Станция плененных

Воспоминание второе — Первый вагон

Если все же решиться на самобичевание, придется признать и тот факт, что я уже раз двадцать проклял себя за то, что сэкономил деньги на такси. Подумаешь, отдал бы несколько тысяч вместо рублей пятисот, деньги, в конце концов, зарабатываются. Но отдай я эти несколько бумажек, то уже был бы дома, и знать не знал, что где-то под землей происходит что-то выходящее за рамки понимания нормальных людей.

Некоторое время мы едем в тишине. Ни у кого из пассажиров не остается сил даже на то, чтобы задаваться какими-то вопросами, не говоря уже о том, чтобы устраивать истерики. Все истощены морально и физически. Шутка ли, но выживание отнимает много сил. Сидя на сиденье рядом с Тохой, уставившись в коричневатый пол, измазанный слизью, я стараюсь не обращать внимания на трясущиеся руки. Дрожь в теле как при ознобе ничем не удается заглушить: ни внутренним голосом, ни кусанием изнутри щек. Наверное, таким образом организм пытается справиться с пережитым стрессом, это его защитный механизм. Толка от него, правда, как от дуршлага над головой в дождливую погоду — вроде и кастрюля, а все равно промокнешь. Да и раздражает меня эта тряска. Вроде не маленький, а веду себя как какой-то дошколенок.

Против воли перевожу взгляд на свои ноги и только теперь ощущаю, как зудят на коже проявившиеся алые ссадины, оставленные человеком, который изо всех сил цепляясь за меня, старался не умереть. На душе становится как-то гадко и тоскливо. Гадко, потому что ничем не помог, а тоскливо…даже не знаю. Тоскливо, наверное, потому, что ничего для него не сделал, хотя, наверное, и мог. Тут же отгоняю от себя подобные мысли и пытаюсь заставить себя поверить в то, что ничем не мог помочь этому человеку. Решись я протянуть ему руку помощи, то оказался бы с ним на одном месте — там, под вагоном, где темно и сыро. Хотя вряд ли в современных тоннелях сыро, но почему-то именно такая ассоциация и возникает, когда говорят о тех скрытых от глаз обычных обывателей местах.

Когда взгляд в очередной раз цепляется за оставленные неизвестным существом следы, я задумываюсь над тем, что же все-таки случилось с людьми, которых оно утащило? И от собственного вопроса к горлу подкатывает тошнотворный комок. Ничего с ними не случилось, их просто не стало. Они исчезли в темноте метрополитеновского тоннеля, из которого, даже если кому-то и удалось спастись, уже не выбраться. Возможно, лишить их жизни в одну секунду куда милосерднее со стороны монстра, чем оставлять их в живых в месте, где нет света.

— Мы очень долго едем, — говорит мне Тоха безжизненным голосом, сухо констатируя данный факт.

И подняв голову, оглядывая вагон, я впервые за поездку обращаю внимание на его внешний вид. Новый современный состав, все, как и полагается для такого вида технологического устройства, существующего в первой половине двадцать первого века: экраны-таблоиды, удобные сиденья, чистые стекла, всевозможная реклама и, разумеется, карта метрополитена, приклеенная в нескольких местах у дверей. Абсолютно обыденный внешний вид портят засыхающие следы прозрачной слизи, под белым светом потолочных ламп сияющие пыльным блеском. Возможно, будь весь вагон в брызгах крови, с красными рваными дорожками на полу, то общая обстановка не внушала бы столько страха, как просто засохшие следы, не говорящие ни о чем конкретном.

И все же слова Тохи имеют место, мы едем слишком долго.

Но с чего он решил, что «долго»? Подсчитал, вот ответ. Сколько времени потребуется поезду, чтобы из точки «А» попасть в точку «Б»? В данном случае чтобы по прямой от одной станции доехать до другой? Гляжу на карту на противоположной стороне, между точками-станциями на этой ветке, прикидываю я, минуты две-три. Ну максимум пять. А мы…едем намного дольше. Да, скорость у поезда снизилась до уровня улиточной, но все-таки мы не стоим, а едем, движемся. А раз движемся, то хоть куда-то да уже должны были доехать. Во всяком случае, так мне подсказывает моя логика.

