Оправдание Шекспира

КНИГА первая

ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ

ПРОЛОГ

ПРЕТЕНДЕНТЫ

Сегодня в шекспироведении имеются десятки претендентов на авторство шекспировского наследия. Начало было положено в середине XIX века американкой Делией Бэкон, которая отважилась в одиночку во всеуслышание заявить, что стратфордский Шакспер – никакой не Шекспир. Ее избранником был Фрэнсис Бэкон, по мнению англичан второй после Шекспира гений; правда, в своем грандиозном сочинении «Философия пьес Шакспера раскрыта» («The Philosophy of the plays of Shakespeare Unfolded», 1857) она развивает групповую теорию, но именно с ее легкой писательской руки философ Фрэнсис Бэкон стал, по мнению многих, и «Шекспиром». С тех пор предложено еще несколько имен, среди них графы, поэты, писатели, даже королева Елизавета. Есть и групповая теория. Все эти «Шекспиры», решив несколько загадок, ставили новые знаки вопроса. Ответы на них давались, но они были столь, же натянуты и неубедительны, сколь и умозаключения стратфордианцев, которые тщетно пытались и до сих пор пытаются разрешить вопиющую неувязку между творчеством Шекспира и каждодневной жизнью Шакспера в Лондоне и Стратфорде – судя по документам, более нигде стратфордский мещанин не был.

Сейчас имеется шесть главных кандидатов: Фрэнсис Бэкон (1561-1626), Эдвард де Вер, семнадцатый граф Оксфорд (1550-1604), Уильям Стэнли, шестой граф Дарби (1561-1642), Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд (1576-1612), поэт Кристофер Марло (1564-1593) и Стратфордец Уильям Шакспер (1564-1616). Обратите внимание на даты рождения и смерти, уже они могут привести к некоторым важным умозаключениям.

Сомнения начались очень давно, документы свидетельствуют, что уже в XVIII веке, когда авторство неоспоримо закрепилось за человеком из Стратфорда, были люди, которые или знали, кто настоящий Шекспир, или не сомневались, что Стратфордец им не был (об этом подробно, в ироническом ключе, разумеется, пишет Сэмуэл Шенбаум в книге «Жизни Шекспира», в четвертой части «Deviations»)[10]. Но настоящий бэконианский бум разразился во второй половине XIX века.

Как могло Делии Бэкон прийти в голову, что автор шекспировских пьес не Шакспер? Она родилась на Среднем Западе США в штате Огайо, в бедной семье; детей было много, отец рано умер. Ее взяли на воспитание друзья семьи в Хартфорд, столицу штата Коннектикут. Шенбаум и о ней пишет подробно, но с такой издевкой «…из этих кошмарных нагромождений, рожденных паранойей Делии, смутно вырисовывалось некое умозаключение. И должен был встать вопрос: кто он?»[11], что хочется сказать: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав».

Делия писала стихи, рассказы, даже пьесу; всегда не было денег, ей помогал старший брат, священник, человек замечательных достоинств; с успехом читала лекции в Бостоне и Нью-Йорке. Эти скупые подробности рисуют ее деятельной способной натурой: Делия ловила свою «синюю птицу». Что толкнуло ее взяться за чтение книг Френсиса Бэкона? Возможно, в какой-то мере – фамилия, она ведь была самоучкой. Так или иначе, но она углубилась в его сочинения, а зная Шекспира, обнаружила там значительное количество параллельных мыслей и речений. Близость двух авторов была для нее столь очевидна, что она ринулась в свое открытие, как в омут, – на дворе середина XIX века, пышным цветом цветет в викторианской Англии бардопоклонство: Шекспира изучают, ищут с утроенной энергией подробности его жизни и творчества, рукописи, письма, документальные подтверждения его дружбы с литераторами и знатью. Ничего не находят, кроме завещания, от которого у нашедшего документ пастора чуть сердце не разорвалось от огорчения – такое оно оказалось, чего греха таить, постыдное. Но надежда окрыляет – должно, же хоть что-то остаться, где-нибудь.

