Пленники

3

Комната в полиции. За столом восседает офицер. Голова на длинной шее, оттопыренные большие уши. Сзади него висит портрет Гитлера.

Оник сидит перед столом. Если прямо смотреть на следователя, кажется, он похож на Гитлера. Только Гитлер был суетлив и истеричен, а этот выглядит крайне медлительным. Он часто зевает, обнажая стальные зубы, и почти не двигается.

Оник ждал допроса с биением сердца. Он не знал, за что его арестовали, не знал, где его товарищи. Обо всем этом он рассчитывал узнать здесь. Для этого надо было хитрить и во всяком случае показать разговорчивость. Поэтому он с самым бодрым видом обратился к следователю с приветствием:

— Здравия желаю, господин офицер!..

— Да! — последовал ответ, предназначавшийся то ли Онику, то ли сопровождавшему его полицейскому.

Ему предложили сесть. Начало неплохое!..

— О, спасибо! Я сегодня столько ходил, господин офицер, что в самом деле устал. В незнакомом городе трудно нашему брату. Я ведь из деревни…

— Да!

— Я ездил в Саарбрук. Армяне, которых увезли отсюда, были моими приятелями. Один заболел… и сегодня умер. Очень был хороший человек, господин офицер! Сидя умер… Вот так же, как мы с вами, — разговаривал, и вдруг умер.

— Да…

Офицер зевнул и посмотрел на Оника рыбьими глазами.

Зазвонил телефон. Офицер взял трубку.

— Да!.. Да!..

Оник посмотрел на его кулак и подумал: «Не вздумал бы пустить в ход! Это же не кулак, а десятикилограммовая гиря!..»

Разговаривал офицер недолго. Это наверное был случайный звонок, потому что, повесив трубку и распрямив плечи, он сел поудобнее в своем кресле. До телефонного звонка офицер ничего не записывал. Теперь он вытащил бумагу, положил на стол и снова сонно уставился на Оника.

— Да!

Сейчас уже трудно было понять, что лучше: продолжать болтать или ожидать какого-нибудь вопроса.

— Умирал этот человек, и я принес ему лекарство…

— Фамилия! — вдруг гаркнул следователь.

— Его фамилия?

— Твоя фамилия!

— Ах, моя? Моя — Джигарян. В лагере известна моя фамилия, господин офицер. Когда нас привезли туда, наши фамилии записали…

— Имя?

— Имя? Оник. Это тоже записали. В лагере про нас все записывают. Заботятся!..

Оник так произнес последнее слово, что следователь более внимательно посмотрел на арестованного. В углах его большого рта мелькнула улыбка. Для Оника это была немалая победа. Он понял, что его наивность принята за чистую монету. К нему вернулось вдохновение.

— Когда к нам привозят больного, доктор сразу записывает имя. Ведь завтра, возможно, человек умрет и если нет имени… гм!.. как же узнают, кто умер?

Следователь не мешал ему говорить. Но, записав нужные ему сведения, вдруг изменившимся голосом спросил:

— А теперь скажи, по чьему поручению ты был в Саарбруке?

Ага! Причина ареста начинает выясняться. Его обвиняют в том, что он поехал в Саарбрук по чьему-то поручению. Неужели взяли всех — доктора, Жака, Шевчука? Дело осложнялось. Чтобы выгадать время, Оник притворился, что не понял заданного ему вопроса.

— Да я сам ездил, господин офицер. По воскресеньям мне разрешено выходить в город. Я привык, ваш город нравится мне… Когда здесь были армяне, мы гуляли вместе. Теперь их перевели, я остался один. Было скучно, вот я и решил навестить их. Только пришел — а господин Маркар и умер!..

— Слышал уже, что умер! — нахмурился следователь. — Это меня не интересует! Кто тебя посылал туда?

— Меня? Кто же меня мог посылать, господин офицер? Утром я встал и хоть было воскресенье, поработал немного. Ну, больные… одному требуется лекарство, другому что-то надо перевязать… Следовательно, я вышел уже после десяти. По Саарбруку, признаться, бродил долго, пока не отыскал своих приятелей. У нас, армян, господин офицер, есть обычай — ходить по воскресеньям в гости друг к другу…

Оник все время улыбался, чтобы выказать беспечность. Окна в комнате были закрыты плотной синей бумагой, воздух был тяжелый.

