Аника

Глава 12

- Очнулся я… в ее «девичьей спаленке» от звука приглушенных голосов. Аника, мягким, но категоричным голосом, давала наставления какой-то женщине: «Нет, еще раз приходить не нужно, пока дитя не увидит свет… Да, не сомневайся, но… Каждый год, пока не появятся первые крови, приводи ее. Да, непременно весной… Если захочешь, чтобы твое дитя жило, найдешь способ…»

Я завозился на жестком матрасе, желая добраться до двери и услышать больше, а то и подсмотреть, но бок отозвался страшной болью, и я с трудом придавил крик. Сил же не было вовсе. Тело словно налилось чугуном.

Когда стихли прощальные восклицания, дверь открылась и на пороге появился силуэт Аники. Ее лица я не видел, так как свет, пришедший с ней, показался моим глазам нестерпимым, но вся ее поза - вскинутая горделиво голова, упертые в бедра кулаки - словно кричала о раздражении.

- На меня напали, - прохрипел я, - в Байберри… Тебе лучше спустить меня в погреб…

- Какого дьявола ты делал в Байберри? – прервала она меня, оттолкнулась бедром от косяка и, приблизившись, нервными движениями закопошилась, проверяя мою повязку, - Почему не остался в Керси?

- Там… женщины пропадают. На меня обратили внимание. Я решил уйти… Но и в Байберри…

- Ты как-то к этому причастен?

- Что?! Вовсе нет!

- Тогда почему удрал?

Я не знал, что ответить. Все было и так ясно, но я, как обычно, выглядел полным идиотом. Аника вздохнула, потом достала из складок платья крошечную – с наперсток – склянку и вылила ее содержимое на мою рану. Я завизжал. Никогда не думал, что мое горло может издать такой женский звук, но боль была… всепоглощающая!

- Тихо. Не дергайся, - она снова перевязала меня, - Считай, я отдала тебе самое дорогое.

- Чт.. что это? – прохрипел я, извиваясь в страшных судорогах. Казалось, мой бок прижигают каленым железом и поливают сверху жёлчью.

- Лекарство. Оно поможет тебе выжить, - ответила она и тут же ушла, прикрыв дверь.

Не представляю, сколько дней я провел в страшных муках и одиночестве. Она приходила регулярно, но только, чтобы поменять повязку, дать мне воды или накормить. Ни о каких разговорах или … чувствах речь даже не шла. Я понимал, что она злится. Чувствовал, что нарушил ее планы. И планы эти… Но я гнал от себя подозрения.

К ней по-прежнему ежедневно приходили. Кому-то она предписывала немедленно явиться, как только… ну, в общем, как прекратятся некоторые естественные отправления женского организма, другим же наказывала прийти лишь по рождении ребенка и непременно весной. Я изо всех сил пытался разобраться, но слыша лишь обрывки фраз и приглушенный бубнеж за дверью, так и не сумел. Единственное, что я уяснил, что ее посетительницы делились на два лагеря – те, кто беременел естественным путем с небольшой помощью с ее стороны, и… другие. Первые «наблюдались» до родов, а потом могли быть свободны. А другие должны были потом приводить к ней детей до достижения определенного возраста. И, как я понял, сопоставив все виденное и слышанное – именно эти дети должны были закрывать ручонками глаза и стоять спиной на усыпанной щебнем дорожке. И, возможно, получить полешком по голове…

Конечно, я попытался спросить о том, что видел. Но Аника заявила, что это была галлюцинация, вызванная кровопотерей, и то, что я лежу на за этой самой дверью в ее постели – прямое тому доказательство. Звучало это неубедительно, но она и не стремилась в чем-то меня убеждать или разубеждать. Ей было плевать на мои подозрения и домыслы. Все, что я видел – это крайнее раздражение и неприкрытое желание моего скорейшего ухода.