— Нас могли пустить по запасному пути, — говорит оставшийся в живых пассажир из моего вагона.

Того, другого, фаната, что пошел вместе с нами, в вагоне нет.

Что ж, земля тебе пухом, дружище. Впрочем, земля пухом всем, кого сейчас нет с нами. Наша мать Тереза оказался настолько сердобольным, что пока мы все пялились в одну точку, пытаясь переварить случившееся, он успел дойти до конца поезда и привести к нам несколько человек, которым удалось пережить предыдущую стоянку. По его словам, там, в хвосте, еще оставались люди, но идти вместе с ним они отказались.

Что ж, каждый волен сам выбирать свой дальнейший путь.

А кто из нас окажется прав, рассудит время.

— Вероятнее всего, в тоннеле, где мы…остановились, — мужик нервно сглатывает, пытаясь подобрать правильные слова, — было ответвление. Машинист повел нас по запасному пути.

— Это вряд ли, — говорит еще один пассажир.

Мужчина возраста нашего врача, с копной жестких огненно-рыжих волос, стоит у дверей, подпирая спиной поручень и, скрестив на груди руки, вглядывается не то в свое отражение в стекле, не то в темноту тоннеля. Его короткая фраза заставляет многих из нас представить в головах наш маршрут. Кто-то, это заметно по их лицам, старается подсчитать, сколько времени мы уже движемся в неизвестном нам направлении, и сколько еще может занять путь до спасительного выхода. А кто-то просто пытается сообразить, где мы можем находиться.

— Мы еще не доехали до запасных путей, — добавляет рыжий, так ни на кого из нас и не взглянув.

Кто-то интересуется, откуда ему это известно? Но он лишь пожимает плечами, чем вызывает некоторое недоверие к своей персоне со стороны остальных. Мне его поведение тоже кажется странным, уж слишком он спокоен для того, кого только что чуть не слопали. Но может, кто его знает, у этого человека просто более устойчивая психика, чем у нас? Кто-то падает в обморок от вида крови, а кто-то умудряется доползти до больницы с перебитыми ногами.

Каждому свое.

— Нужно все-таки дойти до первого вагона, — говорит мать Тереза. — Достучимся до машиниста и узнаем, что происходит.

— Думаешь, он станет нам говорить? — спрашивает у него рыжий. — Я бы на его месте не стал говорить людям о том, что в действительности происходит.

— Почему?..

Этот вопрос задает девушка моего возраста. У нее раскрасневшиеся от выплаканных слез глаза, голос хрипит, а на подбородке синеет ушиб. По всей видимости она так же, как и я, упала на пол, но не успела сгруппироваться и с высоты всего своего роста упала на лицо.

— Потому что мне была бы не нужна паника.

Ясно, сладко неведенье.

Девушка кивает, соглашаясь с его выводом, а я решаюсь посмотреть на других пассажиров, чтобы узнать, с кем предстоит покорять поезд. Судя по всему, знакомы между собой лишь мы с Тохой, все остальные держатся друг от друга обособленно. Я насчитываю двадцать два человека, именно столько нас остается на данный момент, собравшихся в… Кстати, а какой этот вагон по счету? Пытаюсь сообразить, но ничего не выходит. В каком мы ехали до того, как все это произошло? Не знаю, зашли где-то посередине, потому что мне нужно было переходить на другую ветку, а Тохе было все равно. Он нужный выход находил на своей станции только по виду лестниц, ведущих в город.

Ладно, а в какой мы заскочили с платформы?

В какой перешли?

Сколько еще идти до машиниста?

