Пленники

4

Потянулась вереница бесконечно длинных, мучительных дней. Тишина сводила с ума. Оник попытался говорить вслух с самим собой — и испугался собственного голоса. Припомнилась какая-то книжка, прочитанная еще в детстве. Ее герои, профессиональные революционеры, связывались друг с другом в тюрьме, пользуясь азбукой Морзе.

Оник пожалел, что не знает этой азбуки. Ведь рядом наверняка есть люди. Оник постучал костяшками пальцев в одну стенку камеры, потом в другую, — никто не отзывался.

Где-то сейчас Жак, — может быть здесь, в одной из соседних камер, и тоже ожидает своей участи? Если арестовали и доктора, никто теперь не сможет помочь Онику, никто о нем не вспомнит. Завтра или послезавтра вытащат его, поведут куда-нибудь, где удобнее и проще умертвить. Велико дело, подумаешь! Кого им бояться, чего стесняться?

Оник уже старался примириться с мыслью о том, что его дни сочтены. Но, тем не менее, всякий раз, когда открывалась дверь камеры, он вздрагивал, — вот и все кончено, сейчас ему скажут: «Шагай!»

Однажды он услышал за дверью камеры разговор. Кто-то вслух прочел его имя на висевшей снаружи дощечке и что-то спросил у тюремщика. Оник подошел к двери, но голоса уже стихли. А через некоторое время появился на пороге тюремщик и кратко сказал:

— Пойдем!

Ноги Оника приросли к полу. Глядя в глаза этого человека, он старался прочесть в них свой приговор.

— Давай, давай, шевелись! — прикрикнул тот.

— На прогулку? — спросил Оник.

Ответа не последовало. Вскинув голову, он вышел из камеры.

Спустились на первый этаж и вошли в комнату, где за письменным столом сидел молодой офицер с черной шевелюрой непокорных волос. Онику показалось, что во взгляде его глаз таилось что-то плутовское. Свежевыбритое лицо офицера было напудрено и от этого казалось бледным. Оник затруднился бы определить его национальность. Во всяком случае он не встречал немцев с подобной внешностью. Впрочем, стоило ли ломать над этим голову? Очевидно, его ожидает допрос, нужно приготовиться.

Тюремщик вышел.

— Джигарян? — спросил офицер.

— Да, Джигарян.

Губы офицера едва заметно дрогнули:

— Значит, армянин?

Оник был поражен. Опешив, он смотрел на врага, обратившегося к нему по-армянски.

— Садись!..

— Я?.. Э-э… Мне не верится!.. Вы тоже армянин?..

— Армяне живут повсюду.

— Познакомимся: меня зовут Манук.

— Манук? Это настоящее армянское имя!

— Я сам — настоящий армянин… Ты из каких мест?

— С Кавказа.

— Знаю, что с Кавказа, да ведь Кавказ велик.

— Я из Армении…

— А, с родины! Ну, расскажи, что там и как? Как живут наши соотечественники?..

Оник опустил глаза. «Черт знает что! Пытает, наверное, заключенных на допросах, а тоже называет себя «соотечественником!».

— Сейчас война, господин Манук! — сказал он. — Молодежь вся на фронте. Дома остались старики, женщины, дети. Они должны пахать, сеять, жать, молотить. Конечно, им трудновато приходится…

— А как было до войны?

— До войны? До войны ничего…

— Что значит «ничего»? Со мной ты можешь быть откровенным. Говорят, до войны у вас хлеба не было?..

Оник прямо взглянул в глаза Манука, чтобы понять — не провоцирует ли он его? Потом медленно произнес:

— А как же мы выросли бы без хлеба, господин Манук? Вы, видно, не пробовали нашего, родного хлеба?

— Не все ли равно? Хлеб повсюду один!

— Э, нет!.. Хлеб родины имеет свой особый запах, особый вкус! Как же «все равно»!..

Оник про себя не переставал обдумывать, чего добивается от него Манук. Постой! Да ведь его арестовали за беседы, которые он вел с греческими армянами! А Манук задает ему те же нелепые вопросы, что и они в свое время. Чтобы не оказаться пойманным во лжи, он с наигранным простодушием повторил здесь все, о чем рассказывал греческим армянам. Манук слушал его рассказы с полным вниманием:

— Так, так. Ну, дальше!..

Тот интерес, с каким он слушал, давал Онику надежду на более благополучный исход дела. Манук, кажется, начинает понимать, что немцы вынесли приговор, основываясь на ложных обвинениях. Потому в дальнейшем он стремился сделать свои показания еще более убедительными. Манук слушал. Вдруг, сменив тему разговора, он спросил:

— А для чего ты ходил к армянам?

Это не смутило Оника.

— А как бы вы поступили на моем месте, господин Манук? Чужая сторона — ни родных, Ни знакомых. Эти люди принимали меня как брата, как сына, делились со мной последним куском.

Манук взглянул на ручные часы и встал.

— Я должен идти. Завтра тебя освободят.

Легко оказать — иди! У Оника кружилась голова, он напрягал все свои силы, чтобы не упасть. Ему казалось, что если он упадет, его тут же прикончат. Он стоял, держась за стену.

— Что с тобой?

— Наверное, от плохого воздуха в камере — голова кружится…

— Ничего, потерпи до завтра!

Манук вызвал тюремщика и приказал увести пленного в камеру.

