Застенки

Милена привыкла к слепоте, научилась жить «на ощупь» в мире полным звуков и запахов. Она сидела перед зеркалом и перебирала баночки с кремами — слепота не повод перестать за собой следить. Муж, которого она изредка просила рассказать, как выглядит, называл её красавицей, а Милена ему безоговорочно верила. Она помнила себя тридцати восьмилетней в отражении этого зеркала и считала, что у Грэга были поводы говорить о ней в превосходных тонах: склонная по молодости к жирности кожа с возрастом не принимала морщины, ротик был пухлым и маленьким, носик — в ниточку, на щёчках — ямочки. Кончики пальцев говорили Милене, что всё это никуда не делось, а отношение к ней мужа только подтверждало её подозрения.

Сегодня Грэг встал с рассветом, подоил корову, приготовил завтрак, повесил на спинку стула рядом с их кроватью домашнее платье и, прежде чем уехать на работу, поцеловал её, ещё разомлевшую ото сна, в губы. Предстоящие Милене труды по поддержанию хозяйства на небольшой ферме не были поводом к тому, чтобы не выровнять цвет лица, подчеркнуть тушью ресницы, украсить румянами губы.

Милена не давала воли переживаниям, хотя её жизнь трудно было назвать безоблачной: добротный дом — полная чаша — посреди голой степи, где на пятнадцать миль вокруг не было другого человеческого жилья; хлопотливое хозяйство и трое слепых детей.

Больше всего беспокоила Милену дочь. Кристина вскоре должна была отметить свой двадцать первый день рождения, а её шансы как-то устроить свою жизнь были малы.

Грэг был единственной надеждой Милены и в этом вопросе. С ним было нестрашно, легко и уютно: он поднимал всё, что она роняла, и ставил на место; делал всё, чего она не могла; покупал всё, о чём она просила; помогал, утешал…

И хорошо, что Милена прекрасно помнила себя зрячей, — так было легче. Или сложнее? Милена была уверена, что младший, ослепший сразу после рождения сын прекрасно воспринимает мир на слух и на ощупь. Нет, в оживлённом городе он бы потерялся, но здесь, на отдалённой, одинокой ферме, среди степей… Её старший сын, шустрый одиннадцатилетний подросток, совсем не тяготился своей слепотой. Тот факт, что им не дано было получить образование, достичь чего-то большего, чем могли дать родители, не беспокоил Милену. Здесь им всегда найдётся еда и работа. Вот только Кристина…

Обострившийся слух Милены различал малейшие шорохи, распознавал тихие звуки за громкими: гуляющий по степи ветер, мычание коровы, перестук садовых инструментов в руках дочери, посапывание спящего за стенкой сына, потрескивание барахлившего радиоприёмника. Последний звук был неприятным — навевал плохие воспоминания. Ровно такой же звук шесть лет назад не давал ей заснуть рядом с новорожденным сыном, когда Грэг поехал в город за врачом. Он не решился взять измученную родами жену с собой, а это потрескивание было последним, что она услышала перед тем, как ощутила колющую боль в глазах и ослепла навсегда. Утечка химикатов — так это объяснили и выплатили компенсацию, но в их жизни это уже ничего не изменило.

Милена неловко поставила баночку с румянами — судя по звуку, она соскользнула со столика, покатилась по деревянному полу — и уверенно направилась к двери. Двери в её доме всегда были открыты настежь, а порогов не было, но Милена всё равно нащупала рукой косяк, прежде чем выйти в коридор. Она шла медленно и осторожно, короткими шагами, широко расставленными руками пытаясь коснуться противоположных стен. Милена миновала дверь в спальню сыновей, потом дочери, каждый раз по едва заметному движению воздуха определяя дверной проём, и уже держалась за косяк кухонной двери, когда резкий телефонный звонок заставил её вздрогнуть.

Повернуться, сделать шаг влево и снять трубку было легко, но Милена чувствовала себя оглушённой и не сразу совладала с собой.

