Фарфоровый переполох

– Юна!

– И-и-и! – взвизгнула я от неожиданности, на четвереньках рванула прочь из своего укрытия и, взметнув юбками, бросилась прочь из разгромленной столовой.

– Юна! А ну стой!

– Луис! Луис! Спаси меня! Твоя невеста решила меня убить!

– Это не моя невеста, а статуя! – услышала я за спиной.

– Но ее натравила на меня твоя невеста!

Кошмар какой! У опекуна еще и невеста есть! Но лучше пусть эта ревнивая грудастая Лаура думает на нее, чем на меня. Я еще слишком юна́, чтобы мне выдирали волосы ревнивые любовницы и невесты моего чудесного Луиса.

– Юна! Стой! – проорал мне в спину лорд.

Ну уж нет! Бежать! Прятаться.

Буксуя и скользя каблуками, я выскочила в холл, пролетела его по инерции и выскочила на крыльцо. Сбила с ног слугу, подметавшего веточки и листочки, нападавшие с деревьев. Чтобы устоять вцепилась в метлу, которую случайно перехватила у него.

И тут она, подчиняясь моему дару, тоже ожила.

– Помоги-и-ите! – завизжала я, когда этот полоумный хозяйственный инвентарь встрепенулся, извернулся, растопырил веточки и рванул ввысь.

Какое счастье, что у меня сильные руки и цепкие пальцы.

Метла выписывала петли и трюки в воздухе. Я висела на ней, вцепившись в черенок, демонстрировала стоящим на земле людям и нелюдям кружевные юбки, чулки и исподнее. Потеряла одну туфлю, и она угодила кому-то в голову.

– Спаси-и-ите! – визжала я.

– Юна!!! – орали с земли.

– А-а-а-а!

– Луис! Твоя невеста-ведьма совершенно бесстыжая особа! Я ухожу!

– Юна!!!

Я погибну во цвете лет. Не целованная. Не любившая. Никем не любимая. И не успев попробовать нормального вина, от которого не теряешь память и разум, как от «Мандража». И погибну я позорной смертью, свалившись с летающей метлы. Размажет меня по мостовой. Будут все любоваться моей разбитой головой. Выскочат мозги, как из расколовшейся тыквы. Натечет лужа крови.

И все потому, что метла мне попалась дурная.

В этот момент та решила, что можно быть добрее к оживившей ее девушке, вырвалась из моих пальцев, и я, попрощавшись с жизнью, с визгом полетела вниз. С земли заорали разными голосами. И тут метла поднырнула и резко заскочила древком под меня. Я с размаха об нее стукнулась тем местом, на котором сидят, вцепилась руками сверху. И мы полетели…

Я точно умру. Но чуть позднее.

Спустя час лорд Тейлз снимал меня со шпиля ратуши. Я сидела там, вцепившись в громоотвод, грустная, несчастная, в одной туфле. Волосы распустились, растеряв все шпильки в бешеном полете.

– Юна… – негромко позвал голос опекуна из смотрового окошка.

– Я тут, – шмыгнула я носом.

– Ты сможешь слезть? Я тебя перехвачу и втяну внутрь.

– Не смогу. У меня пальцы свело. Я держусь за эту штуку. Иначе сползаю.

– А метла?

– Она сбежала от меня, – снова шмыгнула я носом. Было обидно.

– Юна, ты ужасна, – вздохнул опекун. – Потерпи. Сейчас мы с Моррисом тебя снимем.

Не буду рассказывать в деталях, как они меня спускали. Как разжимали мне по одному пальцу, отлепляя их от громоотвода. Как, путаясь в моих юбках, помогали спуститься. И про руки лорда Тейлза под моими юбками, когда он меня перехватывал удобнее, чтобы затолкать в окошко, тоже не буду ничего говорить. И никому никогда не расскажу, как он нес меня на руках, а я обнимала его за шею, уткнувшись носом в шею. Я такого страху натерпелась, что в эти минуты Луис Фарфоровый был единственной опорой и надеждой, что этот кошмар благополучно завершится.

