Вкус свинца

– Покажи! – рука командира тянется за фотографией. – Да, Видеман, типичная семья балтийских евреев, наверное, его родственники, – фотография улетает по воздуху. – Вам не кажется, что здесь до нас кто-то побывал? Беспорядок, все разбросано.

– Похоже на то… но если так, почему он еще здесь?

– У меня только одно объяснение. Те другие заявились раньше, чем этот вернулся из оперы, – обервахтмейстер встает. – Эта бюрократия меня в могилу загонит. Если заметили, то почему его не арестовали на месте, в здании оперы? Для чего среди ночи нужно отдавать специальное распоряжение, будить нас, чтобы мы тащились на самую окраину, не понимаю.

– Может быть, сообщили только после спектакля?

– Может быть… Эй, Хорст, где там твоя вода? Так мы до следующего ужина не управимся.

– Господин обервахтмейстер, я ждал, но вы не давали команды.

– Ну и? Сам не понимаешь, что делать? Тебе письменный приказ нужен? На фронте тоже будешь ждать приказа – когда стрелять, когда ложиться. На каждого солдата офицера не найдется, ты понимаешь? – командир явно недоволен.

– Да. Я сейчас! – солдат бросается в кухню.

Не хочу, чтоб меня облили холодной водой. Широко открываю глаза и выпрямляю спину – смотрите, я проснулся и трезв. Чтобы не было недоразумений, показываю на раненную щеку и прикрываю рот ладонью. Обервахтмейстер понятлив.

– Не можешь говорить?

– А-а! – тянусь к столу за блокнотом и карандашом, но Видемане тычет стволом карабина мне прямо в нос.

– Эй, Хорст, не нужно воды. Наш иудей воскрес. Чего ты хочешь? Писать?

– А-а!

– Ну, и что ты собрался написать? У меня нет вопросов, – унтер- офицер злобно сметает блокнот и карандаш на пол. – Нет, один все-таки есть. Снимай штаны. Нужно проверить, порядок есть порядок.

– Э-э…

– Быстро! – фриц орет мне прямо в ухо.

Почему они не дают мне объяснить, что я не еврей, а обрезан по медицинским причинам? Кретин. Расстегивая штаны, чувствую унижение, неизмеримо большее, по сравнению со стыдом, который испытал перед Колей два года назад.

– Эй, желторотики, идите сюда и смотрите. Чтобы потом знали, чем представители иудейской расы отличаются от нас, арийцев. Видите, головка гладкая. Как противоестественно!

Огнем пылает не только мое лицо, но и все тело. Ну, осмотрели, довольны? Натягиваю штаны, но обервахтмейстер не позволяет.

– Стоять смирно, жидовская свинья! Руки по швам! Смирно! – он бьет меня по руке носком сапога, штаны падают до колен.

Громко хлопают двери, и в комнате появляются четверо латышских полицейских с оружием в руках, среди них и Петерис Карсиенс. Немцы молниеносно направляют стволы на вошедших.

– Мы… – Петерис и другие неохотно опускают свои карабины.

– Что вы тут забыли? Заблудились? – удивление немца быстро переходит в усмешку.

– Herr… – главный в латышском отряде запинается, но, кажется, говорит по-немецки.

– Herr Oberwachtmeister! Когда вы, латыши, уже выучите воинские звания? И регламент.

– Простите, господин обервахтмейстер! Капрал Линтен! – одним глазом косясь на меня, он поправляет себя, как может.

– О, безнадежный Остланд, – обервахтмейстер машет рукой. – Хорошо, обойдемся без формальностей. Рассказывай, капрал Линтен!

– Нам сообщили, – начинает Линтен, – что здесь болтаются подозрительные типы, смахивающие на жидов. Оказалось, правда, здесь скрывались жиды! Увезли их улицу Алнас. И одного латыша, предателя. Теперь приехали за Матисом Биркенсом, он хозяин этого дома. Тогда не застали, поэтому приехали еще раз. Господин обервахтмейстер, мы действуем по приказу полковника-лейтенанта Осиса!

Почему он не рассказывает, что застрелили Бориса? Потому ли, что труп не мозолит глаза, куда-то запропастился? Выходит, я облегчил ему отчет перед немцами.

