Вкус свинца

– А я видел, как из помойной ямы вытаскивали картофельные очистки, – Лейба не остается в долгу. – До того, как я попал сюда, каждый день по десять попрошаек порог обивали. А что, к тебе, Гирш, не приходили?

– Случалось. А ты подавал им?

– Ну, конечно, давал. Но не всем. Быстро понял, что не все бедные – бедные. Есть те, у кого желудок пустой, но хватает и таких, что прикидываются, а сами богаче подающих будут. И среди них разные попадаются. Для одних попрошайничать как профессия, как спорт, а у других и вовсе башку скрутило. Боятся притронуться к своим запасам, живут в смертельном страхе, что продукты закончатся и они помрут от голода. Паникеры, неизлечимо больные. Им можно только посочувствовать.

– А вот молодой человек не боится умереть с голоду, – говорит Гирш в мою защиту. – Он делает все, как ему вздумалось, и пускай, может быть, ему надо только так и никак иначе. Что ты к нему прицепился?

– Я? Ничего я не прицепился, просто высказал свое мнение. Ради Бога, хозяин – барин. Хотел угостить сэкономленным печеньем, ну, а на нет и суда нет. Лейба дотягивается до мешочка из бурой ткани и кладет его себе на грудь. Он будто говорит сам с собой, но так, чтобы я слышал.

– Печенье к чаю. Хм-м, а может, телятины? – он поднимает консервную банку. – Это оставим на потом.

Ах, ты, Лейба-искуситель, все-таки вынудил меня сглотнуть слюну. Но не надейся, не сдамся.

– Когда мои запасы иссякнут, и я буду ходить с протянутой рукой, – вздыхает Лейба. – Нет, с моими высохшими ногами не получится. Буду лежать и голодать, как ты. Да куда ты, бедняга, денешься.

Не поднимая головы, Лейба окидывает взглядом палату. Другие тоже скромно поднимают свои запасы, но не все. Те, у кого нет запасов, незаметно косятся на тех, у кого есть, и терпеливо ждут угощения.

– Не верю, что без хлеба можно выздороветь. Это придумали в голодные времена, потому что ничего не было. Чтобы победить болезнь, нужна сила, а сила приходит во время еды. Сломанную ногу тоже будешь так лечить?

– Э-э, – конечно, нет, но нечестно сравнивать механическую травму и инфекционное заболевание.

Не могу удержаться, чтобы не написать про Моисея, который сорок дней обходился без еды и воды на вершине Хореба, и про Элию, который так же долго постился по пути на эту же гору. И что другие тоже постились.

– Но ты же не Моисей и не Илия! – Лейба выпучивает глаза. Потом поворачивает голову в сторону дверей и прислушивается. – Сейчас придут.

Ничего заслуживающего внимания не слышу, но он оказывается прав. Видимо, разбирается в больничных порядках на слух. В палату входит щуплый старичок с подносом, на котором стоят мисочки с картошкой. Выдав каждому по порции, он уходит за чаем. Мне приспичило в туалет. Нездоровая слабость по-прежнему валит на матрас, и шевелиться нет ни малейшего желания, но вставать придется. Наконец, нужно попробовать управиться самому, но не уверен, что помню, как туда идти. Пишу, спрашивая у Лейбы. Он удивляется моему вопросу, но объясняет. Опираясь о края кроватей, выхожу. В голове гудит. Накатывает жуткий кашель, будто недовольный тем, что его разбудили. Впрочем, дело привычное. Громко кашляя и потея, кое-как доковылял до уборной. Не так и плохо, похоже, жить буду. Если бы при движении голова не раскалывалась, смог бы и дальше пройти. Впрочем, двигаться не главное – если бы удалось как-то вырваться из этой проклятой и непроходящей хандры, я был бы самым счастливым человеком на свете.

Посижу на горшке, пока они там едят. Глупо смотреть, как другие жуют, и ждать, когда они закончат. Здесь, по крайней мере, спокойно и можно не думать. Не думать о еде. Казалось же, вроде и не хочется, но достаточно было одному почавкать… Нет, я железно решил, соблазну не поддамся. И нечего дергаться, слыша его примитивные издевки.