В экипаже я ехала тоже у него на руках. А он и не протестовал. Держал, крепко прижимая к себе. И в дом опекун тоже внес меня сам. Поднялся в мою комнату, положил на кровать, и лишь тогда я отцепилась от его шеи.

– Ты как? – спросил эльф, погладив меня по голове и убрав с лица волосы.

– Все плохо, да? – уныло спросила я.

– Ну… так…

– А ваша дама сердца? Она ушла?

– Да. Не бойся, она больше не вернется.

– А ваша невеста? Она тоже будет меня обижать и громить ваш дом?

– Что? Невеста? – растерялся он. Помолчал, усмехнулся странно и ответил: – Нет, тебя она обижать не будет. А вот громить мой дом – наверняка! Без сомнений. Спи… – велел вдруг и провел перед моим лицом ладонью.

У меня мгновенно закрылись глаза, и я отключилась. Чтобы проснуться утром переодетой в ночную сорочку. За окном светило солнце, пели птицы. На тумбочке у кровати стояла чашка горячего какао, стакан воды и умопомрачительный бутерброд с сыром, салатным листиком и копченым мясом.

Не знаю, кто меня переодел и принес еду. Надеюсь, это были горничные. Но спасибо им огромное. До завтрака я не дотерплю.

К теме взбесившейся метлы мы не возвращались. Правда, мне попалась на глаза статья в газете, где обсуждали сбежавшую от какой-то ведьмы метлу, которая гоняла в городском парке хулиганов.

Про невесту опекуна мы следующую неделю тоже не говорили. Я жутко ревновала моего эльфа к некоей мерзкой девице. Но она не появлялась, имя ее мне было неизвестно. И я решила действовать. В конце концов, я ближе, я красивая, я молодая, я одаренная, и я хочу, чтобы никто не тянул свои наглые ручонки к моему Луису.

Мой Луис и знать не знал о моих коварных планах. Он был добр ко мне. Уделял времени теперь больше, чем в первые дни. Все время так странно смотрел теплым взглядом, что мне хотелось то ли плакать, то ли улыбаться, то ли спрятаться. Опекун подарил мне несколько книг по магии. И новые чулки мне привезли из той же лавки, где мы брали прежние. Я их обнаружила на своей кровати. Горничная сказала, что по распоряжению лорда Тейлза.

И каждый день теперь в моей спальне появлялся букетик цветов. Маленький и нежный.

Моррис ходил с загадочным видом, чему-то ухмылялся, ничего не объяснял.

В общем, все было тихо и мило, пока я случайно не забрела в мастерскую опекуна. Там стояла на стеллажах готовая фарфоровая посуда. Изысканные статуэтки. Красовались странные керамические штуки. То ли предметы интерьера, то ли нечто неполучившееся.

Стоя на пороге, я изучала взглядом все эти сокровища в святая святых Луиса Фарфорового. А потом у окна увидела статую девушки во весь рост. Сама не заметила, как пошла к ней…

А потом, открыв рот, смотрела на… себя. Это же я! Только невероятно красивая. С растрепавшимися на ветру волосами. С тонкой рукой, взметнувшейся вверх, чтобы укротить прическу. С шаловливой улыбкой и лукавым взглядом из-под ресниц. Второй рукой мой мраморный двойник держал приподнятую юбку, чтобы та не путалась в ногах. Девушка, каменная я, застыла на цыпочках, в шаге, в порыве, словно бежала и замерла на мгновение. И именно это мгновение скульптор поймал и запечатлел.

– Юна? – окликнул меня хозяин мастерской.

Пойманная с поличным, я взвизгнула, подпрыгнула, заполошно оглянулась и… выскочила в открытое окно.

– Не спрашивай! Просто ничего не говори, – выпалила я Моррису, вывалившись из кустов на дорожку.

– Ты вломилась в мастерскую? – пришел он в ужас.

– Я ничего не видела! Совсем ничего! Вообще!

– Юна! – высунулся из окна лорд Луис.

– Ой-ой! – пробормотал кузен моего опекуна.

– Ой-ой-ой… – тоненько повторила я.

Нельзя было, да? Наверное, нельзя. Мне не запрещали, но такая реакция пугает. И в этот момент из мастерской зазвучало множество голосов.

