Летний свет, а затем наступает ночь

шесть

Вам нужно непременно как-нибудь забежать на бал в наш общественный центр; мы безумно ждем балов, они приводят жизнь в движение, деревня благоухает лосьоном после бритья, лаком для волос, парфюмом, они своего рода послание с небес, особенно зимой, обычно долгой и бессобытийной, ничего не происходит, мы встаем, если вдруг над нами пролетает самолет. Балы в нашей деревне всегда большое событие, руководство общественного центра вывешивает зимнюю программу в начале сентября, мы обводим красными кружками даты балов в своих календарях, заранее договариваемся с нянями, чтобы посидели с детьми, за несколько дней закупаемся алкоголем, в четверг гладим костюмы и платья, не можем найти себе места в пятницу, а в субботу томимся от ожидания. Наступление вечера вызывает в нас такую бурю эмоций, что мы не в силах себя сдерживать и кричим от радости. Йонас сидит в машине у общественного центра, как того требует традиция, в холодном поту, чувство страха терзает его всю неделю по нарастающей, он слушает крики, вопли, превращающие деревню в сборище идиотов. Однажды нам пришлось снимать Йонаса с качелей у школы: судя по слою засыпавшего его снега, он тогда провел на них не менее двух часов, к тому же исчезла полицейская машина — ее нашли на следующий день у заброшенного хутора недалеко от деревни, на водительском сиденье — дерьмо, щиток залит мочой, люди ведь не всегда хорошие, иногда они сущий сброд.

Как-то летней ночью Йонаса вытащили из машины — на танцах играла «Душа Йона», ночь была пропитана потом, — три типа привязали его к сетке гандбольных ворот у школы, ты — муха, спокойно объяснили они и, указав на двух женщин, добавили: они — пауки. Плохая ночь, но такая светлая, — летние ночи что-то освобождают; пауки срезали с Йонаса форму перочинным ножом. Не дергайся, иначе мы тебе что-нибудь случайно отрежем. Они тяжело вздохнули, обнаружив, какой он белый под черной формой. И много ли от него зависит, спросил один из мужчин, вытянувшись вперед, чтобы получше разглядеть, ты имеешь в виду, как мало, сказал второй и засмеялся. Одна из женщин аккуратно водила ножом у Йонаса под трусами, он не издал ни звука, некоторые виды животных никогда не оказывают сопротивления, у них такой способ защиты. Они делали это не с тобой, а с твоей формой, сказала Сольрун, срезая веревки, которыми его привязали к воротам. Узнаю, кто это, заставлю землю гореть у них под ногами. Йонас только молча тряс головой; его рассказ и не понадобился, тридцатилетняя жительница деревни призналась во всем еще до наступления нового дня. Она назвала все имена, включая свое собственное, и, кроме того, написала Йонасу письмо, мол, ей стыдно, она горько сожалеет.

Но что сделано, то сделано и отмене не подлежит, это настолько меняет твой внутренний ландшафт, что слова почти ничего не значат. Йонас сидел в гараже, читал книги по зоологии, рисовал птиц, вздрагивал, когда звонил телефон, иногда закрывал глаза и никогда не хотел открывать их снова. На совести большинства из нас было что-то в отношении Йонаса, мы непроизвольно стали считать неотъемлемой частью наших балов подшучивание над ним, вы ведь помните, что за ночь мы не несем никакой ответственности, но произошедшее у ворот нас шокировало, никак нельзя винить в этом ночь. И, возможно, мы в каком-то смысле пытались искупить грехи, когда мы вытащили из дома Эйнсли, могильщика и морильщика, зачинщика этого безобразия, — полное дерьмо, скажу вам; мы сорвали с него одежду, сначала нам пришло в голову оттащить его к Селье, которая летом выращивает телят, и дать одному из них пососать, но от этого мы отказались и сочли, что будет достаточно выкрасить Эйнсли в красный цвет с головы до пят, можешь кричать, сказали мы. К другим участникам, двум двадцатилетним парням, Торгрим пришел так рано утром, что они не могли отличить сон от реальности, он загрузил их в свой «виллис», вывез в горы, выкинул из машины и приказал: короткая тренировка по боксу, кулаки вверх и принимайте удары; затем быстро сел в джип, предоставив парням идти домой пешком. Семичасовая прогулка под дождем, охладятся гематомы и места ушибов, сказал он в открытое окно; ливень разошелся не на шутку, небо и земля слились воедино. И пока лил дождь, Грета, она была одним из пауков, стояла перед Сигрид, она бы тысячу раз предпочла тяжелый кулак Торгрима и весь дождь мира, чем один нагоняй своей начальницы. С другой стороны, в сильный дождь хорошо плавать, тогда нельзя определить, кто плывет — человек, рыба или птица. Соль-рун заплыла в море, погрузилась в сдавленную тишину, она думала о Йонасе, затем о Торгриме.