Белые пешки

– Барбара, ты сдурела?

Но она уже резво отскочила и уселась в машину. Церби вспрыгнул к ней на колени и бешено залаял на меня, из левой пасти вырвался язычок пламени. Вот же гаденыш! Я беспомощно оглянулся на свою молчащую коллегу.

– Нам нельзя посторонних! Особенно смертных! Особенно землян, особенно сейчас!

– Заберу, когда все кончится, – сказала Смерть, заводя мотор. – Ну, то сражение.

– Что? – Я вздрогнул и уставился на нее. Так она тоже в курсе? – Барбара!

Машина уже тронулась с места.

– Целую! – раздался удаляющийся крик.

Мы одновременно посмотрели на лежащее тело. Оно не шевелилось. И усиливающийся запах от него явно говорил, что это серьезно.

Арка 9. Обливиэйт!

16.05.2007. Марти

Может, правильнее так и оставить – молчать. Ничего ведь не поменялось. Но сегодня я вдруг подумала, что Макс вряд ли хотел бы, чтобы мы все бросили. Ему дорога была эта тетрадь; он хотел вернуться и читать о нашей всратой жизни. И чтобы читали другие, двести или триста лет спустя. Но главное, Макс просто не хотел исчезать насовсем, вот в чем дело. И хотя он больше не с нами, мы еще можем что-то сделать.

Два месяца молчания – не считая мой бред сивой кобылы от 29.03 – это много, понимаю. Но тут ничего не сделать, ни у кого не было сил, и все считали такие почеркушки неуместными, это только меня один раз накрыло. Вижу, даже Ника перестала документировать тут свое расследование и свою личную жизнь. Ну ничего, я задокументирую за двоих. Ведь ничего не кончилось и не прояснилось, кроме одного.

Я, похоже, была права насчет Рыкова. Из-за него и накрыло.

Женщина, раскинувшаяся на багровых простынях, казалась прекрасной, нет, царственной. У Марти даже возник образ – предательски убитая врагами Клеопатра. Только ее волосы кто-то выдирал клоками, золотистый шелковый халат пропитался кровью так, что почти поменял цвет, а всю заметную под изорванной одеждой кожу покрывали кровоподтеки. Часть ребер была выломана. Шахматная пешка стояла на столе, рядом с раскрытым ноутбуком. Всего лишь пешка. Знаменитая писательница, автор уже почти культовых романов – но пешка. Почему, интересно?

Рыков подошел первым и бесцеремонно схватил мертвую за руку. Браслеты жизни были зачеркнуты знакомым глубоким порезом. Рыков скривился, Марти и Ника переглянулись. Ну, сейчас грянет. Еще один «неудобный» труп, да еще «убийство в запертой комнате»: квартира-то оказалась на замке и засове изнутри. Резонансу быть.

Рыков обернулся к Нике, Марти и Алефу, нахмурил брови.

– Есть новые блистательные идеи, коллеги?

– Какие идеи могут быть там, где опять ни связей, ни мотивов? – спокойно поинтересовался Алеф. Он уже привык к ору, воспринимал его, похоже, как простое жужжание шмеля. Громкого шмеля.

– Хм, может, отыскать их наконец? – Рыков подошел к Нике и заглянул в протокол осмотра места преступления. – В конце концов, это в ваших интересах. Кто знает, – спокойные слова превратились почти в рев, – а может, вы следующие? Или я?!

Алеф странно побледнел и открыл рот с хмурым видом. Все-таки его уели, а может, у него, как и у Марти, просто взорвались мозги.

– Чушь, – процедила сквозь зубы она, решив взять удар на себя. – Кому вы-то нужны, блин? Как я вижу, убивает он в основном, приличных граждан.

Льдистые глаза уставились на нее в упор. Она ожидала очередного, уже привычного «А вы цыц, и что вы вообще тут делаете?», но Рыков только скривился, надменно отвернул голову и пробормотал:

– Берегитесь… я ведь не шучу.

Но обращался он не к ней, а к Левицкому и Нике. И в который раз они это проглотили. Он – потому что привык держать лицо. Она – потому что вряд ли сейчас мертвая женщина на кровати волновала ее так сильно, как могла бы.

