Академия мрака

2

На ум пришла фраза из учебника по психологии о китайских пытках водой: «Сердце жертвы, сидящей в удобном кресле, разрывалось, предвосхищая падение очередной капельки».

Звучало не слишком научно, если подумать, но факт оставался фактом.

Вернувшись в гостиную общежития, Калеб лег на диван и попытался смотреть утренние новости. Кинескоп до сих пор не отошел от того случая, когда Рокки, охранник, припечатал местного дилера марихуаны головой о верхнюю панель, и картинка каждые несколько секунд неспешно выцветала до полного мрака. Калеб поймал себя на том, что предвкушает каждый новый «цикл выцветания»: колени дрожали, как у спринтера, готового рвануть вперед, ноздри болезненно широко раздувались.

– Хос-спаде, – прошипел он, кладя потрепанную подушку на колени. – Этим утром чайник нехило так свистит, да?

Время текло неуклюже, боком, будто сороконожка, ползущая вдоль шеи. День уже обещал быть длинным.

Спортивный диктор закончил обозревать матчи недели:

– Слово предоставляется нашей неподражаемой Мэри Гриссом, ведущей прогноза погоды!

Сверкнули зубы в коронках. Мэри Гриссом расправила плиссированную юбку на бедрах и поднесла руку к карте.

– Спасибо, Фил. Не казните меня за плохие прогнозы – я всего лишь глашатай. Итак, дорогие телезрители, остаток сегодняшнего дня и весь завтрашний день пройдут не лучшим образом. Снегопад сменится ледяным дождем завтра к полуночи… – Разделенная пополам колеблющейся линией, которая медленно перекатывалась через фигуру телеведущей, точно преданный любовник, Мэри продолжала указывать на изогнутые синие стрелки ползущего холодного фронта.

Закрыв лицо подушкой, Калеб попытался прислушаться. Остальная часть общежития уже принялась готовиться к завтраку и началу занятий в девять тридцать. Фены, смывы в душевых кабинах, трубы сортиров и стереосистемы, настроенные на университетскую радиостанцию ХЛОП, глушили звук телевизора. Планы сводить Джоди на зимнюю ярмарку сегодня вечером казались сорванными в полете. В последнее время им с девушкой нормально побыть вместе никак не удавалось.

– Ура-ура-ура, – пробормотал Калеб. – Славно поживает моя и без того богатая на потрясения личная жизнь.

Явилась пара девиц с третьего этажа, озарив Калеба сочувственно-милыми ухмылками. Ладно, значит, он снова болтал сам с собой. Вошло уже в привычку. Что ж, она даже добавляла Калебу обаяния. По крайней мере, иногда.

– Болезнь Альцгеймера, дамы, – пояснил Калеб. – Начинается как раз под сдачу выпускной диссертации.

В шерстяных халатах и пушистых тапочках, девушки проплелись мимо парня, посмеявшись над ним, переключили канал, сели и начали смотреть «Семейку Брейди». Кажется, их даже не особо раздражала «плавающая» картинка. С первых секунд Калеб понял, что крутят эпизод, где Синди теряет куклу Китти-Котомку, удивительно похожую на миссис Бисли из «Семейного дела» – разве что без бабушкинских очков, которые юная Баффи одержимо таскала у себя на поясе. Калеб не мог вспомнить настоящее имя актрисы, исполнившей роль Баффи. Брат, Джонни Уайтакер, снялся в «Томе Сойере», «Зигмунде и морских чудовищах», а затем вступил в Корпус мира – чтобы не повторить плачевную судьбу многих детей-актеров.

«Баффи» покончила с собой. «Передозировка наркотиков», – вспомнил Калеб.

Иногда просто ничего хорошего на ум не идет, в какую сторону ни повернись – хоть бы и в сторону «Семейки Брейди». В коридоре где-то в радиаторе лязгала льющаяся вода, по верхотурам окон тек конденсат. Калеб уставился на покрытые инеем кусты снаружи.