Поэтому, как только ко мне стали возвращаться силы, я решил уйти. Аника, наблюдая за моими неуклюжими сборами, выдохнула с облегчением и даже из вежливости не попыталась меня остановить. То, что я принимал если не за любовь, то за привязанность с ее стороны, угасло. Хотя кого я обманываю! Она лишь изображала эти чувства, пока я был ей нужен… Впрочем, могу сказать, что и я с удивлением обнаружил, что не испытываю страданий от окончания наших странных отношений. Освобождение и легкий стыд – вот и все, что я чувствовал.

Во время нашего последнего ужина, я украдкой наблюдал за ней и удивлялся, почему так мучился от тоски по ней на протяжении почти трех лет. Нет, она по-прежнему была самой красивой женщиной в моей жизни. Но… красота ее, как мне теперь виделось, была лишена индивидуальности, словно у мраморной статуи. Огромные глаза, изящный нос, пухлые губы и брови вразлет, ямочка на подбородке, чудесные золотые кудри и потрясающе женственная фигура… Оно все это больше не будило во мне той чудовищной похоти, казалось стереотипным и кукольным… неживым. Сейчас я уверен, что это потому, что она сама отпустила меня. Я ей был больше не нужен и даже мешал, нес угрозу.

- Передай соль, - попросила она.

Я пододвинул ей солонку, стараясь не коснуться ее руки.

- Аника… женщины – беременные – пропадают… По всем окрестным селениям…

- Я слышала, - Она подняла на меня серые, лучистые глаза.

- Это как-то связано с… тобой?

- Конечно, ведь это благодаря мне большинство местных женщин беременеют.

- Я имею в виду…

- Ты лучше спроси мужей, где их жены, - перебила она меня, - Они приходят и рассказывают про своих козлоногих благоверных. В большинстве случаев, именно муж виноват в том, что женщина не может понести, ибо тот стручок, что болтается у него между ног, годен разве что справить малую нужду. И козлоногий знает об этом, но, чтобы сохранить лицо перед своими трактирными дружками, обвиняет в бесплодности жену. Женщина идет ко мне за помощью, и я помогаю. А потом благоверный встаёт на дыбы и обвиняет её в неверности. Так, может, сначала стоит поискать бедняжек прикопанными на задних дворах их собственных домов?

Я вспомнил того доходягу в Керси в последний вечер. Как тот утверждал, что его женщина не могла понести от него… Что если он перед этим, действительно, тюкнул ее топориком, закопал, а потом пошел лить слезы в кабак?

Я опустил глаза в тарелку.

- Я трачу собственную кровь, чтобы помогать им, - произнесла Аника жестко, - Это больно и тяжело, но я делаю это, ибо это мое предназначение!

- Я знаю, - ответил я тихо, - Прости. Я просто получил пару уколов под ребра, выполняя твое предназначение и теперь пытаюсь понять, как это могло случиться…

- Ты мне помогал, - Аника вдруг изменилась, на несколько томительных мгновений превратившись из мраморной статуи обратно в ту сияющую, прекрасную и желанную женщину, ради которой я готов бы умереть, - И я благодарна тебе за твою помощь. Но больше я не собираюсь тебя ставить под удар, милый. Иди и живи, наконец, своей собственной жизнью.

Ее слова были, как бальзам, как… благословение. Я едва удержался от того, чтобы не встать немедленно перед ней на колени, но она потянулась за блюдом со свежим редисом, и я снова видел лишь статую. Да и слова ее уже не казались мне благословением. Ее бесстрастный, мраморный профиль словно говорил: «Ты мне помог, но в конце концов промахнулся и больше уже не сможешь помочь. А потому вали на все четыре стороны».

Утром она проводила меня. Как всегда, сунула денег. И я взял их. У меня еще было достаточно на несколько месяцев безбедной жизни, но я решил, что лишними не будут. Тем более, что я видел, что деньги ей ни к чему. Казалось, она вообще слабо понимает их смысл, когда все, что необходимо, растет прямо в ее бесовском доме.

Я все ждал, что она спросит, куда я направляюсь, и даже заранее приготовил ответ. Де, в Ливерпуль и там, через Атлантику… Но она не спросила. Думаю, ей было все равно.