Не то чтобы кто-то удивился этому припадку – ничего ведь нового. Тогда я решила: скорее всего, Рыкову просто вкатили за то, что вытребовал эксгумацию трупа, да еще такого, как Штольц, вот и аукается теперь, раз смерти продолжаются. Прокуратура не любит, когда запутанные дела становятся еще запутаннее, а все к тому идет. Слишком много «неудобных» жертв: Шапиро, иностранные граждане, теперь еще и писательница… плюс хлыщ то ли из минкульта, то ли из минобра. У которого довольно сучливый, как я поняла по Никиным ремаркам, сын. Ну, не сучливый, но въедливый. Ему ведь теперь интересно, зачем потревожили тело отца.

Мне тоже. Но куда интереснее другое. По словам Ники, эту информацию выкопал Рыков, и хрен пойми, каким чудом додумался копать в подобном направлении. Похоже скорее на что-то упавшее с неба, примерно как то убийство ребенка в Сашкином парке: ну кто, кто бы вспомнил столько лет спустя? Это не громкая расчлененка милицейского капитана. С неба… ну и с кем на небе может дружить такой мудак? Учитывая его странное энергетическое поле, ответы еще меня удивят. Или уже удивили?

Да. Скорее так.

Они столкнулись на крыльце ОВД на следующий же день, и Марти просто не успела сбежать. Рыков сердито захлопнул за собой дверь и, делая шаг, едва не спихнул ее с лестницы. Правда, он вовремя это заметил и ухватил ее за руку, помогая удержать равновесие на каблуках. Грубо, резко вернул в устойчивое положение, но остался возвышаться над ней, стоя ступенькой выше. Его ноздри дрожали, глаза горели, а от одежды снова расплывалась скорее трупная, чем морская вонь.

– Опять вы? – прошипел он.

– Опять вы, – парировала она невозмутимо.

– Я имею полномочия приходить сюда когда угодно.

– А мне никто этого не запрещает, любой гражданин вправе обратиться к сотрудникам охраны правопорядка в установленное законом время.

Рыков нахмурился. Марти поежилась: хотелось скорее в тепло, ветер дул жуткий. Вдобавок ей совершенно не нравилось смотреть на этого типа, задирая голову, поэтому она поднялась повыше. Рыкова она при этом обогнула, слегка вильнув бедром, мол, посторонитесь, сэр козел. Он тяжело вздохнул, неохотно развернулся. Марти даже теперь над ним не возвышалась, оказались они нос к носу.

– У вас хоть полезная информация есть? – устало, почти мирно, а может, даже и умоляюще спросил Рыков. Да, наверное, знатно его на работе драли.

– Даже если бы была – не для вас, – набычилась Марти. Если честно, она вообще шла положить Нике в ящик стола шоколадку. Потому что после смерти Макса она, как и Ася, почти перестала есть.

– Так я и думал, – буркнул Рыков.

– Зачем тогда спрашиваете? – резонно уточнила она.

Ответа не последовало. Марти формально кивнула, собралась войти в здание, но Рыков неожиданно удержал ее за плечи, и довольно настойчиво.

– Так, это что? – спросила она как можно железнее, хотя спина предательски вспотела. – Руки убрали.

Но Рыков, наоборот, подался ближе, всматриваясь ей в лицо. Ладони пылали, это казалось диким в сочетании с запахом. Марти скорее ждала бы могильного холода.

– Многовато дерзостей для особы, которая забывает об обещаниях, – вкрадчиво произнес он.

– Обещаниях? – Тут Марти приподняла брови, не скрывая изумления. – Что это я вам обещала? Пиздюлей?

Хватка не нравилась ей ровно настолько, чтобы использовать такие словечки. Но Рыков только усмехнулся и быстро встряхнул головой, отбрасывая с глаз русую прядь. Какая же странная прическа в сорокет, хоть бы постригся. С такими патлами он еще меньше тянул на современного москвича, зато они органично сочетались с военными сапогами и новым пальто довольно нестандартного покроя. Оно напоминало китель.