На занятиях его только и тянуло, что вернуться сюда и позаниматься чем-нибудь в свое удовольствие, но сейчас не хотелось ни читать, ни спать, ни стирать (а уж стирку-то затеять точно стоило). Одни стайки студентов маршировали вверх по склону к корпусам биологии и физики, другие пересекали лужайки, направляясь на гуманитарные факультеты в Кэмден-холле или в тренажерный зал. Калеб не мог взять в толк, как кто-то в принципе может бежать тренироваться с самого утра, хотя Вилли часто так делал.

Где-то поблизости зазвонил телефон.

Может, пойти и поболтать с Лягухой Фредом? Калеб посмотрел на часы. Стекло над циферблатом тоже отчего-то запотело.

Хотя напрягаться не стоило. Шансы на то, что Лягуха поднялся в такую рань, были нулевые. Впрочем, насчет его режима вообще нельзя быть уверенным. Парень мог дрыхнуть по шестнадцать часов в сутки, если не больше, – он называл это «сновидческая терапия» и относился к делу серьезно, с благоговением. Когда Лягуха рассказывал о своих похождениях на боковой, у Калеба часто возникало ощущение какой-то тоскливой тяжести в груди.

– Если ты управляешь сном о мире, ты управляешь миром, – однажды ленно бросил Лягуха Фред в эфире ХЛОП, прежде чем заснуть прямо за пультом управления. Угрюмая песня Doors – When The Music’s Over – прозвучала в тот вечер четыре раза без перебивки, а потом Рокки с охранниками заявился в студию, отперев дверь, и настучал Фреду по башке.

Пять минут десятого… шесть.

Калеб подумал о том, чтобы дождаться Джоди и уговорить прогулять оставшиеся занятия – зная, что нечего и пытаться. Она всегда серьезно относилась к оценкам – даже слишком серьезно, даже в начальной школе. О ней писали в местных газетах – что-то вроде «девушка не пропустила ни дня занятий вплоть до выпуска». Калеб понимал, что за причины двигали Джоди, но просто хотел, чтобы хоть раз все сложилось иначе. К глазам, откуда ни возьмись, подкатили слезы.

Джоди верила, что должна быть целеустремленной, если хочет иметь шанс избежать участи нищего белого отребья, поглотившей остальных членов ее семьи. Два брата и две сестры, все младше Джоди, уже обзавелись собственными семьями, прирастающими, точно снежный ком: с детьми, на чье содержание не было денег, бесконечными судимостями за наркоторговлю, проституцию и пальбу по собакам, парочкой умственно отсталых младенцев, никогда не получавших должного ухода, в котором так нуждались.

Ее брата Джонни шесть раз резали ножом, дважды в него стреляли, но парень все еще угонял машины – будто и не удаляли половину тонкой кишки этому молодчику. Второй брат, Рассел, был домушником, он любил карабкаться по водосточным трубам и шпалерам по ночам – подсматривать за ужинающими семейками, будто за каким-нибудь сраным ситкомом. Рассела уже пять или шесть раз арестовывали, но полиция не могла упечь его надолго, потому что тот никогда не крал ничего дороже пятидесяти баксов. В основном – копилки, женские трусики, радиочасы, старые черно-белые фотографии и любые выпуски «Ридерз Дайджест», которые только попадались под руку. Калеб прекрасно понимал, что братец Рассел – скорее фетишист, нежели воришка.

У Калеба также было нехорошее предчувствие, что братья, возможно, когда-то подвергли Джоди сексуальному насилию. Их коричневые зубы, татуировки и пивные животы наводили на исключительно дурные мысли. Сама Джоди ни в чем таком не признавалась, хотя иногда брыкалась и плакала во сне. Калеб задавался вопросом: а смог бы Лягуха Фред, эксперт по части сновидений, порыться в ее спящем подсознании и добраться до правды?

Особенно неуместным оказалось то, что мать-алкоголичка до сих пор хранила альбомы с вырезками первых попыток Джоди писать от руки и считать, с наклеенными повсюду золотыми звездочками и смайликами. Калебу доводилось листать эти альбомы – даже самый мелкий детсадовский шрифт в них казался идеальным. Каждый школьный проект был безупречен: пищеварительный тракт нарисован в точном масштабе, как и лимбическая система, карты погоды подробнее, чем у Мэри Гриссом, все такое до безумия тщательное и дотошное, и так – из года в год. Много ли известно миру пятилетних девочек, не допускающих в прописях ни единой ошибки?

