Улей 3. Уйти нельзя выжить

Поставив кружку на разделяющий нас кофейный столик, я закрываю лицо ладонями и делаю судорожный вдох. Мне хочется бежать отсюда прочь и забыть каждое сказанное мамой слово, но словно пригвожденная продолжаю сидеть в кресле.

— Мой черед? — переспрашиваю я, поняв, что упускаю нечто важное.

— Наша игра пришла к своему логическому завершению, но твой муж еще не закончил. И он не остановится, пока не получит наши с Уиллом головы. Я не хочу с ним воевать, но буду вынуждена защищаться.

— Защищать Кроноса, ты хочешь сказать? — яростно бросаю я.

— Уильям никогда не покинет этот остров, — заверяет мама, и злорадное удовлетворение, вспыхнувшее в ее глазах, указывает на то, что она не врет. — Он умрет здесь, Диана. Я хочу, чтобы последним, что он увидит, было мое лицо.

— Так убей его сейчас, и Дэрил отступится! — импульсивно вскочив с места, я подбегаю к матери и опускаюсь перед ней на корточки. — Он считает, что ты выторговала жизнь Кроноса, чтобы впоследствии освободить. Дэрил защищается и защищает меня от возможных угроз в будущем. Дай ему то, что он хочет, и мы улетим отсюда вместе.

— Если ты хоть немного успела узнать своего мужа, то должна понимать — Дэрил никому не дает вторых шансов, — мама прикладывает прохладную ладонь к моей пылающей щеке. — Если решение принято, твои слезы и мольбы на него не повлияют, а оно принято. Принято еще в тот момент, когда я поставила ему ультиматум. Он не простит. И не забудет. Даже ради тебя.

Она права. Не помогут ни слезы, ни мольбы, ни доводы, ни угрозы. Я пыталась… Прикрыв глаза, опускаю голову на колени матери, позволяя ее пальцам ласково, как детстве, гладить мои волосы. Нежные успокаивающие прикосновения снова утягивают меня в болезненный морок воспоминаний, в полузабытую иллюзия счастья, которого никогда не было.

— Я не могла ему сказать, где ты. Он бы все сделал по-своему, а в этой игре действуют только мои правила, — мягко проговаривает Мария. — Ничьи больше, милая. Ничьи больше.

Я не вникаю в суть, устав вылавливать смысл из льющегося из ее рта безумного абсурда. Душа моей матери больна, отравлена ненавистью и местью. Я не способна ее исцелить. Никто не способен. Из-под зажмуренных век катятся горячие слезы. И пусть никто из нас не произносит вслух главных слов, но мы обе знаем, что прощаемся. На этот раз навсегда.

— Я очень тебя люблю, мам, — горько всхлипываю, обнимая ее колени. — Мне так жаль, что ты забыла значение этого слова.

— Мне не оставили выбора… — шелестит надо мной ее обволакивающий грустный голос. — Из Улья нельзя уйти, но выжить…, выжить можно… Я смогла. И ты, моя сильная маленькая девочка.

— Если ты заставишь меня выбирать, я выберу его, — подняв голову, решительно смотрю на нее сквозь мутную пелену. Она понимающе кивает.

— Нет сильнее и крепче любви, чем та, что рождается в аду. Ей не нужен рай и чужды предрассудки, но ты должна выбрать себя, Диана, — взяв мое лицо в ладони, мама бережно стирает большими пальцами ручейки моих слез. — Победы куются только так.

— В самые сложные моменты, когда мне было особенно тяжело, я думала о тебе… и это спасло меня, мам, — сдавленно шепчу я. — Долгое время именно любовь к тебе наполняла меня неиссякаемой силой. Я ни на миг не усомнилась, что поставить на кон свою жизнь ради того, кто тебе ее подарил — это правильно. Борьба за выживание имеет смысл только тогда, когда ты четко осознаешь, за что сражаешься и побеждаешь… Или проигрываешь…

— Каждый раз, оказавшись перед лицом смертельной опасности, ты выбирала себя и выживала. Все остальное — мишура для усыпления голоса совести. Признайся, сейчас ты его почти не слышишь.

