Зимняя бухта
- Автор: Матс Валь
- Жанр: Зарубежная современная проза
- Дата выхода: 2021
Читать книгу "Зимняя бухта"
37
Сестры и братья, что есть любовь?
Я был еще так мал, что неумел сам открыть входную дверь. Мы были в гостях у одной маминой подруги. «Обожаю таких сморчков! — воскликнула подруга, посадила меня к себе на колени и расцеловала в лоб и щеки. — Обожаю!» Я стал выворачиваться. «Не любит, когда целуются!» — рассмеялась подруга. И я положил руку ей на грудь. Грудь была большая, теплая; стояло лето, подруга вспотела. «Ты только погляди на него!» — воскликнула она.
«Убери руку с груди Верит!» — велела мама. Но я не убрал. «Что же из него вырастет?» — сказала Верит и спустила меня на пол.
Братья и сестры! Что есть любовь?
В метро я так замерз, что достал из пакета свитер.
Когда я вышел на «Аспудцен», на улице уже стемнело, с Мэларена дул ветер, и я подумал, что пару минут назад в Бромме, он касался щеки Элисабет.
Бабушка испекла булочки. На кухне был жарко, духовка открыта. Бабушка вязала, сдвинув очки на кончик носа.
— Ну что, не ужился дома?
Я взял булочку, налил себе сока.
— Дело в Навознике, — объяснил я. — Не выношу его.
Бабушка кивнула.
— Если ты собираешься жить здесь, забудь о своих выходках. — Она поднесла вязание к лампе, прищурилась, рассматривая ряды.
— Не будет никаких выходок, — пообещал я и взял еще булочку.
— Не мни бумагу, на ней можно еще раз испечь. Как тебе в новой школе?
— Неплохо. Можно еще булочку?
— Бери.
Бабушка склонилась над вязанием, наморщила лоб. Глаза за стеклами очков казались увеличенными.
— Выйдет из тебя актер?
— Не знаю.
— Ну а чем вы там занимаетесь? Что делаете на уроках?
— Всякое такое. Многое завязано на телесности. Надо уметь управляться с телом, владеть сценой, знать, где находятся другие, анализировать пьесу, тренировать голос. А можно еще булочку?
— Надо же, какие школы теперь бывают. — Бабушка вздохнула. — В моей молодости о таких и мечтать было нельзя. Их просто не было.
Она пристально посмотрела на меня сквозь очки.
— У тебя глаза блестят. И вид нездоровый.
— Я немножко замерз. Наверное, сегодня лягу пораньше.
— Ложись. Я постелила чистое белье.
— Я тогда говорил, что мы со Смурфом спасли девочку. Это правда. Их фамилия Асплунд, они живут в Бромме. Можешь позвонить им, спроси Франка или Анну. Спроси, правда ли двое мальчиков спасли их дочку Патрицию.
— Я верю тебе, — сказала бабушка, не поднимая глаз от вязания. — Иди ложись. По-моему, у тебя температура.
— Но я хочу, чтобы ты позвонила и спросила. Я не хочу, чтобы ты думала, что я такое выдумал. Ей десять лет, я вытащил ее из воды возле Сульвиксбадет.
— Я верю, Йон-Йон, верю. Иди ложись. Во сколько тебе завтра вставать?
— Без пятнадцати шесть.
— Я разбужу тебя, если ты проспишь.
— Я только позвоню. Можно позвонить? спросил я.
— Звони.
Я унес телефон к себе. Мерз так, что зубы стучали. Я закрыл дверь, лег и набрал номер Элисабет. Она ответила.
— Это я, — сказал я, клацая зубами, — Йон-Йон… Элисабет положила трубку.
Я поставил телефон на пол, выкопал из пакета «Неизвестного солдата», разделся, свернулся под одеялом и заснул.
Я иду следом за Элисабет — в дом. Она голая, одежду волочит по земле. Но в доме я ее теряю. Кричу, она не отзывается. Поднимаюсь на второй этаж. Из комнаты Фредрика доносятся громкие стоны. Стеклянная дверь не открывается, но я вижу их — Элисабет и Навозника — на кровати Фредрика. Элисабет с бейсбольной битой в руках лежит под Навозником, одетым только в шейный платок табачного цвета. Я слышу смех Элисабет. прижимаю нос к стеклу. Элисабет замечает меня, указывает пальцем. Навозник оборачивается, берет у нее биту и направляется ко мне. Я не могу двинуться с места. