Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля

КОНЦЕРТ ЧАЙКОВСКОГО В ПРЕДГОРЬЯХ ПИРЕНЕЕВ

Чартерный рейс Санкт-Петербург — Барселона вылетает из международного аэропорта «Пулково» в девять утра. Несколько секунд самолет как бы висит над взлетной полосой и еще совсем близко внизу видны строения аэровокзала, зелень на поле и снующие по шоссе машины… А потом огромный аэробус взмывает вверх, и уже, не успеешь глазом моргнуть, как внизу под окном клубятся облака…

Месяцем раньше я вернулся из поездки в Лондон. Нет, не по делам, а просто так решил прокатиться. Раньше поездки за границу были почти невозможны из-за государственных строгостей и ограничений. Теперь они точно так же невозможны, только по иной причине. Раньше вас не пускал райком, а теперь вас все пускают, да вы сами не поедете — так это дорого…

Тем не менее мне удалось накопить немножко и съездить взглянуть на «мастерскую мира», как говаривала об Англии моя старенькая учительница истории в школе.

Все бы ничего, да вот беда — мне очень понравилось за границей, и поэтому едва только я вернулся на родину, как меня охватила тоска.

Знаете, что больше всего бросилось мне в глаза по возвращении из Англии, и что больше всего неприятно поразило? Раньше я, естественно, этого не замечал, а вот теперь… Во всем мире люди ходят — по улицам, по магазинам. Они ходят, понимаете, ходят. А у нас люди не ходят, а шныряют…

Куда ни зайдешь, все суетятся, толкаются, сбивают с ног. И все торопятся. И ведь нельзя сказать, что наши люди невоспитанные. Нет, все они прекрасно знают свои, положенные каждому классу общества правила вежливости. Они и соблюдают их, только дома, или в гостях… А в магазине или в метро почему-то считается — правила вежливости не действуют. И можно толкнуть и не извиниться, например. И вообще метаться с выпученными глазами взад-вперед и что-нибудь выкрикивать сиплым пронзительным голосом. Что-нибудь вроде: «Маня, выбей в третий отдел еще полкило сыру. И йогурту, йогурту еще…» Как будто это последний сыр на земле…

Нет, я понимаю причины всего этого, понимаю. Но раздражает. Особенно, когда отвык и полмесяца видел вокруг себя нормальных людей. И не такая у них легкая жизнь, как многие думают судя по западным фильмам. Нет, не такой уж там санаторий. Это видно по усталым глазам, по утомленным бледным лицам затюканных жизнью клерков, едущих домой со станции метро «Эмбенкмент» или «Виктория»… Но все-таки кроме усталости есть и чувство собственного достоинства…

У русских же с этим большие проблемы. Вот я и посмотрел по возвращении вокруг себя и подумал: «Андрей, у тебя еще осталось немножко денег. Лето еще не кончилось, все рекламные газеты полны объявлениями о турпоездках… А не поехать ли тебе опять? Насидишься еще тут, наработаешься».

Наиболее выгодное впечатление производила реклама отдыха в Испании на берегу Средиземного моря. Звучит-то как… Средиземное море…

Мой издатель зашелся от негодования, когда я сообщил ему о том, что собрался во вторую поездку. Он нервно потирал руки и, морщась, скрывая злость, говорил мне подчеркнуто деликатно:

— Андрей Юрьевич, а вы не забыли, что через два месяца вы должны представить мне новый роман? Не забыли? А про то, что аванс вы уже получили, тоже помните? Так-так… А когда же вы успеете все это написать? И ведь вы только что ездили, отдыхали… Что вас понесло опять, да еще так далеко, в Испанию? У вас там что, тетушка престарелая, и вам надо срочно съездить и крышу ей починить прохудившуюся?

Закончился неприятный разговор тем, что я тоже стал нервно потирать руки и говорить, что когда я напишу — не его забота, а в сроки уложусь, и так далее…

— Лучше бы вы женатый человек были, Андрей Юрьевич, — сказал мне наконец в сердцах издатель. — Жена бы вас не пустила по второму разу за лето. Она бы вам не позволила так деньгами разбрасываться. Сидели бы да писали. И все было бы хорошо.