И новые поиски в городских архивах Стратфорда, Лондона. Опять ничего, что открыло бы, как Шекспир писал пьесы и поэмы, с кем общался, чью сторону держал в литературных сражениях. Но биографии все, же пишутся, повторяя в значительной мере ранние биографии, в основе которых традиция, устные предания и опросы глубоких стариков, собранные поклонниками Шекспира спустя два-три поколения после смерти Шакспера. Одновременно создаются шекспировские общества; по спорным вопросам – датировка пьес, источники, среда общения, путешествия по Европе – высказываются противоречивые мнения, верх одерживают предположения, поддержанные большинством.

И вот в такой бурливой, но однородной в рассуждении авторства обстановке раздался страстный голос американки, категорически отвергающей Стратфордца. Она вызвала на себя огонь верных стратфордианцев и стала катализатором для подсознательно сомневающихся. При поддержке Натаниэля Готорна Делия Бэкон издала в 1857 году свою толстенную книгу (675 страниц). Издание обернулось полным провалом. Люди не стали ее читать, кто читал – смеялся. Ее сомнения разделили, однако, великие умы того времени: Эмерсон, Марк Твен, Вальтер Скотт, Пальмерстон, даже Бисмарк. Но ортодоксальные шекспироведы, сомкнув ряды, бросились в ожесточенный бой с женщиной, верно осмыслившей ситуацию с «Шекспиром». Она уже тогда писала: «Нет, не этот старый актер елизаветинского времени, представлявший эти пьесы, как требовала его торгашеская профессия, и заинтересованный в них, как интересуется своим товаром торговец оловянными кастрюлями или глиняными горшками и мисками; нет, не этот старый торговец, не этот старый скоморох и коробейник, торгующий пьесами, не этот старый лакей трогает своей рукой наши сердечные струны, а тот, чье имя, из всех смертных имен, вселяет в нас самый великий трепет»[12]. Делия и сама писатель, ее писания страстны, убедительны, красивы, у нее свой почерк. А стратфордианцы и поныне безжалостно ее честят – не могут простить искренней убежденности, которая многих подкупила и во многих зародила сомнение.

Но она подметила еще и очень важную особенность умственной деятельности того времени: «… я полагаю, что елизаветинская философия в своих двух формах (“практическая философия” и “fable and allegory and parable”) не две философии, не две елизаветинские философии, не две новые, чудесные философии природы и практики, не две новые индуктивные философии, это одна и та же, одна и та же философия в двух формах – завуалированная аллегорией, параболой и не завуалированная; философия под покровом параболы имеет дело с гораздо более важными предметами, чем когда применяется, открыто, без покрова…»[13] Делия Бэкон в этих строках употребляет термины Френсиса Бэкона. В книге 1605 года «The Advancement of Learning»[14] и в «De Augmentis»[15] он говорит о параболической драме, которая скрывает под покровом аллегории засекреченные сообщения, адресованные лишь немногим. Это действительно черта английской драматургии того времени, можно даже сказать литературный прием. Бэкон не сомневался, что и в древних мифах, и даже в Гомере зашифровано важное знание, которое древние хотели передать будущим отдаленным поколениям. Об аллегорическом характере поэзии знали современники Бэкона. Знали и следующие два-три поколения.

Да и как не знать: и в книгах того времени прямо об этом сказано. Взять, например, весьма загадочное сочинение «Французская Академия» Пьера де ля Примодэ («Acade'mic Francoise» par Pierre de la Primaudaye). Книга – о том, как четверо юношей организовали колледж на новый лад. Об авторе этой книги мало что известно. Подозрительна фамилия.

Зная склонность елизаветинцев играть с именами[16], подумав о возможном сопряжении двух корней «primau» и «day», на русский я перевела бы имя автора «Начальный день». Книга много раз издавалась в Лондоне, в английском переводе; вошла в список книг, рекомендуемых рыцарям ордена Шлема, шутейного ордена, придуманного Бэконом (об ордене см. у Спеддинга[17]); ее упоминает также Бен Джонсон как одну из самых замечательных книг.