Не понимаю, откуда оно взялось, если я так долго не ел? Поднимаюсь, порядком облегчившись, даже в голове прояснилось. Зато стало холодно. Быстрее под одеяло! Стены коридора и перила помогают двигаться вперед, но не к цели. Войдя в палату, удивленно пялюсь на женщину в моей кровати, на Лейбу, у которого вдруг исчезла борода, пока не понимаю, что заблудился. Следующую дверь лишь осторожно приоткрываю. Что за дела, опять не туда! После четвертой неудачи сердце начинает колотиться. Что делать? Тащиться обратно в уборную и пытаться вспомнить путь еще раз? Только где она, эта уборная? Я шел по лестнице… вверх или вниз? Но почему по лестнице? До этого ведь, кажется, не шел. Воистину, бес попутал. В детской больнице все было как-то по-другому… Ой! – уже пройденные маршруты перепутались с новыми направлениями и привели в тупик. Ясно. Медленно и обдуманно отыскиваю исходную точку – туалет, а потом, шаг за шагом, наконец – нахожу свою кровать.

Озноб не проходит. Кажется, в помещении становится все прохладнее. Будто больничная печь погасла. Натягиваю на себя все, что есть в сумке. Даже лыжную шапочку. Если так пойдет дальше, придется натягивать валенки. Лейба дремлет, последую его примеру. Укроюсь одеялом и пальто. Нет, пальто лучше надеть.

– Ты ведь в синагоге служил, правда?

– Да.

– Замечательно. Я человек светский, в религии мало что понимаю, но ты-то наверняка Тору знаешь наизусть?

– Обижаешь. И Невиим и Кетувим, весь Танах[73] знаю.

– Молодец. Вот скажи мне: у нас пост в день Йом Кипура[74].

– Да.

– И других постов нет?

– Нет.

– Вот и я думаю, что хватит. Те времена давно прошли.

– Прошли.

– Но вожди, пророки, те-то голодали подольше, правда же?

– Моисей постился сорок дней, искупая грехи Израиля, поклонение золотому тельцу…

– Ну, кто про Моисея не знает, а другие?

– Тебе что – их всех поименно?

– Ну… сколько сможешь.

– Надо подумать… После смерти Саула жители Ябеша постились семь дней. Даниэль постился три недели, моля о прощении за безбожие народа. Иосафат провозгласил пост на всей Иудее при угрозе нападения Моава и мехунийцев. И король Ниневии тоже, чтобы упасти город от разорения. Люди не ели и даже скот не поили. Закутывались в холщовые мешки, посыпались пеплом и, взывая к Всевышнему, каялись в прегрешениях. Господь услышал их, и Ниневия осталась нетронутой.

Когда же злобный Хаман вознамерился уничтожить иудейский народ в государстве Ахашвероша, Эстер и другие иудеи города Сус постились три дня и три ночи перед тем, как Эстер отправилась к королю.

– И пост ей помог?

– Да, и не только. Без находчивости Эстер они бы не выкрутились. Она была не только богобоязненна, но и умна.

– А еще?

– Ну… Давид постился семь дней во время болезни сына, но мальчишка все равно помер.

– Как же так?

– В этом есть иной смысл.

– Какой?

– Погоди, сейчас открою и переведу, чтобы ты не сомневался. Так… вот с этого места: «И Давид спросил у слуг: «Что, умер ребенок?» «Умер», – ответили они. Тогда Давид поднялся с земли, омылся, умастился благовониями, переоделся и пошел в Святилище Господне, чтобы поклониться Ему. Вернувшись к себе, он потребовал пищи и, когда ему подали, поел. Слуги спросили: «Что это значит, как понимать: пока жив был ребенок, ты постился и плакал, а когда ребенок умер, ты встал и принялся за еду?» Он ответил: «Пока ребенок был жив, я постился и плакал, всё думал: может быть, помилует меня Господь и дитя будет жить? А теперь он мертв, зачем мне поститься? Разве можно его вернуть? Я когда-нибудь отправлюсь к нему, а он ко мне не вернется». Давид утешил Вирсавию, свою жену, и был с ней и спал с ней. Она забеременела и родила сына; назвали его Соломоном, и был он угоден Господу».