— Но вы же сами в первую очередь заинтересованы в том, чтобы я поехал, — сказал я примирительно. — Тут я кисну и ничего интересного придумать не могу. А вот съезжу еще, новых идей наберусь и такой роман вам накручу, все ахнут.

Короче говоря, сделать со мной он ничего не мог, и на прощание пожал руку и сказал:

— Счастливо вам отдохнуть. Берегите себя.

Я тогда засмеялся в ответ. Что же беречь то? На отдыхе? Что может плохого приключиться с мирным писателем на отдыхе?

Оказалось, он как в воду смотрел. Может быть, это он накаркал мне приключения? Не знаю…

«Дамы и господа, время в полете — четыре часа пятьдесят минут. Высота полета — двенадцать тысяч метров. Температура за бортом — минус двадцать градусов. Командир корабля и экипаж желают вам приятного полета».

Вот я и в салоне самолета, сижу в третьем салоне для курящих. И впереди у меня две недели отличного отдыха на берегу Средиземного моря.

«Температура воздуха в Барселоне — тридцать три градуса выше нуля». Жарко…

Я от нечего делать стал приглядываться к пассажирам — к моим будущим спутникам по отдыху. Теперь в течение двух недель эти люди будут единственными, кто будет напоминать мне о родине, кто будет связывать меня с ней…

В отличие от иностранных авиалиний, в «Аэрофлоте» спиртного не подают. Не думаю, чтобы из моральных соображений. Из экономии. И так, считается, долетим… Но на состояние пассажиров это нисколько не повлияло. И тут мне удалось осознать огромное отличие пассажиров, летящих в Лондон, от тех, что летят на отдых в Испанию. Там были люди. Здесь же…

Самолет оторвался от земли в девять часов утра. Половина пассажиров вне зависимости от пола и возраста к этому времени была уже пьяна. Пили прямо тут, в креслах, достав бутылки с иностранными этикетками. Некоторые просили стюардесс принести стаканы, некоторые же в своем развитии до понятия «стакан» еще не дошли… Те пили прямо из горлышка.

Мое внимание привлекло замечательное семейство, сидевшее рядом со мной через проход. Папа, мама и сын. Стандарт. Классика, казалось бы.

Папа, курчавый брюнет лет сорока, с утра уже потный, озабоченно лакал из горлышка сладкий ананасовый ликер. Темно-карие глаза его были уже мутны. Одной рукой он держал бутылку, а другой — почему-то прижимал к уху переносной телефон с антенной. Интересно, с кем он собрался разговаривать там, в Испании? Подумайте, какой занятой человек…

Мама же — бесцветная блондинка лет тридцати с безвольным ртом и с узеньким подбородком восьмиклассницы из школы для дефективных, пыталась безуспешно отнять шоколадку у своего сына — мальчика лет восьми. При этом она громко, никого не стесняясь, материлась. Впрочем, чего же было ей стесняться? Тут она была в своей тарелке, тут все вокруг были такими же… Никто и внимания на такой пустяк не обращал. Подумаешь, мама ругает сына… А что матом, так как же иначе разговаривать? Совсем не тот эффект будет…

Иногда мамаша отвлекалась от сына и, обращаясь к мужу, говорила:

— Витя, ну Витя же, дай хлебнуть.

Он, не глядя на нее, отвечал каждый раз одно и то же:

— Отлезь, сука, — но хлебнуть давал…

Эта семейка была типичной для тех, кто заполнил собой салон огромного самолета. Я огляделся вокруг повнимательнее, в надежде найти хоть одно осмысленное лицо. Нет, я убедился только в том, что теперь, после взлета, достала бутылки и стала пить вторая половина пассажиров…

Через час самолет был пьян весь. Опытные в таких делах стюардессы удалились в другую часть самолета, и салон окончательно приобрел вид пиратского корабля после успешной операции.

