Гадкие лебеди кордебалета

Мари

Альфонс, как и каждое утро, кладет на деревянный прилавок два багета и говорит:

— Отложил тебе лучшие.

Но сегодня суббота, день, когда он обычно отсчитывает причитающиеся мне двенадцать франков и кладет их мне в ладонь. Но в этот раз он вместо этого начинает снова перекладывать багеты на решетках. Иногда он задерживает на мне взгляд и снова смущенно смотрит вниз.

— Самые лучшие, — робко повторяет он.

Я беру их. Золотистые, ровные, с аккуратными надрезами. Прочищаю горло.

— Альфонс?

— Да? — Он не поворачивается ко мне.

— Сегодня суббота.

Он оборачивается и стоит опустив плечи.

— Вы задолжали мяснику. — Альфонс кладет ладонь на прилавок. — И он пошел в прачечную, но месье Гийо заявил, что Антуанетта всю неделю работала не целый день. Поэтому папа заплатил мяснику за тебя, — он смотрит мне в глаза, — на два франка больше твоей недельной платы.

За неделю я измоталась так, что едва не умерла. А теперь у меня не будет шести франков, чтобы заплатить сегодня мадам Теодор за дополнительный урок. Я не знаю, откуда у нас взялся долг перед мясником, не знаю, почему Антуанетта уходит с работы раньше положенного. Ее Эмиля Абади посадили в тюрьму, и теперь она проводит вечера дома, бродит по комнате, вздыхает и качает головой. Но, конечно, я не стану обсуждать с таким добрым мальчиком, как Альфонс, что моя сестра путается с заключенным, который мучил ее еще до того, как оказался в тюрьме.

Бывало, что Эмиль Абади заходил раньше, чем Антуанетта возвращалась из прачечной, и просил передать сестре, что будет ждать ее в «Дохлой крысе» или в брассери на рю Мартир. Когда я ей это передавала, ее усталость и злость мгновенно улетучивались. Она вспыхивала надеждой, начинала суетиться, мыла под мышками, нюхала обе блузки, выбирая ту, что почище, причесывалась, долго разглядывала себя в зеркале. А иногда он вообще не приходил. В такие дни Антуанетта ворчала, что я не принесла воды, что Шарлотта порвала подол. Иногда он заявлялся посреди ночи, и я слышала, как он топает по лестнице, стучит в дверь, зовет Антуанетту, сначала шепотом, а потом громче. Маман не просыпалась. Я сжимала кулаки, не зная, толкнуть ли Антуанетту или оставить его мучиться на лестнице. Но он продолжал стучать. Мадам Лега могла услышать и пожаловаться на шум месье Леблану. Поэтому я начинала будить Антуанетту, как только слышала шаги на лестнице. Но это вовсе не означало, что я могу поспать. Иногда они начинали спорить и ссориться: то из-за какой-то мертвой собаки и того, что он взял какую-то папиросу, то из-за того, где он был вчера или позавчера. Порой я слышала тихие голоса, нежный смех, а потом стоны и ритмичный скрип досок на лестничной площадке. Как я ненавидела этого парня! Ненавидела за то, что Антуанетта перестала быть беззаботной! Оставаясь со мной и Шарлоттой, она теперь только плакала.

Я киваю Альфонсу и устало плетусь к двери.

Вчера у меня была похожая ситуация с Бланш. Я поднималась по лестнице, ведущей в класс, а она подбежала сзади и обхватила меня за плечи.

Я снова начала расти! Это точно! Мама померила!

Я не стала обнимать ее в ответ. Только слегка кивнула и пошла дальше. Она отпустила меня и сказала:

— Когда ты хмуришься, ты еще больше похожа на обезьяну.

А вот Альфонс не говорит ни единого слова.

Я быстро перебегаю рю де Дуэ, чтобы не попасть под увеличительное стекло, через которое вся улица теперь разглядывает девочек ван Гётем. Мадам Лега ждет, смотрит на вход в пекарню, стоя в дверях нашего дома. Загораживает мне дорогу:

— Антуанетта утром не явилась в прачечную, — она складывает руки на груди. — Она сказала месье Гийо, что в субботу будет работать весь день, с самого утра. И тем не менее до сих пор не пришла. Месье Гийо очень недоволен.

Всю неделю, приходя из булочной, я встречала Шарлотту, собравшуся на занятия в Оперу. Антуанетта к этому времени уже уходила в прачечную. Ну или я так думала. Но теперь мадам Лега говорит, что Антуанетты в прачечной нет, а Альфонс сказал, что она всю неделю не отрабатывала свои часы. Что она от меня скрывает? Почему моя сестра ведет какую-то тайную жизнь? Почему она не рассчиталась с мясником? Мне нечем заплатить мадам Теодор. Антуанетта ставит под удар мое будущее на сцене, мою работу в Опере. Она лишает нас мяса, небитых чашек, побеленных стен без пятен сажи. В горле у меня встает комок, а руки сжимаются в кулаки.

— Я за нее не отвечаю, — бросаю я, но мадам Лега до этого нет дела.

Она тычет в меня пальцем, чуть не задевая по подбородку.

— Скажи этой девке, что, путаясь с парнем, которого вот-вот отправят на гильотину, она на жизнь не заработает.

Я сразу понимаю, что она права. Что Антуанетта бегает к Эмилю Абади, хоть он и сидит в тюрьме.

