Правда о втором фронте

II

Возвращение в Брюссель не было особенно радостным: слухи о напряженном положении в бельгийской столице достигли Лондона. Еще на Кройдонском аэродроме я познакомился с одним из министров нового правительства Пьерло. Министр провел в эмиграции более четырех лет; новые люди, выросшие в подпольной борьбе и ставшие во главе народных масс, были чужими для него. Министр, правда, не подвергал сомнению их патриотизм, но «опасался» доверить им государственное управление. Он старался разъяснить мне, что героизм и государственная ответственность — вещи разные. Министр охотно уступал героизм партизанам и лидерам движения сопротивления, оставляя на свою долю управление страной. Осторожненько критикуя «левое поветрие» в Европе, он выражал уверенность, что «болезнь» эта пройдет, как только в освобожденных странах будут созданы нормальные экономические условия, то есть появится достаточно хлеба, одежды, тепла.

Спутник министра, пожилой, но все еще молодящийся полковник, был настроен более решительно: он предлагал бороться с «поветрием», пока оно не расширилось и не проникло слишком далеко вглубь. Выпячивая узкую грудь, на которой красовалось столько орденских ленточек, что их, кажется, хватило бы какому-нибудь полководцу на завоевание всего мира, полковник требовал «поставить выскочек на свое место». Резкая откровенность этого вояки покоробила министра. Он стал переводить требование полковника на замысловатый язык опытного политика: он, видите ли, не хочет обременять властью людей, не привыкших к такому бремени, как государственная ответственность.

Полковник, неожиданно узнавший, что его собеседник не английский, а советский военный корреспондент, попытался исправить промах. Но в это время дверь самолета захлопнули, моторы взревели, и машина, встряхивая и подбрасывая нас, покатилась на старт. Лишь в воздухе полковник снова добрался до меня и минут пятнадцать надрывался, кричал мне в самое ухо, убеждая не судить превратно о его взглядах.

Обстановка в Брюсселе действительно оказалась напряженной. Страна была раздроблена не только политически. Четырехлетнее господство немцев усилило антагонизм между живущими на севере и северо-востоке Бельгии фламандцами, говорящими на языке, близком к немецкому, и расположившимися на юге и юго-западе валлонцами, говорящими на одном из французских диалектов. Первых немцы поддерживали, возвели их в ранг «арийцев», вторых притесняли, угрожая лишить их самостоятельности путем присоединения к вишийской Франции (французские фашисты открыто требовали этого). Маленькое двухнародное и двуязычное государство трещало по этому этническому шву.

Королевский дом, пытавшийся играть в прошлые времена роль единой крыши над двумя народами, фактически тоже раскололся. Король Леопольд, пронемецкие стремления которого никогда не были секретом, во время войны открыто стал на сторону Германии. Его брат Шарль, выросший в Англии и окончивший английскую военно-морскую школу, откровенно ориентировался на Лондон.

Раскол в королевской семье был лишь отражением более серьезного, глубокого размежевания между пронемецкими и проанглийскими силами в экономике, культуре и политике Бельгии. Это размежевание шло сверху донизу. Финансово-промышленный концерн «Сосьете женераль», в той или иной степени контролировавший шестьдесят процентов бельгийской промышленности и торговли, базировался на английском капитале. Другой концерн «Банк де Брюссель», вершивший судьбами остальных сорока процентов бельгийской экономики, имел в о своей основе немецкий капитал. Видимое отставание немецкого влияния в промышленности, финансах и торговле сторицей возмещалось весьма сильным влиянием немцев в сельском хозяйстве: помещичья знать, часто связанная родственными узами с немцами и поставлявшая стране офицерство и высшее чиновничество, была целиком на немецкой стороне.

Приход английских войск в Бельгию, которые, кстати сказать, немедленно доставили туда принца Шарля и назначили его регентом, резко нарушил это существовавшее до войны относительное равновесие между проанглийскими и пронемецкими силами. Англичане стали решительно ассимилировать пронемецкие элементы в промышленности и финансах. Проанглийский, или, выражаясь более точно, английский концерн «Сосьете женераль», становился почти полным хозяином экономической жизни страны. Англичане оставляли «пока» за собой и безраздельное хозяйничание в Бельгийском Конго.

Бывшие пронемецкие силы, потеряв прежнюю опору, пытались все же сохранить свои старые позиции, старались найти новую поддержку как внутри страны, так и за ее пределами. «Банк де Брюссель» после прихода союзников стал издавать газеты «демократического направления». Политические группировки, стоявшие за ним, попытались установить контакт с родственными группами во Франции. Однако эти усилия не увенчались успехом. Тогда бывшие германофилы перешли на английскую сторону, пытаясь откровенной преданностью новым хозяевам загладить свои старые прегрешения.

И только независимый и свободный голос подлинно народных демократических организаций, окрепших и развившихся в ходе патриотической борьбы с немецкими захватчиками и находивших вдохновенный пример в священной войне советского народа, звучал резким диссонансом в хоре проанглийских голосов. Поэтому все усилия нового бельгийского правительства, прибывшего в обозе британской армии, были направлены на то, чтобы заглушить этот голос. Правительство католика Пьерло, которое 2 сентября 1944 года осудило призыв Национального комитета сопротивления к восстанию против немцев (днем позже, после успешного выступления бельгийских патриотов, оно одобрило его), открыло поход против патриотических организаций Национального фронта независимости и его вооруженных сил — партизанских отрядов. Оно решило сначала разоружить патриотов, чтобы затем начать открыто проводить свой реакционный курс ущемления народных прав и свобод. Партизаны отказались разоружиться: немцы еще сидели на канале Леопольда и за Шельдой.