– Ах, как тут не прибрано.

– Ох, я проснулась. Где я?

– Подвиньтесь, любезный. Вы задеваете своей ручкой мой носик.

Луис Фарфоровый застыл, не сводя с меня взгляда. Я замерла, понимая, что мой дар снова вышел из-под контроля. И, кажется, у опекуна теперь много – слишком много! – ожившей посуды, статуэток, глиняных штуковин…

– Беги! – посоветовал вдруг Моррис.

Я рванула прятаться.

– Юна!!! Сейчас же верни все как было!!! – орал опекун. И снова нецензурно бранился, хотя до этого две недели старался следить за речью.

Моррис хохотал, оставшись на дорожке у дома.

Наказывать меня никто не стал. Но до самого вечера из мастерской доносились песни на разные голоса. Кто-то читал стихи. Кто-то одухотворенно рассуждал о прекрасных розах и их лепестках.

А утром следующего дня явился некий господин, галерист, как мне шепнула прислуга. И выкупил всю партию ожившей посуды. Ту, что готова, он вывез сразу же. Ту, что надо было еще завершить, оплатил вперед.

А еще через три дня появилась статья в газете. Леди Ило́на в своей колонке «Советы идеальной аристократки» в свойственной ей манере советовала юным леди, желающим очаровать кавалера, иметь несколько приличных чайных пар. А так как это совпало с появлением говорящей посуды, то к лорду Луису хлынул поток заказов. Угадайте на что?

– Идем, Юна, – с мрачным видом позвал меня опекун спустя несколько дней.

– Куда? – с опаской уточнила я.

– Будешь творить хаос и вытворять неразбериху.

Хаос надлежало творить в мастерской. Вытворять неразбериху там же. Полки стеллажей снова были забиты различными фарфоровыми вещичками. Посуда, статуэтки… Мой эльф вообще не спал, что ли, эти дни и ночи? Как он успел столько всего сделать?

Я удивленно осмотрелась, покрутилась, ища взглядом свое каменное изображение. Не нашла, а спросить побоялась.

– Оживляй.

– Всё?

– Всё! У меня заказов на месяцы вперед.

– А я… не умею, – шепотом призналась я. – Я специально могу только по одной штуке. И то не всегда.

– А если не специально? – сведя брови, спросил лорд.

– Тогда зависит от ситуации. Если я пугаюсь, удивляюсь, восхищаюсь, то эмоции выходят из-под контроля. И оно как-то… само.

– Пробуй пока так! – жестом предложил мне выбрать один из стеллажей опекун. – Я понаблюдаю, как ты это делаешь.

Я попробовала. Оживила один чайник. Потом чашку. Следом блюдце. Я волновалась, тушевалась под внимательным взглядом Луиса Фарфорового. Сосредоточилась. Оживила большое блюдо. Собралась, стараясь не отвлекаться. Даже кончик языка высунула от усердия…

И тут эльф булькнул горлом, сдавленно ругнулся, сделал шаг ко мне и… поцеловал. И это был мой первый поцелуй. И он все длился… и длился… и длился…

И, оказывается, носы не мешают. Правильно девчонки в пансионе говорили, зря я не верила. И совсем не слюняво. Только голова кружится. Сердце из груди выпрыгивает. И коленки ослабели. Если бы лорд Тейлз не держал меня в крепких объятиях, я осела бы на пол.

Когда поцелуй закончился, мы уставились глаза в глаза, почти касаясь друг друга носами…

– Вы меня поцеловали? – шепотом спросила я.

– Да, – тоже шепотом ответил он.

– Зачем?

– Очень хотел.

– А так можно?

– Можно. – И снова поцеловал.

А пока мы были заняты, мой дар жил своей жизнью и оживил вообще все, что было в мастерской. Не только изделия, но и мебель, и шторы, и даже рабочие инструменты.

Выходила я из места, где великий Луис Фарфоровый творил свои шедевры, зацелованная, растрепанная, совершенно шальная. Но почему-то резерв не только не опустел, хотя выплеск магии был колоссальный, а наоборот, словно стал еще полнее. Магия во мне чуть ли не булькала.