В январе на рассвете

6

Володька Сметанин и сам толком не ведал, что за блажь пришла ему в голову — встретить своих боевых друзей в землянке подобным образом. Скорее всего получилось это от желания хоть чем-то удивить их, выразить великую радость, оттого что так легко и счастливо отделался и на этот раз, когда, казалось, никаких шансов не было на спасение и он уже почти не надеялся выбраться назад живым, о чем, правда, умолчал при встрече, не все поведал так, как было в действительности, — как-то не принято говорить вслух о таком.

Впрочем, в свою удачливость, в свое боевое счастье он верил всегда. И, отправляясь в этот дальний маршрут за Десну, он ни на миг не усомнился в благополучном исходе. И каким бы ни казался с виду беспечным и расхлябанным, внутренняя настороженность и звериная чуткость не покидали его всю дорогу, пока они шли перелесками и полями, выискивали место перехода через железнодорожное полотно, заносили на карту гарнизон на станции, а особенно, когда стали входить в деревню, хотя вроде ничто и не предвещало здесь плохого. В деревне они разглядели дом связного. Во дворе не было выставлено предупреждающего об опасности знака. Только врожденное, никогда не подводившее его чутье помогло Володьке в последний момент опередить немцев: он первый успел швырнуть гранату за плетень. А потом он поступил так, как счел нужным в сложившейся обстановке. И никакого сомнения, никакого страха не возникло у него, когда, прикрывая огнем отход товарищей, он решил остаться там — один против многих. В те минуты некогда было думать о себе, нужно было любой ценой задержать гитлеровцев, не дать им обойти себя, броситься в погоню за товарищами. И он все свое внимание сосредоточил только на этом: стрелял из автомата короткими очередями, точно помня, сколько в диске еще остается патронов, чтобы вовремя заменить его новым, который наготове лежал в подсумке; стрелял каждый раз с нового места и перебегал дальше, потом швырнул гранату наугад, чтобы наделать как можно больше переполоху и создать впечатление, будто он не один, будто их много тут, окопавшихся возле пригорка на краю балки, в кустах за плетнем.

«Значит, связник провалился, — думал Сметанин. — Не предупредил — значит, хана тому связнику».

Страх пришел к Володьке чуточку позднее. К тому времени немцы куда-то неожиданно подевались, видимо, каким-то образом потеряли его в ночной суматошной перепалке, совсем в другую сторону устремились, по ложному следу, а возможно, и настоящие следы обнаружили, что, конечно, было хуже всего. Лучше, если б они имели дело только с ним, хотя если начистоту, он и так уже порядочно насолил им, устроив весь этот шум-тарарам, вызвав такую неразбериху, что и самому не понять, где и что сейчас происходит; во всяком случае, стрельба теперь гремела в разных концах деревни, перекатываясь волнами от окраины к центру и обратно. Судя по количеству выстрелов, гарнизон в деревне стоял немалый, и просто нужно быть олухом и простофилей, чтобы ничего подозрительного не приметить, когда они столько времени высматривали тайком из леса. Особенно часто бухали из винтовок где-то на задах деревни, кажется, среди тополей над ручьем, откуда недавно разведчики подступали к деревне. Значит, фрицы уже обошли его с тыла и стерегут на выходе, так что тем путем обратно не выйти, как раз нарвешься там на пулю, что никоим образом, конечно, не устраивало его — надо было что-то другое придумывать.

С автоматом наизготовку он лежал у плетня за сугробом, мучительно соображая, как же быть. То, что его на время потеряли из виду, безусловно, на руку ему — дает право выбора действий, каких от него никто не ожидает, тем более что он и сам пока еще не знал, какими эти действия будут. Все дальнейшее зависит исключительно от его расторопности и предприимчивости. Чем неожиданнее он проявит себя, тем больше у него шансов вырваться невредимым, хотя никогда до конца не известно, что лучше, а что хуже в том или ином случае, где выгоднее; по-всякому все может обернуться: иной раз удачей, а когда и неминуемой гибелью. Так что думай не думай, а чему быть, того не миновать, лишь бы мало-мальскую пользу извлечь при этом. Потому-то он и колебался, не зная, как поступить: то ли еще немного пообождать и попытаться натворить что-либо в деревне, то ли улепетывать немедля, покуда фрицы не очухались и окончательно не прижучили его здесь. В любом случае баш на баш выходит, надо на что-то решаться.

Но тут стрельба, до сих пор оглушавшая и возбуждавшая его, внезапно оборвалась, ненадолго повсеместно установилось затишье, в котором как-то запоздало прозвучали подряд два винтовочных выстрела, совсем поблизости и опять позади, отчего ему сразу стало не по себе; наступившая неизвестно по какой причине тишина мешала сосредоточиться и принять наилучшее в его положении решение, тем самым ставя под сомнение всю полученную до этого выгоду и удачливость.

Непривычно и неловко было лежать, ничего не делая, и ловить настороженным ухом те звуки, на которые раньше, в пылу боя, не обращал внимания. Оказывается, по всей деревне, там и сям, беспрерывно взахлеб лаяли собаки, слышалось поскрипывание открываемых ворот, какие-то хлопки, неясные оклики, мелькали слабые огоньки в замороженных окнах изб, некоторые тотчас же гасли. Только за темным садом, под-нимавшимея в горку от той балки, где укрывался теперь Володька, как будто бы высоко над землей, прямо в небе, в два ряда, один над другим широко светился желтыми тусклыми окнами бывший поповский особняк, в котором, по всем приметам, должно быть, размещался штаб гарнизона. Оттуда, из-за раскидистых корявых яблонь, неслось диковато-хриплое завывание: с лязганьем гремело железо по проволоке, чей-то явно взбесившийся пес метался во дворе, пытаясь сорваться с цепи. А потом там ударил выстрел — все смолкло. Но через секунду-другую темнота опять всколыхнулась озлобленным собачьим лаем, перекидывавшимся со двора на двор. И вдруг где-то недалеко в проулке, вроде за плетнем в саду, куда в начале боя Сметанин метнул гранату, раздался человеческий стон. Скорее даже это не стон был, а какое-то бормотание, жалобное, болезненное, похожее на всхлипы, будто скулила побитая собака, — и слышать это было тягостно.