– Моя Венера, – с расстановкой произнес Рыков. Вот тут Марти смутилась: успела забыть о неосторожном гадании по руке, которое еще и замяла. – Знаете, было время нырнуть в Сеть, но услышать вживую… – Губы растянулись в усмешке. Занятнее. От такой-то занятной особы.

Марти молчала, мрачно глядя на него. Дергаться она больше не пыталась, но надеялась, что кто-нибудь из Никиных коллег выйдет покурить и заинтересуется происходящим. Никто не выходил.

– Так расскажете? – настаивал он.

Марти глубоко вздохнула и, подняв руку, отбросила челку.

– А вы правда этого так хотите? Зачем? Это же хрень хренью.

– Я любознательный. – Блеск в глазах говорил о несколько других вещах, от которых ком вставал в горле. – Согласитесь, Марина… все мы многого не знаем о себе. И пренебрегать возможностью узнать просто глупо.

Вот кретин. Злая мысль была как пощечина, прогнала страх, наполнила глаза слезами. Именно так… разве не так, черт возьми, глупые мальчики таинственно исчезают в далеких морях? Когда тащатся туда, уроды, «побольше узнать о себе», «понять себя» или даже «найти себя». Захотелось залепить этому холеному мужику затрещину, да посильнее. Чтобы, может, даже свалился на асфальт, посчитав ребрами пару ступенек. «Это не игрушки. Не игрушки, понимаете вы? Прежде чем что-то узнавать о себе, нужно быть к этому готовым». Но Марти стояла камнем: да черт возьми, она же… девочка? И необычная девочка. Такие девочки бьют иначе.

– Что ж, – ровно произнесла она. – Welcome, как говорит мой друг. Вас никто не любит, у вас нет семьи, никогда не было, и вы не искали. Нет друзей. Не осталось ни одного сослуживца, который хотя бы зовет вас на «ты». Даже ваши родители… они будто и не ваши. Хотя вы родной.

Она моргнула. Слезы высыхали на ветру.

– Допустим… – отозвался он. Лицо оставалось непроницаемым, он не отстранялся. Еще не понял, во что влип.

– У вас нечеловечески холодное сердце. – Марти коснулась его груди указательным пальцем, сквозь пальто не почувствовав биения. – Сердце, которое заполнено… чем-то отвлеченным. Работой? Или какой-то вовсе сверхзадачей, которую вы на себя зачем-то взвалили? Какой? Мир спасти? От кого, на хрен? Венера у вас калечная, да… а вот Сатурн выпирает. И Юпитер.

В резких чертах по-прежнему ничего не менялось, губы сжались. Марти прищурилась.

– Забавно, но вы, кажется, не ищете даже коротких интрижек, – продолжила она. – Вы зациклены на себе. Своих амбициях. Целях, которых никто не понимает. Вы почти не отдавали никому сердце и мало кому отдавали тело. Когда отдавали – просто справляли естественную потребность, потому что «Я же мужик, все так делают». Не более. Кстати, интересный вопрос, кому отдавали. Ведь во всякую «падаль нежную» вы никогда не влюблялись. Только в стальных существ. Может, вам и мужики нравились тоже, а?

Она ждала, что ее заткнут. Она влезла глубоко и произносила вещи, которые обычно придерживала, даже если видела. Но Рыков слушал. Хватка на плечах чуть ослабла. И только запах, этот чудовищный трупно-морской запах становился все острее.

– И вот теперь, придя к какой-то точке, вы вляпались в жуткий кризис и боитесь, – снова заговорила Марти, не дожидаясь кивка. – Вы не понимаете, что с вами не так, и сами побаиваетесь себя такого. Своего пустого сердца. Своего одиночества. И будущего. Ведь вы понимаете, что будете жить так еще долго. Долго…

– Вечно.

Вечно. Казалось, именно это произнесли тонкие обветренные губы. Выдохнули, и слово упало куда-то к ногам. Марти очнулась: гнев прошел. Она почувствовала себя мерзко и жутко, поняла, что прямо сейчас сама заслужила быть сброшенной с лестницы. Мама учила не так. Учила вовремя прикусывать язык. Мама… которая не помнит ничего.