От этих вопросов у меня начинает пульсировать в висках. И, в конце концов, я прихожу к выводу, что плевать мне, в каком я вагоне. Главное дойти до первого, как и говорит…мать Тереза. Узнать бы, как его зовут, чтобы называть нормально…

— Значит, идем в первый вагон, — внезапно произносит Тоха.

Вид у него плачевный, но он хотя бы чище, чем я.

Его воинственный настрой разбивается о глухую стену безразличия. Люди слишком устали и боятся двигаться дальше. Я и сам такой же, прекрасно их понимаю. В идеале просидеть бы здесь, пока кто-нибудь не скажет, что все хорошо, и пусть все само собой как-нибудь разрешится.

— Кто не хочет идти, могут оставаться, — говорит рыжий, отталкиваясь от поручня. — Как по мне, рядом с машинистом стоит держаться хотя бы по той причине, что когда поезд остановится, мы не дадим ему сбежать.

— Думаете, он соберется сбегать от нас?

Рыжий вновь пожимает плечами.

— Я думаю, — начинает мать Тереза, — что в любом случае нам всем стоит держаться вместе и не разделяться.

Он прав. И все же находятся те, кто остается неподвижно сидеть. Правда их всего трое: пожилая женщина, мужчина с гипсом на ноге и та заплаканная девушка.

— Пошли, — говорит мне Тоха, присоединяясь к тем, кто уже направляется к межвагонным дверям.

Я поднимаюсь следом за ним, но в нерешительности замираю на месте.

— Вставай, — говорю я девушке, смотря ей прямо в глаза. — В таких ситуациях сидеть на одном месте нельзя.

Перевожу взгляд на двух оставшихся. Если подумать, то они будут только тормозить нас в том случае, если придется бежать.

— Я останусь здесь, — говорит женщина. На вид ей уже лет семьдесят. — Вернетесь за мной, когда поговорите с машинистом.

— От меня тоже толку немного будет, — произносит мужчина, поднимая загипсованную ногу.

Справедливо. Хорошо, что они понимают свое положение.

— Костя, идем, — зовет меня Тоха. — Все уже ушли.

Я вновь поворачиваюсь к девушке, она не собирается присоединяться к нам, боязливо вжавшись в сиденье.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я у нее.

Оставлять ее здесь мне не хочется. Никогда бы не подумал, что во мне пропадает альтруист. Хотя, возможно — да скорее всего так и есть — таким образом я пытаюсь загладить вину перед тем человеком, который изо всех сил цеплялся за меня в попытке остаться в живых. А я ни чем ему не помог.

— Ну так как? Имя у тебя есть?

— Вика, — отвечает она, ее губы кривятся в подобии улыбки.

— Меня Костя. Пошли с нами, не нужно здесь оставаться.

Она колеблется от силы секунд десять. А затем встает с сиденья и дает понять, что готова следовать за остальными, будто все это время она ждала, когда же кто-то позовет ее. Я слышу, как поджидавший нас у дверей Тоха бубнит какие-то недовольства, но слова он произносит нечетко, поэтому я просто игнорирую его, пропуская Вику вперед себя.

— Решил в глазах девчонки героем стать? — шепчет мне на ухо Тоха, когда я прохожу мимо него. — Или приглянулась? Время не подходящее.

— Иди ты…

Когда мы оказываемся во втором вагоне, машинист снова выходит на связь. Практически без всяких помех в радиовещании, он сообщает нам о том, что всем пассажирам необходимо собраться в первом вагоне. Последние его слова звучат глухо, но мне удается разобрать предупреждение о том, что что-то случится с дверьми.

И почему техника начала барахлить именно на таком важном моменте? Что там опять с этими дверьми случится? Они опять откроются, и в вагон полезет эта дрянь из тоннеля?

— Звучит как в старых английских детективах, — проговаривает Вика, думая, что никто ее не услышит.

— В каком это смысле? — спрашивает Тоха.

И Вика вздрагивает, совершенно забыв о том, что в хвосте группы была не одна. Смущенно заправив темно-русую прядь за ухо, она старается улыбнуться и отводит в сторону взгляд.