– Слава Богу, на этой улице проживают сознательные граждане, и у них сердце болит от того, что рядом грязное логово жидов и предателей, – не вытерпев, по-латышски добавляет Петерис. Он с ненавистью смотрит на меня.

Сознательные граждане? Мои миролюбивые и общительные соседи донесли в полицию?! Как?! Не могу поверить. Казалось, все мы живем дружно, нередко выручаем друг друга, и тут на тебе! Морды любезные, а на самом деле… Может, кто-то втихаря держал зуб на меня? Не могу вообразить… и за что? Даже взгляда косого не припомню. Если б был, то я бы заметил… Ах, земля, расступись! Кому из них больше руку нельзя подавать? Стыд за Иуду из наших земляков жжет куда больнее, чем немецкие издевки.

– Ах так… и кто такой Матис Биркенс? – выслушав рассказ капрала, спрашивает командир фрицев. – Жид, латыш?

– Латыш… по документам латыш.

– Вот! Бюрократы… – обервахтмейстер поворачивается к своим. – Твои доносчики даже не знают, кто живет по соседству? Иди-ка посмотри, капрал!

Семеро вооруженных людей становятся полукругом и смотрят на мое достоинство.

– Теперь ты видишь, кто он, твой земляк?

– Честное слово, мне эта морда уже казалась подозрительной, но как я мог догадаться, – оправдывается Петерис, повернувшись к капралу.

– Теперь вижу, что в документах, утвержденных управлением Рейха, об этом ничего не сказано, – не смущается капрал.

– Управление Рейха работает безукоризненно, ошибки допускают местные чиновники. Это даже не халатность, а намеренное преступление со стороны латышей, – немец угрожающе выпрямляется.

– Простите, господин обервахтмейстер!

– Ах, так ты все-таки жид, так получается? – Петерис наступает на меня. – Спроси у господина обервахтмейстера, могу ли я дать ему в морду за вранье?

Капрал переводит просьбу Петериса и объясняет причины, и обервахтмейстер, после короткого раздумья, стягивает губы в кривой усмешке и, соглашаясь, машет рукой.

– Ну… если он как сосед от этого получит удовольствие, пожалуйста. Только без крайностей, мне его нужно доставить в гетто. Покойников там не принимают.

Сначала Петерис врезал мне по носу. Мелкие кровеносные сосуды лопнули, чувствую, красная юшка уже течет по губам. Тут же следует удар по травмированной челюсти. Боль невыносимая, как бы там снова что-то не треснуло. Удар по другой щеке задевает губу, потом в глаз. Взгляд затуманивается, спущенные штаны мешают держать равновесие, я падаю. Петерису это не мешает, теперь – ногами в тяжелых башмаках. Сжимаюсь в комок, колени прижимаю к груди, чтобы труднее было попасть в чувствительные места. Руками закрываю лицо и уши. Боязно, как бы не прыгнул сверху и что-то не сломал, но, к счастью, такая идея не навещает его голову. Чувствую, Петерис пинает меня куда попало: плечи, бедра, ноги, сплевываю мерзкую кровавую слизь со вкусом свинца. У нас в школе был закон «Лежачего не бьют», но это было так давно… Распластанный на полу, почему-то вдруг вспоминаю, как, будучи малышом, играл на этих самых досках, а где-то неподалеку слышались мамины шаги.

– Стоп, хватит, нечего калечить рабочую силу, – немец оттаскивает Петериса и смотрит на Линтена. – Теперь, капрал, идите, дальше мы сами справимся.

– Да, господин, но… как же я выполню приказ?

– Что вы себе позволяете? – озлобленно говорит фриц. – У меня приказ, приказ Хейзе, а вы свой приказ Осиса можете засунуть себе в задницу. Ясно?! А теперь я приказываю вам – кругом и шагом марш!

– Слушаюсь! – за время службы в полиции Линтен уже понял, что приказ латышского полковника может отменить любой немецкий унтер-офицер. – Но где…

– Mein Gott, что за непослушание?! Какие еще «но»? – обервахтмейстер дает знак подчиненным, чтобы они выпроводили конкурентов.