— Вы убили во мне все, что делало меня человеком, — сморгнув соленые капли, я отчаянно ищу на лице матери признаки раскаяния и сожаления и не нахожу.

— Теперь ты больше, чем просто человек, — невозмутимо парирует она.

— Очнись, мам. Теперь я животное. Озлобленное и раненное.

— Ты ошибаешься, Диана. Это эмоции. Они пройдут…

— Никогда, — мотнув головой, хрипло выдыхаю я.

Мы целую вечность молчим, неотрывно глядя друг другу в глаза. Время замедляется, сердце одержимо рвется из плена грудной клетки. Я тону в ее свинцово-серых холодных глазах и беззвучно оплакиваю то, что никогда не вернуть и уже не исправить. Я помню все ее теплые улыбки, нежные прикосновения и напеваемые тихим голосом колыбельные, отгоняющие ночные кошмары. Когда-нибудь я буду петь их своим детям. Когда-нибудь…, а сейчас снова кладу голову на колени матери, с содрогающимся сердцем ощущая знакомую до боли ласку.

— Ты помнишь миф о Персефоне? — пальцы в моих волосах на мгновенье замирают.

— Их очень много мам, — тихо отзываюсь я.

— Много, — соглашается она. — Но если из каждого выбрать что-то особенно откликающееся, то можно создать свою особенную историю.

— Расскажи мне…

— Моя Персефона не была жертвой похитившего ее бога подземного мира. Она выбрала Аида сама, а осознав, насколько глубоко в него проникла тьма, испугалась и захотела оставить мужа, — Мария прерывается, а я обречено продолжаю:

— Она не смогла…

— И понесла наказание, — перехватывает мама.

В детстве мы часто так играли, на ходу придумывая сказочные истории. Эта отнюдь не такая, без благородных героев и счастливого конца, но мы должны ее закончить.

— Она была предана и растоптана самыми близкими, — ожесточение и неутихающая ярость в мамином голосе отдается острым уколом в области живота.

— Но больнее всего было предательство мужа, — мой собственный голос сипит и сбивается.

— Он не знал, — ровно и почти без эмоций произносит мама. — Его тоже предали.

Мое сердце обрывается. Слова застревают в горле. Я не хочу. Не хочу знать конец начатой страшной сказки. Пожалуйста, не продолжай…

— Но она все равно не простила, — мама машинально водит пальцами по моим волосам, и каждое движение приносит мне новую порцию удушающей боли. — И не простит, — снова пауза, в течение которой мое сердце сотни раз разлетается на куски. — Он умрет последним. В цепях. Таких же толстых и неразрывных, как те, которыми он удерживал меня рядом с собой.

— Я не знаю, что сказать…, — измученно шепчу, слушая гулкие удары наших сердец. Сейчас они бьются в унисон. Я осязаю и разделяю ее агонию, и мне мучительно больно.

— Ничего не нужно говорить. Мне важно было донести до тебя свою историю так, чтобы ты поняла. Я знаю, как ты жила и чем занималась, переехав в другой город. Тебе было сложно и одиноко, но ты отлично справлялась, — слова матери не вызывают сомнений в их честности.

Утешает ли меня то, что мама удаленно приглядывала за мной?

Нет, нисколько.

Она в любой момент могла подать знак, отправить послание, предупредить о грозящей опасности, но не сделала этого. Не защитила, не спасла, не пощадила. Мария Дэмори хладнокровно выжидала, позволяя Кроносу вить свою паутину, в которую я угодила так смехотворно легко.

«Жалкая, никчемная, убогая пчелка…» — этими словами встретил меня родной отец.

«Ты моя дочь, а это наш с тобой дом», — какое-то время спустя произнесла воскресшая из мертвых мать.

Эпичное вышло воссоединение семьи. Хуже и омерзительнее нарочно не придумаешь. Но несмотря на весь ужас случившегося, мысль о том, что мама жива, помогла мне выстоять и не сломаться, когда силы были почти на пределе.

