, неосторожных корсаров и зарвавшихся губернаторов дальних островов.

Водил он корабль неведомыми путями, исходил мир от жаркого Востока до Ледяных земель. Там, где другие разбивались о рифы, попадались пиратам и людоедам, замерзали в кольце айсбергов, ему всегда удавалось уцелеть. Невредим был фрегат из черного дерева; бодра и здорова команда; полны сокровищ трюмы. У фрегата было имя, крылатое имя, и хранитель – горгулья с сияющим фонарем. В фонаре том горели храбрость и дерзость.

Сейчас имя того корабля знают все, как знают и имя капитана и даже то, что вроде он был голландцем. Но слава о нем всегда ходила дурная, ведь от его везения попахивало дьявольщиной. Слава шла впереди хищной ростры. Имя вгоняло в гнев как командоров, так и разбойных властителей вроде Титча и Моргана. Как ни звали, никому он не служил – всех дурачил забавы ради, сам себе был хозяином и судьей, а неуклюжие суденышки противников неизбежно гибли в бесполезном бою или столь же бесполезной погоне. А если преследовал он сам, пушки разили без промаха, а реи выдерживали дюжины тел. Мало кого щадили. Повезти могло, разве что если капитану вдруг требовалось послать на Большую Землю письмо, тогда он отпускал пленных гонцами. Письма имели цену дороже золота. Они спасали жизнь, когда золото было бесполезно.

Капитан не любил сходить на берег; поговаривали, он не бывал там с юности. Может, потому, что стоило ему пройтись по улице очередного городка, как та пустела. С капитаном даже не встречались глазами: многие верили, что он крадет удачу, – а это смерть для моряка. У него была и серебряная фляга на поясе. Всегда пустая. Всегда без крышки. Шептались, будто краденая удача лежит именно там, лежит и даже не пробует упорхнуть. А что там было взаправду, во фляге? Кто знает.

Однажды – ища новых испытаний, когда старые прискучили, – капитан собрался в путешествие. Его манили земли на другой стороне мира: умершие, но полные изумрудов города; леса, благоуханные от дивных сладких фруктов; смуглые дикарки-чародейки и дерзкие чужие боги. О тех землях лишь говорили; никто еще не нанес на карты ничего, кроме их смутного контура. Плавание предстояло опасное, через капризные проливы. Точно свора псов, здесь рычали шторма, не было островов, где в случае бури можно укрыться. Проклятые воды. Говорили, сам Морской Дьявол, прячась, наблюдает за дерзкими судами, пытающимися проскользнуть мимо. Но что такое дьявол для хозяина крылатого фрегата? Как и всякий, кто долго преуспевал во всем и растерял страх, капитан не уступил. Он пустился в путь, а трусам пригрозил реей. Но никто и не бежал. Люди поверили капитану и поддержали его. Как всегда.

Несколько дней и ночей были спокойны, море – ласково и пусто. Корабль достиг одного особенно опасного мыса, и команда пришла в воодушевленное волнение. Рубеж. Говорили, здесь уже почти не видели ни Морского Дьявола, ни чудовищ. Матросы начали верить, что капитану не страшно то, чего страшатся все. Многие возгордились, сам он – тоже, и раскупорил ром. На корабле праздновали, танцевали, смеялись и мечтали о новых землях.

И тогда пришел ураган.

Он преследовал судно всю ночь. Рвал паруса, шатал мачты, волны слизывали с палубы людей. Фрегат с крылатым именем тяжело взбирался на гребни, падал, стонал, как раненый, силящийся уползти с заваленного мертвецами поля. Ветер отбрасывал его и смеялся ростре в лицо. Мыс не исчезал. Пятно луны за облаками наливалось кровью с каждым смытым за борт матросом.

Капитан вначале верил, что вот-вот все снова пойдет как нужно, буря уляжется. Но за ночью был такой же день, и еще такая же ночь, и еще день, и вот снова опустились ненастные сумерки. С каждой волной, с каждым мертвецом, с каждым криком ужаса капитан терял веру и голову. От ярости. От отчаяния. Что делать? Отступиться? И все жертвы зря? Да еще сухопутный сброд будет болтать, что он уступил морю? Ночь летела. Капитан пытался успокоить команду, поредевшую вдвое. Но едва ли что-то могло помочь уцелевшим, кроме пули в лоб: страх людей рос с каждым раскатом грома, с каждым нахлестывающим валом. Да еще появилась вдруг темная птица и уселась на мачте. Ворон? Коршун? Откуда? С мыса? На десятки миль ни души.

Птица закричала. Выглянула из-за туч луна – посмеяться над людишками. И капитан, наставив на нее саблю, дерзко крикнул:

– Эй, за тучами! Продаю душу! Отдам первому демону, который поможет мне! Я не вернусь, не достигнув цели, даже если придется плавать до Страшного суда.

Капитан оскалился. Снова грянул гром. Клятву услышали. А демон…

Демон был поблизости и знал, что до Страшного суда времени много. Демон разогнал бурю. Дерзкого капитана опутал полный штиль.

С тех пор блуждает корабль с крылатым именем. Едва покажется земля, что-то отталкивает его от берега – ведь земля-то не та, к которой он держит курс. И вернуться некуда, ведь не было у капитана любимой, не было семьи, не было друзей. Никто не ждет его и не молится о его спасении. Незрим призрак с истрепанными парусами. Не видно просоленной ростры, у которой давно отбито левое крыло. Гордец-капитан сгинул с верной командой. Стоит на носу корабля дни и ночи. Сжимает штурвал. Взгляд его пуст, пусто сердце.