(Господи, сколько надо перевести книг того времени, чтобы эпоха раскрылась перед читателем во всей своей красочной многосложности, научной и бытовой, чтобы разгадались окончательно загадки Бэкона и Ратленда!) Один из героев «Французской Академии» говорит: «Я намерен действовать так, как действуют играющие на сцене: надев заимствованные маски и обманчивые одежды, они представляют реальных персонажей – тех, кого задумано представить зрителям»[18]. Эта фраза – сгусток информации: на сцене в обычае изображать реальных людей, а играется на сцене то, что пишут авторы, но есть и в жизни люди (в этом случае сам говорящий), которые натягивают на себя маски и чужие одежды, если требует необходимость.

Делия Бэкон очень хорошо знала тексты Бэкона, гораздо лучше многих шекспироведов; удовлетворившись категорическим утверждением Спеддинга, что Бэкон автором Шекспира быть, не мог, многие из них не читают Бэкона, а жаль. Зная досконально шекспировские тексты, они могли бы найти много интересного, чего знатоки Бэкона не видят.

Долгое время затаенность, тайна, аркана, хранительницей чего была аллегория, оставались вне поля зрения исследователей. И только к середине XX века эта особенность елизаветинской эпохи опять привлекла к себе внимание, но завеса, скрывающая тайны того времени, так и осталась не приподнятой. Это еще одно важное направление будущих исследований. Я сама видела в библиотеке кембриджского колледжа Тринити написанный рукой Бэкона список десяти эссе, вошедших в первое издание «Опытов» (1597), под которым Бэкон декларировал свою приверженность к тайне: «Not to aquaint everie’ one with Secrets» («Не знакомить каждого с секретами»).

Видеть и прочитывать аллегории – еще одна черта того времени. «Открытие моральных прописей в Гомере, поиски других аллегорий начались еще в IV веке до нашей эры, особенно этим занимались неоплатоники»[19], – пишет в комментариях к понятию параболической поэзии Б. Викерс. Мы этот навык утратили, но, переносясь в ту эпоху, должны его в себе выработать.

Делия боролась за свои идеи одна, были люди, которых восхищала ее страстная убежденность. Они помогали ей, но не верили. Один в поле не воин – Делия не осилила вал непонимания, насмешек. Ее можно понять, она была абсолютно уверена, что Шакспер быть Шекспиром не мог, но она чувствовала, что и Бэкон один не мог им быть. Она отчаянно билась, но не видела путеводной звезды, которая привела бы ее к истине. И она сломалась душевно. Психика не выдержала, началось помрачение рассудка. Через два года после издания ее книги она умерла. Стратфордианцы до сих пор пишут о ней с иронией, а бэконианцы почитают мученицей, пострадавшей за их дело.

Читать главу Шенбаума о Делии Бэкон без неприязненного удивления нельзя. Так не пишут о поверженном враге, ушедшем из жизни полтора века назад. Но тон этот вряд ли случаен. Он отражает ту горчайшую обиду, что и по сей день гложет ортодоксальных шекспирологов, – нет ни одного прижизненного документального свидетельства, подтверждающего авторство Стратфордца. И сколько ни сердись, ни поноси противников, у Шакспера прав на авторство не больше, чем у других претендентов. Вот как Шенбаум объясняет мотивы, приведшие Делию к ее пониманию авторства: «Она сравнила Шекспира с Бэконом и всюду нашла параллели; и неизбежно сделала единственный вывод, бросающий вызов столетиям ортодоксального взгляда; уверенности, разумеется, ей придавало то обстоятельство, что они были однофамильцы» [20]. Подобные аргументы рассчитаны на доверчивую публику: вторая его часть (общая фамилия) дискредитирует первую часть (параллельные места). А ведь параллели у Шекспира и Бэкона – очень серьезный факт, до сих пор шекспироведами не объясненный.