С трудом дождался Оник следующего дня. Странно: его не только не освобождают, но даже и не кормят. Оник терпел до полудня, потом постучал в дверь.

Тюремщик ухмыльнулся:

— Подожди, схожу в канцелярию.

Оник был в полном недоумении. Он невольно вспоминал весь свой разговор с Мануком. Неужели этот допрос был всего лишь мошеннической уловкой, устроенной для того, чтобы он подтвердил состряпанное против него обвинение? Что, если этот господин продался фашистам? Может, не следовало быть правдивым с предателем? Но вот в дверях снова загремел замок. Надзиратель подал Онику его одежду и остальные вещи.

— Одевайся и за мной!

Оник торопливо переоделся, все еще не веря, что его в самом деле освобождают. В тюремной канцелярии навстречу ему вышел Манук и улыбаясь спросил:

— Как себя чувствуешь? Ночью, конечно, не спал? Ну, ничего. Сейчас отведу тебя в надежное место, — там отдохнешь.

За воротами тюрьмы Манук остановился.

— Конечно, не надеялся, что я освобожу тебя? Известно ли тебе, что ты приговорен к расстрелу за шпионаж? Но на твое счастье — начальник вызван в Берлин. Воспользовавшись этим, я вчера уничтожил все твое дело. Значит, у нас такого заключенного никогда не было… Понял?

— Понял, господин Манук, большое спасибо! Но как вы решились на это?

— Э, не в первый раз такое проделываю! Меня привезли сюда из Парижа в качестве армянского переводчика, потом назначили секретарем тюремной канцелярии. Но разве можно допустить, чтобы пропадали честные люди? Троих тут считают расстрелянными, а они гуляют себе по Парижу…

Усмехнувшись, Манук понизил голос:

— Но об этом не следует болтать!

— Можете положиться на меня, господин Манук!..

— Да какой я господин, зови меня по имени!

Оник все еще не мог отрешиться от некоторых подозрений. Но нельзя было не верить фактам: вот он вышел из тюрьмы, идет по городу и рядом шагает Манук.

— Я познакомлю тебя, — говорит он, — с одним очень почтенным человеком. У него тебе будет хорошо.

Они шли и беседовали о том, о сем. Оник даже не спросил, что это за человек, у которого ему будет хорошо. Странно, но они идут к тому самому лагерю, где его арестовали. Было бы благоразумнее вовсе не показываться здесь. Сейчас его увидят, начнут удивляться, а станет известно полиции — снова схватят.

Оник поделился с Мануком своими опасениями.

— Ерунда! — сказал тот. — Не думай об этом! Увидев тебя на свободе, все решат, что, значит, так и надо.

Манук повернул к больнице. Уж не к Айгуняну ли? Так и есть! Манук, остановившись под окном, кричит по-армянски:

— Доктор, открой! К тебе из Армении гость!..

В окне показывается Айгунян. Он удивленно смотрит и исчезает. А затем появляется внизу, и Оник попадает в его объятья.

— Дружок, ты ли?

Манук изумленно смотрел на них:

— Оказывается, вы старые друзья? А я и не догадывался.

— Извини, брат, — повернулся к нему Айгунян, — мы еще недостаточно знали тебя. Большую радость ты мне доставил! А ну-ка, Оник, дай как следует посмотреть на тебя… Кожа да кости!..

Он заметил, что на глазах Оника навернулись слезы. Расчувствовался и сам Айгунян.

— Да что с вами? — спросил Манук. — Оник, брось плакать, вот карточки — принеси нам колбасы и пива, — устроим пирушку.

Оник поспешно вышел.

Манук улегся на кровати Айгуняна, зевнул.

— Чуть не пропал парень. Я случайно узнал, что он в нашей тюрьме. Смертником был. Но, видно, под счастливой звездой родился!..

Манук продолжал рассказывать доктору о своих делах, когда вернулся Оник.

Стол доктора принял праздничный вид. Уселись. Доктор поднял стакан с пенистым пивом, провозгласил тост за Манука:

— За твое здоровье: ты принес нам радость сегодня.

— За Оника! — сказал Манук. Не будь его, я бы не чувствовал себя сегодня таким счастливым. Пусть Оник знает, что хоть мы и выросли на чужбине, родина для нас — самое священное из всего, что мы имеем. Выпьем за Армению!

Манук вскоре попрощался и ушел.

— Ну, а теперь, дружок, рассказывай, — обратился Айгунян, — за что тебя арестовали? При Мануке я не хотел об этом говорить. А ты знаешь, что сбежал Шевчук? Мы были уверены, что Маргинский нас выдал. Я тут же перевел Жака в другое место… Ты не можешь себе представить, в какую панику мы ударились после твоего ареста. Только тогда немного успокоились, когда узнали, что тебя взяли за эту поездку.

— Меня обвинили в шпионаже. Каждый день я ждал всего, что угодно. Но вдруг привели к этому Мануку… Кстати, откуда ты его знаешь?

— Я сам вижу его только третий раз. Случайно познакомились в кафе.

— Всего третий раз?.. А он назвал тебя очень почтенным человеком. Уверял, что кой-кого спас от смерти. Хвастается, может? Или лжет? А вдруг, доктор, мое освобождение — гестаповская уловка? Решили проверить, знаем ли мы друг друга? Ох, надо быть осторожным!..

Айгунян был с ним согласен.