«Раненый, что ли?» — встрепенулся Володька и, упираясь локтями в снег, передвинулся чуть в сторону.

«Вот так бы и меня могли», — с неожиданным удивлением подумал Сметанин. Он нисколько не сочувствовал этому чужому, наверное, ненавистному ему человеку, который мучился сейчас там в саду, но и не сожалел, что не прикончил его сразу, просто мысленно перенес все это на самого себя. Его не испугало, что он мог оказаться точно в таком же состоянии; он привык к разным смертям, во всяком случае, ему казалось, что привык. Но то, что его могло и не быть уже сейчас, дало вдруг мыслям новый поворот, и он внутренне содрогнулся, представив, как солдат, разрядив в него автомат, добив его трясущейся от злобы очередью, поспешно перешагивает через мертвое тело. А потом все они, кто пройдет мимо, побегут, устремятся толпой в поле, куда только что ушли Володькины товарищи.

И тогда он почувствовал страх. Он боялся не за себя; его беспокоило то, что может произойти дальше с ребятами, окажись он вдруг раненым или убитым. Среди ровного поля их запросто перехватят и перестреляют прежде, чем им удастся добраться до леса. Чертовски обидно, если так случится. Не понапрасну ли он затеял всю эту катавасию?..

Он приподнялся на локтях, всматриваясь в туманные сумерки за черным плетнем, где различались рослые яблони, оплывавшие округло колеблющейся синеватой мутью. Как раз за этим садом и вставал, слабо светясь широкими окнами, двухэтажный дом, который почему-то все больше притягивал к себе Сметанина. По всей вероятности, туда без особых хлопот можно пройти садом, где сейчас никого из гитлеровцев, пожалуй, нет, иначе давно бы уже вытащили раненого. Володька еще не знал, какую выгоду он сможет извлечь из того, если сумеет незаметно подкрасться к фашистскому штабу, но мысль об этом уже не оставляла его, и, обдумывая ее на всё лады, он начал одновременно намечать все пути возможного отхода из деревни. Пожалуй, в случае надобности, можно попутаться воспользоваться вот этой глубокой балкой, заметенной сейчас непролазными сугробами. Конечно, если где-нибудь там на задах огородов уже не выставили сторожевые посты, которые как раз и сцапают его на выходе, когда он меньше всего ожидает, — это тоже надо иметь в виду.

Лежа на боку, настороженно оглядываясь по сторонам, Володька снял лыжи, закопал их в снег; потом, присев, скинул со спины мешок, поставил его рядом и, продолжая вести наблюдение, стал на ощупь выбирать из мешка гранаты — их осталось всего лишь три. Гранаты он, расстегнув маскхалат, сунул в карманы куртки, чтобы иметь их под рукой, как понадобится. Затем, надев уже мешок и подумав немного, сменил в автомате диск — так, пожалуй, вернее будет. Приготовляя оружие к бою, он упрекал себя за то, что в суматохе упустил фрицев из виду, так у настоящих таежников не водится: нельзя на охоте отпускать зверя далеко от себя, нужно все время держать его перед глазами, чтобы он не видел, а ты видел, по всем правилам надо выслеживать, на хвост ему наступать, вслепую действовать не годится.

Медленно, с остановками, он полз вдоль плетня, стараясь слиться в темноте со снежными сугробами. Время от времени замирал на месте, чутко прислушиваясь. Вокруг, казалось ему, зарождаются какие-то подозрительные, едва уловимые шорохи — это шуршала одежда. Потом неподалеку опять залаяли собаки, припадочно так, словно взбесились. Кто-то прикрикнул на них, голос был явно не русский. Ага! Значит, все-таки задвигалась немчура, зашебутилась; оттого ему как-то поспокойнее стало.

У плетня, где был разрыв, он привстал на колени и заглянул в щель. Теперь хорошо было видно все, что открывалось за огородами, позади заснеженного сада — двухэтажный коробчатый дом с желтыми окнами, какое-то приземистое здание, наверно, конюшня, выходившее в сад глухой стеной, еще какие-то непонятные в темноте пристройки и навесы. Со слов Чижова Володька знал, что до войны здесь размещалась колхозная контора, и теперь он старался угадать, как лучше туда подобраться.

Он смотрел в сад и видел, как морозно дымятся по снегу голубоватые клубы. Сумерки все сгущались, в их наплывах как будто бы шевелились корявые ветви яблонь, создавая ощущение непостоянства и переменчивости, которое тем более усиливалось, что вверху, между темно-фиолетовых наслоений облаков, уже прорывалось желтоватое пятно луны, готовой вот-вот взойти и осветить все вокруг. Нужно было поторапливаться.

Пригибаясь, он шел по-за плетнем, направив автомат на темный провал в дощатом полуразвалившемся сарае, откуда его могли подстрелить, если кто-нибудь находился там в засаде. Не упуская ни на Минуту сарай из виду, он по-прежнему мельком озирался по сторонам. Пока в саду вроде никого еще не было, неразборчивые голоса и окрики доносились только от двухэтажного дома. Он слышал, как несколько человек, о чем-то переговариваясь, пробежали улицей в этом же направлении; чуть позже еще кто-то проскочил туда же.