Теперь, на последнем семестре их выпускного курса, Джоди еще больше погрузилась в учебу. А между ними ведь так много недомолвок и недосказанности. Чем дальше в лес, тем только больше. Дантист прописал Джоди такую странную штуку из пластика, чтобы вставлять в рот по ночам, – уж слишком сильно девушка скрежетала зубами во сне. По-научному эта хворь звалась бруксизмом. Скрежет не давал Калебу толком высыпаться, да и днем, бывало, чертовски отвлекал. Но Джоди уже даже не воспринимала звук, производимый челюстями, на слух – настолько он стал частью ее самой.

Ее высокий средний балл, охапка рекомендательных писем, хорошие отношения с преподавателями, исследовательская работа, озаглавленная «Шизофрения как стимул и средство выражения расовой памяти, первобытного страха и рептильного мозга»… Калеб мало что из этого понимал. Однажды Джоди пустилась в очень подробные объяснения, но кончилось это тем, что они с Калебом переспали. Так вышло даже лучше.

Десять минут десятого.

Калеб грудью навалился на подоконник, наблюдая за настоящим, покуда оно еще не стало прошлым. В следующем году Джоди должна была поступить в медицинскую школу, и как бы ни обещала, что это не повлияет на их отношения, взгляд девушки выдавал всю без утайки правду. Сказочке конец. Оставалось лишь надеяться, что с его стороны ложь звучала не столь вопиющим образом, – хотя Калеб подозревал, что с притворством у него дела обстоят еще хуже.

Телефон в конце коридора продолжал звонить, и парень задумался, поднимет ли кто-то трубку. Радиатор щелкнул, выключаясь. Примерно на сороковом гудке до Калеба дошло, что звонит его собственный телефон.

Калеб вытащил свой ключ и помчался по коридору, почти уверенный, что тот, кто так долго висел на линии, вероятно, подождет еще минуту. Поскользнувшись на мокром кафельном полу, парень едва не вписался головой в стену, но добрался-таки до комнаты, вогнал ключ в замочную скважину и повернул ручку. Кому он так сильно понадобился?

Дверь подалась гораздо охотнее, чем ожидалось, ручка выскользнула из потной ладони, и инерция занесла Калеба в комнату слишком уж быстро. Запнувшись о коврик, парень с трудом удержал равновесие, но чуть не упал, когда спинка стула, за которую он ухватился, выскочила из-под руки. Господь Всемогущий, так упадешь – и костей не соберешь! Стопка книг, громоздившаяся на стуле, рассыпалась по полу, а стоявшая на ней бутылка пива разбилась вдребезги.

– Черт. – Калеб выхватил телефон из подставки. – Алло? – Он принялся осторожно сгребать осколки в кучку краем стопы. – Эй, есть кто на проводе? Только трубку прямо сейчас не бросайте, лады? Я тут! Я слушаю!

Ни гудков, ни треска помех из-за плохого соединения.

Один лишь мертвый эфир – столь стылый, что из трубки чуть ли не холодом веяло.

– Алло?..

Пустота. Тишина. И так – еще пять ударов сердца. Восемь ударов… десять… строго говоря, не было причины считать их, но Калеб считал. Ни намека на свист дыхания на другом конце провода, ни шума машин или любых других фоновых звуков, на что-либо указывающих, не было слышно. Никакого намека на человечность – и именно поэтому Калеб до сих пор не положил трубку. Ведь нечто по ту сторону телефона так долго ждало ответа.

Когда Калеб еще сильнее прильнул к трубке, ему показалось, что он почувствовал чье-то присутствие. Нечто гораздо большее, чем он сам, пыталось втянуть его внутрь. Калебу не хватило духа сказать в трубку что-то еще – тяжелая тишина была такой всепроникающей, что казалось, будто у него в руке нет телефона, нет даже уха, внемлющего звукам.