Я прошагал до основания дорожки и оглянулся. Дверь уже была закрыта. Некоторое время я разглядывал ее байшин. Впервые он показался мне лишь картонной декорацией для спектакля – какой-то плоский и словно наспех нарисованный.

…

Узник надолго замолчал, а отец Коллум покрутил колесико лампы. Пламя разгорелось сильнее, и он снова мог различить кудлатую, массивную фигуру уныло восседавшую за покрытой ржавчиной решеткой. Он глянул наверх. Свет почти ушел из окон-бойниц, превратив их в темно-серые прямоугольники.

- Конечно, ни в какие америки ты не собирался…, - произнес он, желая поторопить заключенного.

Тот покачал головой.

- Куда же ты отправился? В Байберри?

…

-… О нет! Я отправился к истокам… Около месяца у меня ушло на то, чтобы добраться до могил старухи и девочки, что я рыл когда-то своими руками. Холмики провалились, заросли сорняками и прикрылись ранним в этом году снегом. Я наломал смолистых сосновых ветвей и возложил их на могилы вместо цветов. А потом пошел в деревню.

Денег у меня было в избытке, поэтому я хорошо потратился, чтобы привести себя в подобающий вид – купил новый костюм и пальто с меховым воротником, а также отличный суконный цилиндр и трость с набалдашником. И поселился в лучшем номере местной гостиницы. Мне казалось, это отведет от меня большинство подозрительных взглядов. Но это оказалось излишним. У жителей я не вызвал ничего, кроме вполне закономерного праздного любопытства. Там же, в гостинице, я справился, как найти мисс Люси, которая несколько лет назад потеряла дочь. Якобы у меня для нее письмо.

Я ждал пристрастных расспросов, быть может, сопровождаемых жуткими сплетнями, но так и не дождался. Хозяйка спокойно объяснила мне, что мисс Люси давно почила, но ее мать по-прежнему проживает по старому адресу и тут же написала его мне на бумажке.

Вечером я в своем великолепном пальто стоял у запущенного, мрачного, но, без сомнения, некогда блестящего поместья.

Ирландка-горничная проводила меня через голый, мокрый сад в гостиную и, забрав мои шляпу и пальто, исчезла. Вскоре появилась старуха. Она почти не изменилась, только стала выглядеть еще суше и злобнее.

Без лишних прелиминарий я тут же заявил ей, что ее любимая внучка Сильвия шлет ей пламенный привет и зовет в гости. Старуха, не говоря худого слова, тут же попыталась выставить меня за дверь, но быстро сдалась, когда я в красках описал все то, что видел в тот памятный день.

- Значит, отродье-таки выжило? - холодно и обреченно спросила она и, помолчав минуту, позвонила в колокольчик. Вскоре на столе перед нами появились вино и печенье, - Ну, и сколько вы хотите за ваше… молчание?

Я хотел только подробный рассказ, не более.

…

- Люси всегда была дурой, - так начинался ее рассказ, - и фантазеркой. Если бы Господь вложил в ее голову хоть крупицу смекалки, она бы без труда выскочила замуж. Конечно, не красавица, но… знали бы вы, например, Агнес – ее подружку по пансионату! Поперек себя шире, с настоящими усами, но ведь умудрилась же охомутать сталепромышленника и укатить с ним не то в Бразилию, не то в Аргентину… Эта же все ждала любви. Такой, чтоб сама пришла к ней, зацепила и унесла. И прождала так до тридцати годов. А как чухнула, что времечко то утекло сквозь пальцы, так давай метаться. Ребеночка ей захотелось, прости Господи…

Но тут уже и престарелые вдовцы нос начали воротить. Даже на такой товар находились невесты помоложе и побойчее. Замкнулась моя королевна в себе и целыми днями бродила, как неприкаянная, потом стала в лес уходить на весь день. Я надеялась, что перебесится, смирится и начнет вести себя, как подобает неприглядному статусу, но так и не дождалась. А однажды Люси из леса не вернулась.