— Я имею право об этом говорить. День уплаты арендной платы уже скоро. — Она задирает подбородок, демонстрируя сухую шею с веревками жил. Эта шея так и просит, чтобы ее свернули.

Но на самом деле вовсе не ее я хочу схватить за горло. Раз десять за последние дни Антуанетта повторила:

— Я же знаю, что это не Эмиль, я совершенно уверена.

А теперь я точно так же знаю, что она проводит утренние часы не в прачечной, а в тюрьме Мазас. Она прикарманила деньги, предназначенные мяснику. Чужие деньги. Это из-за нее я стою здесь и смотрю в любопытные глазки мадам Лега. Из-за нее я всю неделю еле таскаю ноги. Я протискиваюсь мимо мадам Лега и бегу наверх, перескакивая через ступеньки.

Распахиваю дверь нашей комнаты и вижу Антуанетту, которая стоит перед большим зеркалом, повешенным на папин буфет. Она возится с волосами, накручивает пряди на пальцы, заправляет их за уши, наклоняет голову, оценивая, что получилось. Блузка на ней свежая, губы накрашены, шея розовая от недавнего мытья.

Сердце у меня сжимается.

— Месье Гийо ждет тебя в прачечной, — говорю я сестре.

— Мне сначала нужно по делам сбегать.

— Опять собираешься в Мазас? Ты торчишь там всю неделю.

Антуанетта поворачивается ко мне. Нерешительно шевелит губами и, наконец, через силу выдавливает:

— Нет.

Я раз сто слышала, как она врет маман про деньги, про то, когда она вчера вернулась, вообще про все. Еще столько же раз я слышала, как она врет месье Леблану: что по лестнице живут крысы, что рядом шныряет санитарный инспектор, что она сама помыла лестницу, потому что у мадам Лега болит спина. Она врала мяснику, говоря, что Шарлотте не хватает железа и ей нужно есть печенку. Врала зеленщику — дескать, у Шарлотты выпадают волосы, но один апельсин в неделю ей поможет. Она сказала мадам Ганьон, что месье Плюк ждет Шарлотту и меня. Сказала так уверенно, что даже мне показалось, что это правда. Маман обычно не замечала ее вранья, и месье Леблан тоже, и мясник, и зеленщик, и мадам Ганьон. Раньше я никогда не ловила ее на лжи, хотя порой сомневалась. Но я всегда помнила, что она меня любит. Она могла, конечно, мне соврать, но по мелочи. Сказать, например, что я хорошенькая, как персик, перед первым походом к месье Плюку. А это ведь точно неправда. Но сейчас все было по-другому. Тогда она врала мне ради меня же. А теперь ради себя.

— Ты недорабатываешь всю неделю.

Она вздрагивает, понимая, что я разгадала ее уловки. Складывает руки, как для молитвы, как будто просит ее выслушать. И говорит, что пошла в Мазас в понедельник, потому что только что узнала новость об Эмиле, во вторник — потому что на свидание надо записываться, в среду и четверг, чтобы узнать, на какое время ее записали, и только в пятницу ей сказали, что она сможет увидеться с Эмилем Абади в субботу.

— Мою недельную плату отдали мяснику, которому ты не заплатила.

— Это все охранники в Мазасе. Их надо было подмазать.

Я подхожу ближе, выпятив грудь и напрягая все мышцы. Говорю уже громче:

— Мне нечем заплатить мадам Теодор. До экзамена шесть недель.

— Это же всего один урок, Мари.

— Ты крадешь у меня деньги ради убийцы.

Она опускает руки и смотрит на меня так вызывающе, что я сразу понимаю то, что она хотела скрыть. Отдав деньги мясника охранникам в тюрьме, она выбрала Эмиля Абади, а не меня и Шарлотту. Я хватаю ее за плечи и трясу изо всех сил.

Она спотыкается, и я толкаю ее. Она толкает меня в ответ. Я падаю на пол, она наваливается сверху и орет прямо в лицо:

— Он не убийца! Я знаю!

Она упирается коленями мне в плечи, прижимая к полу.

— Не смей называть его убийцей!

Она замахивается.

— Убийца! — кричу я.

Она бьет меня по лицу. Ее рука взлетает второй раз, но Шарлотта хватает ее за локоть.

— Он пойдет на гильотину!

Антуанетта вырывает руку. Шарлотта падает на колени и прикрывает меня собой.

Все замолкают, и тогда Шарлотта начинает рыдать. Спина у нее трясется.

Антуанетта отпускает меня и говорит уже спокойнее:

— Эмиль ни в чем не виноват.

Я обнимаю Шарлотту, глажу ее по плечу, отрываю от себя. Неужели она встала между мной и Антуанеттой? Никогда раньше мы не кричали друг на друга, не толкались и уж тем более не дрались. Никогда раньше она не врала мне. Я приподнимаюсь на локте. Мне страшно и одиноко. Значит ли это, что Антуанетта бросила нас с Шарлоттой? Что с ней не так, почему она выбрала такого парня? Кажется, мне даже становится ее немного жаль. Как бы тяжела ни была моя неделя, ей пришлось еще тяжелее. Я прижимаю дрожащую Шарлотту к груди и смотрю, как Антуанетта вытирает слезы и решительно открывает дверь.