Когда говорят «новые русские» — это звучит загадочно и таинственно. Что-то неясное в тумане. Теперь же они были во плоти вокруг меня — пили, орали, сквернословили и даже пытались плясать в проходе между креслами. Сначала я испугался — мне показалось, что самолет может развалиться. Но они ведь летают почти каждый день, сказал я себе. Наверное, самолет выдерживает такие рейсы…

По салону плавал сизый плотный сигаретный дым, все кашляли, но не обращали на это внимания. Молодые и старые в восторге скакали с бутылками по самолету. Еще бы, тут была свобода! Они летели отдыхать! Тут не было налогового инспектора, не было рэкетиров или конкурентов, что одно и то же, не было даже участкового… Судя по лицам пассажиров, они не представляли себе, где эта Испания находится, что это такое… Они знали только, что это стоит много «баксов» и что они могут эти баксы заплатить.

А сознание это для человека, всю жизнь жившего в вонючей коммуналке и продававшего на толкучке краденые кальсоны, умопомрачительно. Когда ты точно знаешь про себя, что ты — малограмотный мелкий жулик, и толком штаны застегнуть не умеешь, и вдруг на волне «перестройки» стал хозяином какого-то дела — это может помрачить твой рассудок. И ты действительно купишь себе сотовый телефон с антенной, хоть тебе и не с кем по нему разговаривать, и начнешь пить из горлышка сладкий ликер… Это можно понять.

Я немножко жалел их бедных детей, которые сидели в сплошном табачном дыму и привычно слушали мат, но потом посмотрел на этих детей с бледными лицами и бесцветными глазами убийц, и перестал жалеть и их… Тут не о ком было сожалеть…

«Ничего, — сказал себе я. — Скоро прилетим, а там поселимся в гостинице с толстыми стенами и все. Они — сами по себе, а я — сам по себе. У них будет своя Испания — с водкой и компьютерными играми, а у меня — своя. С Дон-Кихотом и Одиссеем, плывущим по волнам Средиземного моря».

— Федя, давай еще выпьем, — тормошил мой сосед своего товарища. — Что ты не пьешь, скотина? В Испанию летим, понимаешь. Давай, по грамулечке.

Витя, сосед, муж и отец, все еще не мог расстаться со своей телефонной трубкой, и все держал ее в потной руке, бессмысленно тараща черные мутные глаза. Ликер он почти допил.

«И как ему не противно выпить целую бутыль этого приторного дамского напитка?» — подумал я. Напарник его по имени Федя сидел в соседнем ряду, держал в руках бутылку коньяка и отхлебывал от нее. Витя пытался с ним говорить, но тот отвечал односложно. Пил он неохотно, понемногу.

— Хочешь? — внезапно обратился ко мне Витя, протягивая бутылку ликера через проход. — Вот, — погрустнев сказал он, когда я наотрез отказался, и кивнул в сторону Феди. — Он тоже отказывается. Свое, говорит, пью… Ну и пусть. Он вообще непьющий. И хорошо, — ему в голову пришла внезапная мысль. — Вот приедем на место, тачку возьмем и кататься будем. По морю… То есть по берегу… Вот Федька нас возить и станет, раз он все равно трезвый. Правда? — повернулся он к своей жене. — Да не спи, Люська. Правда, говорю?

Рот Люськи уже стал слюнявым и уголки накрашенных губ опустились еще ниже. То ли она была пьяна, то ли это было ее обычное состояние. Витин сын, мальчик с глазами убийцы, сидел нахохлившись и не обращал на папу внимания. Самому же Вите требовалось общество.

— Возьмем машину обязательно, — продолжал он, как бы размышляя. — Тачку… Тачку под жопу. Люблю, чтоб тачка под жопой была. Правда, Федька?

Тут я обратил внимание на Федю. Это был здоровяк лет двадцати семи, роста под два метра и с широченными плечами. И он действительно, как сказал Витя про него, был абсолютно трезв. В руках его была почти пустая бутылка с коньяком, из которой он периодически прихлебывал, но глаза парня были ясные, трезвые и равнодушные.