Я поднимаюсь и наконец могу застегнуть брюки. Вынимаю носовой платок и прижимаю к носу. Белая тряпочка быстро краснеет. Синяков, наверно, ого-го сколько. Стон вырывается сам собой, и за ним как будто следует эхо. Откуда? Простонал еще раз – и тишина. Нет, показалось, это от ударов звенит в ушах. Казалось, будто звук шел со стороны фотошкафа, но ведь там же никого не может быть… Ах ты, боже… А если Ребекка там спряталась, на верхней полке… Как бы невзначай смотрю на солдат, кажется, они ничего не расслышали.

– Быстро собрать чемодан! – гремит команда. – Одежду, туалетные принадлежности, продукты, если есть. Одеяло возьми, в гетто сгодится. Драгоценности есть?

– Э-э! – мотаю головой и показываю на двери.

– Что? Эти успели забрать?

– А-а! – вопросительно показываю на записную книжку.

– Хочешь написать?

– А-а.

– Хорошо, пиши, что забрали.

Чертик мести умирает молча. Замаячила надежда, что Петерису еще достанется на орехи. Теперь нужно включить фантазию: шесть женских золотых колец, три из них с бриллиантами, два, нет, четыре жемчужных ожерелья, золотая заколка для волос с сапфирами, золотой портсигар с рубиновыми инициалами МБ, золотые запонки с аметистом, четыре золотые цепочки с кулонами, изумрудный женский браслет, два мужских золотых перстня с печаткой, много золотых сережек с разными драгоценными камнями, булавка для галстука с алмазом, золотые часы, пятьдесят царских золотых рублей… ну, ладно, хватит заливать. Никогда в жизни не видел сразу столько ценностей. Карандаш не отрываю от бумаги, прикидываюсь, что погружен в мысли о ценных вещах. Бросается в глаза, что у меня все из золота, но ничего другого на ум не приходит.

Может, в конце все-таки приписать, что я латыш и почему я обрезан? Беда в том, что непонятно, что сейчас безопаснее – быть евреем или укрывателем евреев?

В гетто не везут, чтобы сразу поставить к стенке, а вот про то, что опять попаду в лапы Карсиенсу, даже и думать не хочется. Можно попытаться сбежать из гетто. Да, почему бы нет, оттуда, возможно, будут возить на работы в город и там уже…

Изучив список, офицер невольно облизывает губы, потом кладет бумажку в карман и торопит меня.

Что мне понадобится в гетто? В сопровождении Хорста поднимаюсь наверх в свою комнату. Чемодана у меня нет. Те, что были, уехали с мамой и Вольфгангом. Нахожу рюкзак. Открыв шкаф, Хорст отодвигает меня и осматривает полки. Без всякого стеснения, он выуживает почти новые рукавицы, пару шерстяных носков, серый шарф и засовывает за борт шинели. Потом отходит и пропускает меня. Бросаю в рюкзак все, что греет: еще один свитер, штаны, носки, перчатки, вязаную лыжную шапочку, белье, пару полотенец. Из стола вынимаю тетрадь и несколько карандашей, а у полки застываю в сомнениях. Какую книгу выбрать? Замечаю ехидную ухмылку Хорста: лишний груз, и для чтения у тебя вряд ли время будет. Делаю вид, что не замечаю гримасы фрица и засовываю вдоль подкладки Робинзона Крузиньша. Почему Робинзона, сам не знаю. Может, потому, что в детстве это была самая любимая книга. И потому, что не было времени подумать. Замечаю, что с краю полки стоит Новый Завет карманного формата. Надо и его прихватить, вдруг да поможет в какой-то момент обрести сердечный покой. Одеяло уже не влезает, скручиваю его вместе с простыней и привязываю к рюкзаку сверху. Ой, еще же для съестного нужно место!

У продуктовых полок испытываю катастрофическое разочарование – как под метелку выметены. Ну да, они же надеялись, что мне не понадобится. Похоже, проделки банды Петериса. Вздыхаю и натягиваю пальто. Ребекка, если ты там, потерпи еще чуток, дотерпи до утра и дождись Тамару.