— Миссис Палмер? Вы слышите меня? — тот, кто обращался к ней, был взволнован.

— Да, я внимательно вас слушаю, — произнесла она.

Звонивший замялся, и из трубки какое-то время доносились только звуки помех — накладываясь на потрескивание радиоприёмника, они заставляли Милену чувствовать физический дискомфорт.

— Примите мои соболезнования, миссис Палмер, ваш муж погиб…

Сознание Милены не могло смириться с услышанным, и она оглушено молчала, пока звонивший продолжал говорить.

— Я сожалею, миссис Палмер, но ваш муж оказался на шоссе во время взрыва... Он погиб мгновенно. Я был лично знаком, миссис Палмер…

— Вы лжёте! Этого не могло случиться! — Милена ответила уверенно, а через мгновение перешла на крик, сочувствие в голосе собеседника казалось издёвкой, а повлажневшие, трясущиеся руки готовы были избавиться от трубки. — Как вы смеете говорить такое о моём муже?! Вы издеваетесь надо мной!

— Вам нужна помощь, миссис Палмер? Я приеду, как только позволит ситуация. Возможно…

Слова говорившего заглушала какофония различных звуков. В другой ситуации Милена различила бы среди них человеческие крики и скрежет металла, но сейчас за своим криком она не слышала ничего.

— Мама, что случилось?

Милена внезапно остро ощутила свою слепоту и беспомощность. Пространство коридора показалось незнакомым, а дыхание вышедших из своих комнат сыновей и стоявшей рядом с ней дочери отмечало присутствие чужого и враждебного.

Через несколько секунд она совладала с собой.

— Какой-то мерзавец издевается надо мной, довёл до истерики. Сказал, что ваш отец погиб.

Милена вытерла слёзы, надавила несколько раз на рожок и, несмотря на то, что в трубке продолжали звучать короткие гудки, принялась на ощупь набирать рабочий телефон мужа.

— Мама, телефон не работает. Короткие гудки.

Милена оттолкнула руку дочери, рявкнув:

— Не мешай мне!

— Мама, скорее всего, он и правда издевался, но телефон не работает. Ты никуда не дозвонишься.

Милена позволила забрать трубку у себя из рук, села на стул, взяла у дочери стакан с водой, поднесла ко рту и только, когда стеклянный край забился о зубы, а прохладная жидкость полилась в рот, разрыдалась.

* * *

Милена, едва успокоившись, ещё испуганно вглядывалась в окружающий её туман, а из коридора уже доносился детский смех, топот босых ног по застеленному рогожей полу. Она почувствовала, как кто-то уселся рядом с ней на кровать, и вскрикнула:

— Грэг, ты вернулся?

Ещё не получив ответа на свой вопрос, Милена поняла, что обозналась, — её муж был тяжелее.

— Мама, поешь. Если не можешь встать, я принесу сюда.

Милена узнала голос дочери.

— Ты дозвонилась? — она всхлипнула и спустила ноги с кровати.

— Нет, телефон не работает, и радио, — Кристина опустила голову, опасаясь задеть мать неаккуратным словом, и продолжала шепотом, — сперва тарахтело, а теперь молчит.

— Я не хочу есть, — Милена легла обратно на кровать и свернулась калачиком под одеялом.

— Мама, надо поесть. Уже к вечеру. Мы пропустили обед, сейчас уже ужин.

В ответ на эти слова Милена разрыдалась. Кристина поглаживала её, пытаясь успокоить, и уговаривала, но, когда это не помогло, вернулась в кухню. Слепота приучила её к аккуратности и порядку.