— Я читала твои статьи и видела снимки. Ты очень талантлива, Диана. Как истинная дочь Персефоны, ты тонко чувствуешь окружающий мир и обладаешь богатым воображением, — я слышу, как она снова улыбается и уголки моих губ тоже непроизвольно дёргаются вверх. — Свою склонность к искусству ты унаследовала от меня. В свое время Уильям получил прекрасное образование, и безусловно он очень умен, но ему не хватало фантазии продумать мельчайшие детали, создать…

— Скажи, что тебя связывает с генералом? — перебиваю я, резко меняя тему. Ослабевший голос совести торопит меня закрыть последний долг перед тем, как заглохнуть окончательно.

— Ненависть к Кроносу. Что же еще? — без заминки отвечает мама, не прекращая плавно поглаживать мои волосы.

— Ты можешь на него повлиять, если я попрошу?

— Проси, — быстро соглашается она.

— Эйнар Гунн, — я называю только имя, но этого оказывается достаточно.

— Он в критическом состоянии, Диана. Запуганные твоим мужем врачи делают все возможное, чтобы вытащить парня с того света, но любому везению рано или поздно приходит конец… Боюсь, в этом вопросе, генерал тоже бессилен.

— Ты не поняла…, — тяжело сглотнув, я кусаю щеку изнутри. Во рту растекается металлический привкус… такой и должен быть у слов, которые мне предстоит сказать вслух. — Дэрил хочет, чтобы Эй выжил только для того чтобы потом подвергнуть мучительной смерти… на моих глазах.

— Я знаю, — спокойным тоном отзывается Мария, повергнув меня в недоумение. — Гунн предал его, Диана, и сделает это снова. Дэрил совершил ошибку, приставив парня к тебе, но это не снимает с Эйнара ответственность. Парень даже не думал о возможных рисках, переходя на сторону Совета. Ему пообещали тебя, а ты — это все что было нужно этому мальчику.

Она говорит об Эйнара в прошедшем времени, словно он уже мертв. Это неправильно и режет по живому, но я знаю — на этот раз чудесного спасения не будет.

— Он еще жив…, — упрямо бормочу я, и внезапно вспоминаю то, что упустила ранее. — Подожди… Эйнар говорил мне, что Совет уничтожен, но при этом все равно обещал, что мы с ним обретем свободу.

— Дьявол умеет искушать, — тягучим голосом отзывается Мария. — Предавший один раз, будет делать это снова и снова. Эйнар переметнулся на сторону генерала, говорящего от имени Кроноса. Откуда ему было знать, что Одинцов говорит моими устами? Разве я могла отдать тебя этому глупому мальчишке? Но он так хотел в это поверить. Так хотел… Дэрил в своем праве, милая. Не сомневайся, он сделает то, что задумал. Будешь упорствовать, только навредишь парню. И себе тоже, — она чуть смягчает категоричный тон. — Милая, твоей вины в этом нет. У Эйнара не было шанса не влюбиться. Ты…

— У него не должно быть шанса выжить, — перебиваю я, прижимая пальцы к задрожавшим губам.

Вот и все.

Я это сказала.

Вынесла смертельный приговор тому, кто совсем недавно признавался мне в любви. Тому, кто без колебаний в минуту опасности накрыл меня своим телом и принял удар на себя.

Я дышу, благодаря его быстрой реакции. Это я могла сейчас находиться на больничной койке в критическом состоянии. Он спас мне жизнь, а в ответ я дарю ему легкую смерть.

Это милосердие? Или жестокость?

— Дэрил поймет, если я вмешаюсь, — обдумав мою просьбу, уклончиво отвечает Мария. — И обрушит свой гнев на меня.

— Сделай так, чтобы он не узнал, — вскинув голову, я настойчиво смотрю в пепельно-серые глаза. — Ты сама сказала, что жизнь Эйнара висит на волоске. Его нужно оборвать. Сегодня. Аккуратно и безболезненно.