Допрос длился недолго. Записав ответы, офицер вызвал полицейского:

— Уведите!

Еще не зная, куда его ведут, Оник поднялся и с невинной улыбкой на лице повернулся к следователю:

— Данке шон! Доброй ночи, господин офицер!..

В комнате вдруг раздался веселый хохот: расхохотался офицер.

Оника отвели в подвал и закрыли в вонючей камере. Полицейский, запиравший дверь, усмехнулся:

— Данке шон!..

Оник был доволен уж тем, что избежал побоев. Что его будут пытать, он не сомневался. Но хорошо, что не начали сегодня, очень уж он устал. Снова он должен был ломать голову над тем, что произошло, и как ему держаться на допросах. Идя к следователю, он склонен был думать, что выдал их Маргинский. Но допрос не подтвердил тягостного подозрения. В противном случае его бы спросили, не слышал ли он о крушении на железной дороге. «А может быть, они испытывают меня? Нет, им не для чего это делать. Если бы они знали о моем участии в диверсии, немедленно превратили бы в отбивную». Так и не найдя ответа на свои вопросы, он забылся в мучительной дремоте.

Утром Оника перевели в городскую тюрьму. Об этом он узнал только выйдя из закрытой машины. К нему подошел тюремный надзиратель. Оник кивнул ему с благодушной улыбкой:

— Доброе утро. Это тюрьма?

— Нет, отель!

— Данке шон!..

Странным было поведение нового арестанта. Пожилой тюремщик многих людей перевидал здесь. Но никто из входящих сюда не был столь беззаботен, как этот молодой парень. Немец не мог не пошутить!

— Нравится вам наш отель?

— Я здесь не бывал, еще не знаю.

Поднявшись на второй этаж, прошли по узкому коридору, по обеим сторонам которого тянулись закрытые двери с номерами. Вот 127, 128, 129… У 133 номера остановились. Подошел позванивая ключами дежурный. Смерив взглядом Оника с головы до ног, он открыл дверь и лениво сказал новому заключенному!

— Входи!

В верхней части двери было окошко, огражденное решеткой. Оник сразу же устремился к нему. Прижавшись к решетке, он увидел лишь серую стену напротив. Камера была тесной. В ней стояли только деревянный топчан да параша в углу.

Одиночество сильно удручало. Когда имеешь рядом товарища, время идет незаметно. Надо полагать, что и все другие клетушки заняты. Ни в одной стране мира нет сейчас стольких заключенных, как в Германии. Если каждому из них предоставить отдельную камеру… Почему же его поместили в одиночке? Так делают только с опасными преступниками. Неужели они всерьез думают, что он занимался шпионажем?..

Так прошел день.

Вечером в дверях звякнул ключ. Оник вскочил. На пороге стоял уже знакомый ему надзиратель. Оник услышал: «Раздевайся»!

— Извините, — зачем?

— Я сказал: раздеться! Одежду, всю одежду снять!

Странно! Бить будут, что ли? В карманах Оника было несколько фотографий, маленький блокнот. Он хотел взять их. Тюремщик рассердился:

— Пусть все останется на месте!

Надзиратель унес одежду и все мелкие вещи, оставив Оника в одном белье. Немного погодя он бросил в камеру полосатую пижаму и ветхое одеяло.

Одевая пижаму, Оник проговорил свое неизменное:

— Данке шон.

Тюремщик пробормотал что-то себе под нос. Оник воспользовался этим:

— Скажите, пожалуйста, господин начальник, вы не знаете, за что меня арестовали?

— Это ты должен знать лучше.

— Я ничего не знаю.

Тюремщик оборвал:

— Ну и сиди, пока не скажут.

Прошла еще ночь. Утром надзиратель принес два литра воды и кусок хлеба величиною с детский кулачок. Воду он принес в двух стеклянных кружках. В одной из них вода была подкрашена. Оник спросил:

— Это что, господин начальник?

Тот, кого он именовал начальником, уже вышел. Услышав вопрос, он посмотрел в щель:

— Шампанское! Тут раствор марганца, для умывания… Понятно?

— Да, спасибо.

Дверь захлопнулась.