Насколько правильно было решение партизан, показало вскоре арденнское контрнаступление немцев. Союзное командование оказалось вынужденным поспешно снабдить партизан дополнительным вооружением и бросить на фронт. Коммунисты, по праву считавшиеся душой партизанского движения, и тут встали в первые ряды; они по первому же сигналу подняли свои отряды на борьбу с вторгнувшимися немцами.

Ко времени моего возвращения в Брюссель там создалось весьма тревожное положение. Правительство распускало провокационные слухи: партизаны якобы готовят вооруженное выступление. Мощный аппарат английской пропаганды предоставил себя в распоряжение Пьерло, присоединившись к этой кампании инсинуаций и лжи. Союзное командование предложило офицерам не появляться на улицах без оружия, словно «выступление» готовилось против самих союзников. Кадровые офицеры, особенно те из них, кто рассматривал войну с немцами как спорт, обвиняли бельгийских патриотов в неблагодарности. Некоторые даже требовали положить конец внутренним треволнениям в стране и «навести порядок». Часть офицеров технических войск, настроенных более демократически, осуждала вмешательство английской армии во внутренние бельгийские дела.

Английские части подтягивались к Брюсселю. Танковая бригада расположилась в южном предместье столицы.

Войска гарнизона постепенно приходили в состояние боевой готовности. Штаб разработал план оккупации бельгийской столицы на случай возникновения беспорядков. Англичане готовились к войне против своих недавних союзников вполне серьезно и деловито. Штабисты забыли только или не решились подготовить к этой операции солдат. Солдатам и многим офицерам не нравилась роль полицейских. Они откровенно выражали свое недовольство. Мне рассказывали даже о брожении в отдельных частях, подтянутых к Брюсселю. В танковой бригаде солдаты поговаривали об отказе выполнять приказание, если их поведут на улицы города. Офицерам пришлось давать честное слово, что до стрельбы по бельгийским патриотам дело не дойдет. Возникло своего рода соглашение: офицеры не отдадут такого приказа, чтобы не вынуждать солдат отказываться от его выполнения.

В тот пасмурный день, когда бельгийские патриоты вышли на улицы столицы, Брюссель был странно тих и спокоен. Демонстранты двигались длинными тихими колоннами, словно они направлялись на похороны. Лишь изредка раздавались восклицания — публика очень вяло подхватывала их. Над пестрыми колоннами поднимались широкие плакаты на французском, фламандском и английском языках: «Мы не против союзников. Мы — за активную помощь союзникам. Мы — против немецких агентов и их покровителей». Среди демонстрантов особенно выделялись своими белыми и красными повязками на рукавах бойцы внутренних сил сопротивления. Они с беспокойством посматривали на английских солдат, которые в полном боевом снаряжении патрулировали по городу.

Персонал трамвая бастовал. Густая и пестрая толпа двигалась по улицам. Все были мрачны. Бельгийцы явно сторонились союзников. Даже хорошо знакомые делали вид, что они не узнают своих недавних гостей в английской форме. Они посматривали на нас исподлобья, некоторые вызывающе свистели, проходя мимо. Они как бы бросали союзникам вызов: кто, мол, хозяева тут — вы или мы?

Первой пошла в атаку молодая бельгийская армия. Она закрыла демонстрантам путь к центру. Демонстранты повернули в соседние улицы. Солдаты бросились им наперерез. Совершая перебежки из улицы в улицу, они быстро занимали важные здания, устанавливали пулеметы, словно ожидали штурма Брюсселя немцами. Они кидались на демонстрантов, теснили их, подталкивая прикладами, иногда пускали, видимо для острастки, очереди из пулеметов и автоматов. «Черчилли» (тяжелые английские танки) угрожающе следовали за солдатскими цепями; в их молчаливом наступлении было что-то символическое: черчилли (не танки, а люди) поворачивались к народам своим настоящим лицом.

Я видел разгон демонстрации у вокзала Гардэмиди. Солдаты пинками гнали отстающих, избивали палками и прикладами сопротивляющихся. Демонстранты, настроенные сначала добродушно, свирепели, ругались, готовые ввязаться в драку. Иногда они отвечали солдатам оплеухами, за что получали прикладами по голове.

Я стоял в подъезде большого дома и вспоминал прозрачное сентябрьское утро, когда союзники только что вступили на территорию Бельгии недалеко от Турнэ. Шумливая и беспечная колонна наступающих неожиданно остановилась у одинокого домика за городом Люз. На широкой и белой бетонированной дороге, почти под самыми окнами домика, лежало несколько трупов в гражданском платье. Они были расстреляны совсем недавно: кровь еще густо краснела на вымытом недавним дождем бетоне. Мы нашли испуганного хозяина домика. Дрожащим от страха и горя голосом он рассказал нам историю гибели своих земляков. Группа бельгийских партизан, обнаружив немецкую засаду в соседнем лесочке, решила атаковать ее. Партизаны, не располагая тяжелым вооружением, какое было у немцев, рассчитывали лишь поднять побольше шума, чтобы сорвать коварный замысел врага. Но все же они переоценили свои силы. Немцы быстро окружили их, обезоружили и расстреляли. Однако кровь патриотов не пропала даром: головной танк колонны союзников услышал стрельбу. К роще, где скрывалась засада, послали пехоту, она вышибла оттуда немцев…