Кристина нащупала стрелки на циферблате старых отцовских часов со снятым защитным стеклом — было шесть часов после полудня. Братья сидели за столом и подчищали тарелки. Ничто не мешало им радоваться жизни: один из них не осознавал слепоту, а другой был слишком мал, чтобы переживать. Кристина была не такой: её платья висели в шкафу в строго определённом порядке, а каждую вешалку украшали разные по длине ленточки; она считала шаги; подолгу ощупывала каждый предмет перед тем, как им воспользоваться; даже её сон был другим — чутким и очень коротким. Каждый день Кристина просыпалась от очередного кошмара, а мир ополчился на неё и, как бы она не пыталась приспособиться, всё равно добивал то упавшей лопатой, то перевешенной прихваткой.

Кристина вымыла посуду, расставила тарелки на сушилке; специальной кисточкой тщательно протёрла изнутри чашки. Возможно, чайный осадок ещё не собрался на дне, и её действия были лишены смыла, но она не видела, а прочим своим ощущениям не доверяла.

Немного притихшие после испугавшего весь дом звонка и изголодавшиеся за день братья наелись за ужином и опять разошлись — затопотали по коридору. Играя, Джон выхватил из рук Кристины полотенце, и она напрасно пыталась догнать его — хлопнула за мальчиками входная дверь.

— Грэг?

Кристина вздрогнула от этого крика матери — ей было нечем её порадовать.

— Поешь, мама? — спросила она почти жалобно.

Милена промолчала и вернулась в постель, Кристина последовала за ней и какое-то время стояла на пороге родительской спальни. Она не хотела утешать мать лживыми надеждами — её отец был не из тех, кто задерживался на работе, — но и о том, что пришла её очередь обходить ферму, напоминать не стала.

Отец говорил Кристине, что ферма — это отлаженный механизм, который постоянно требует внимания, но при соблюдении определённых правил может работать без сбоев и приносить прибыль.

Милена всегда подтверждала его слова, а для Кристины, если ферма и была отлаженным механизмом, то только пыточным. Нет, она не отрицала, что отец старался сделать, как лучше, и преуспел. Она чувствовала себя под защитой надёжной пятифутовой дощатой изгороди, за пределами которой по выжженной солнцем траве ветер гонял перекати-поле. Открытое пространство без единого намёка на опору впереди пугало Кристину куда больше, чем ежедневно наполненная привычным страданиями рутина.

Кристина вышла из дома — её братья, судя по звукам, гоняли по двору на велосипедах. Кристина заторопилась, опасаясь, что её заденут, и поднявшийся птичий гвалт помог ей найти дверцу курятника.

Кристина поставила вычищенные утром кормушки перед курятником, насыпала корм из удобно расположенной бочки мерным ковшом, нащупала щеколду и открыла дверцу. Будь ферма тем самым отлаженным механизмом все цыплята высыпали бы наружу, подошли к кормушкам, весело клевали корм и бегали по редкой траве в поисках червячков на добавку, позволив Кристине выгрести из курятника помёт. На самом деле одни не торопились выбраться из своего убежища, и Кристина ранила копуш граблями; другие пренебрегали едой, торопясь уйти дальше выгороженного для них пространства. Кристина чувствовала, что не справляется, и каждое неловкое движение ранило её душу. Закрыв за собой калитку, Кристина какое-то время приходила в себя, хватая ртом воздух.

На этом её мучения не заканчивались, ей предстояло сюда вернуться: загнать кур обратно и вычистить кормушки.

Кристина никогда не заходила к отцовской лошади и недавно купленным поросятам, а сейчас старалась не замечать призывное ржание и похрюкивание. Поросята были умилительно милы, но Кристина этого не видела и представляла себе ненасытных тварей, которые при желании могут сожрать и её. Страх Кристины боролся с жалостью к оставшимся без попечения животным, и жалость победила. Кристина открыла ворота денника, вывела Мальчика наружу и добавила сена в кормушку. Благородный порыв дорого ей обошёлся — Мальчик задрал голову и принялся бешено носиться вокруг. Топот копыт, сотрясение земли и создаваемый движением Мальчика ветер пугали Кристину. Она взвизгнула и забежала в денник — её ноги сразу же увязли в чем-то пахучем и мягком, она выпрыгнула из свежей кучи на подсохшую и разрыдалась.