Но на свете нет нерушимых проклятий. Раз в семь лет фрегат может зайти в любой порт. Капитан ступает на ненавистную сушу. У него есть три дня свободы; три дня, чтобы найти хоть кого-то, кто полюбит его всем сердцем, даже узнав правду. Если это случится, проклятье развеется. Корабль и мятежные души наконец уснут.

Вот только капитан не ищет спасителей и никогда не искал. Капитан пьет, чинит зверства или бьется с лихими людьми все три дня. Капитан тоскует по землям, которых не достиг, и матросам, которых потерял. В пустом сердце давно нет компаса.

Перекресток. Смерть ей к лицу

– Привет, Руби, душка!.. Как твои дела?

Ну вот. Говорят, смерть одна для всех. Безлика, молчалива, беспощадна. Приходит в предсказуемом облике, а ее casual – скелет с косой. Так вот, это чушь. Выходки Имиджевого отдела «Мироздания» с их дурным юмором. Приколу «Давайте оденем их в балахоны и посадим на диету» несколько веков, а вообще Смертей – целый департамент, и у каждого сотрудника региональная специализация, в соответствии с которой она или он выбирает облик. Земная Смерть в последние годы тяготеет ко вполне определенному стилю, стремному, но, благо, рассказать об этом некому.

Салатовый кабриолет затормозил рядом, когда мы с Гонни обедали. Я надеялся, что престарелая (лишь по виду) красотка Барбара не вдохновится моей жующей рожей, но увы. Я был обречен. Сладкий парфюм «Гнилые кактусы № 8» уже меня окутывал, тщетно пытаясь приманить.

Сначала из тачки с тявканьем выпрыгнула лысая трехголовая чихуа-хуа и начала носиться вокруг камня, на котором мы сидели. Только потом Барбара, вырубив музыку – какой-то попсовый ремейк похоронного марша, – вышла сама. Она была накрашена, завита, в желтом платье-футляре и туфлях на огромных шпильках. Повертев головой и снова найдя меня за спиной у Гонни, она полетела к нам со словами:

– Я скучала, а ты? – Она схватила меня за щеки и потрепала, потом сцапала за руку Гонерилью: – Дорогая, ты чудо как похорошела, но твоей коже необходим свежий воздух и… – Она подмигнула. – Жаркий секс. Ты по-прежнему затворница? Знаю я!

Гонни тут же залилась краской: она, вся такая жесткая и строгая, перед Смертями робела, как бы нелепо те ни выглядели. Понимая, что остался один, я сдержанно ответил:

– Все путем. А у тебя как дела, Бэбс?

– Чудесно. Опять спешу, залетела на минутку, чтоб… – Она вдруг замялась, что с ней бывало крайне редко. – Кое-что оставить, просто не знаю, куда это деть.

– И что это? – Я печально отложил обед. Так, похоже, мы тут надолго.

Смерть направилась к машине и капризно потребовала:

– Помоги, я же женщина! В это время суток.

Лучше бы я не помогал. Каждый раз я обещаю себе, что при виде Барбары побегу до самой Индии, но каждый раз не успеваю. Увы. Потому что в чертовом багажнике чертовой Барбары лежало чертово тело.

– Вот как-то так.

Плечи поместились в пространстве с трудом, ноги пришлось согнуть. Промокшая одежда висела мешком и покрылась ледяной коркой. Вообще вид был жуткий, хотя следов явного насилия я не заметил. Утопленник. Кла-асс.

– Бэбс… – Я уставился на Смерть. – Это что? Почему ты решила подарить именно нам и именно труп?

Она поскребла подбородок длинными ногтями и покачала головой:

– В том-то и беда. Оно… неправильный труп. Иначе само бы прилетело к вам, нет?

– А что с ним тогда? – Я очумело ткнул тело пальцем. – Выглядит мертвенько.

– Может, это пока. – Барбара махнула рукой. – Всё Хаос: он в последнее время просто взбесился. Много людей пропадает в аномальных зонах планеты, иногда их еще и подбирают всякие… – она поморщилась, – самовольные пидорасы, любимчики начальника. Это нечто я, например, взяла у ватаги бородатых живых мертвецов. И каждый раз вопросы: куда девать? Разнарядки-то не было. А я не люблю пахать сверхурочно.

– И… куда деваешь? – тихо спросила Гонни, тоже подойдя к нам.

– Эти вопросы решают боссы, детка, – рассеянно отозвалась Бэбс. – И обычно либо «RIP», либо «Подбросить туда-то и стереть память». Но с этим… – Она тряхнула локонами. – Мне сказали, что решение принимать рано. И правильно сказали: что-то не то, чую. И малыш Церби, – она бросила взгляд на трехголовую собачку, доедавшую мой сэндвич, – извелся. Так он только на живчиков реагирует, у него на них аллергия. В общем, – Барбара с неженской силой схватила труп за плечи, рывком вытащила из багажника и кинула к моим ногам, – оставлю его вам. Если вдруг проснется, позаботьтесь, чтобы не пронюхал слишком много, как тот… Дантес, Канте или как? Пока.