В памяти вспыхивает картинка – после работы, изрядно притомившийся, но довольный, сижу вместе с Колей и пускаю дым. А вот другая – гуляем с Тамарой по Торнякалнсу, как бы невзначай смотрим друг на друга, замираем и целуемся. А сколько пережито вместе с Рудисом – кадр за кадром мелькают, как в киноленте. Но когда выныривают самые давние картинки, еще из детства, с мамой и Вольфом, такими радостными и улыбающимися, губа начинает подрагивать. Честное слово, мучиться от хвори и терпеть голод куда легче, чем справиться с воспоминаниями. Тяжело от того, что все вспоминается добром. Даже плохое.

– Похоже, легкие стали чище, – доктор завершает утренний обход. – Слабость, знобит?

– А-а, – поеживаюсь.

– Это хорошо. А как вы думали, если жировая прослойка и мышечная масса резко теряют свой объем? Про озноб я говорил. Сильно пахнет ацетоном. Который день уже идет, седьмой? Восьмой?

– А-а, – показываю семь пальцев.

– Ясно. Первый ацидозный кризис скоро пройдет, возможно, на денек-другой станет легче, но это не значит, что можете гонять туда-сюда. Чтобы согреться, попробуйте напрячь мускулы, а потом их расслабить. Мне кажется, вы уже многого добились, разумнее было бы вернуться к еде. Или еще трудно?

– И-и, – в груди еще хрипит, и кашель еще не прошел. Наверное, нужно еще несколько дней, чтобы совсем прошло.

Те немногие, кто еще в состоянии волочить ноги, стоят у окна и искоса смотрят, как вдоль улицы Лудзас ставят еще один забор из колючей проволоки. Еще одно гетто внутри гетто? Мудрено как-то. Дождемся, пока кто-то придет и расскажет.

Эльза Кезбере

Где Ты?

Где Ты? Где Тебя искать мне?
Где найти к Тебе дорогу?
Вдоль дороги встали камни…
Скрыт Твой образ тьмою строгой.
За пучиной ли морскою,
За горами, за лесами?
Звезды не дружны со мною.
День дурачит голосами.
Говорить пыталась с ветром,
И с восходом, и с закатом,
Не сдаваясь боли, сердцем
Знаю – Ты, далекий, рядом.
Где же Ты? Исчез куда ты?
Поманила злая карма?
Ты не знал – смешала карты
Жизни пиковая дама.
Всюду пиковые тени,
Тьма кругом простерла крылья!
Где те горы, где те стены,
Что в плену тебя сокрыли?
Где Ты? Где тебя искать мне?
Где найти к Тебе дорогу?
Вдоль дороги встали камни…
Скрыт Твой образ тьмою строгой.«Тэвия» («Отчизна»), № 129, 28.11.1941

Advent (фрагмент)

Aufdiese Zeit haben wirschon immer gewartet. Nicht nur damals…[75]

Адвент

Мы всегда жили ожиданием этого времени. Не только тогда, когда, будучи детьми, мы, увидев заснеженную еловую ветку, окунались в сказку и воображали себе приближение сияющего Рождества. Нет, и позднее, уже повзрослев, мы часто погружались в царство детских снов. «Deutsche Zeitung in Ostland», № 118, 30.11.1941.

В воскресенье, 30.11.1941.

10.10 КАТОЛИЧЕСКОЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ (Трансл. из церкви Рижской скорбящей Богоматери.) Текст Евангелия: Лука, 21 часть, стих 25–33.

Проповедь: прелат Эд. Стукелс.

Тема: Адвент. Текст: Видишь, я стою у дверей и стучу (Книга Откровения Иоанна, часть 3, раздел 2).

Поет хор церкви Рижской скорбящей Богоматери под управлением П. Хенке

Sendergruppe Ostland (группа радиотрансляторов Восточного округа)

Радиопрограмма № 22, 30.11.1941

В пятницу вечером сын Гирша приносит такие новости, которые разносят вдрызг кажущуюся спокойной жизнь гетто.

– На углу улиц Лудзас и Ликснас висит приказ: всем, кто живет на территории от улицы Лудзас до Большегорной и от улицы Даугавпилс до улицы Лаувас, в течение двух часов перебраться в общее гетто. С собой можно брать все свое имущество, кроме кроватей, кресел и другой мебели крупного размера. За переселением будет наблюдать еврейская полиция.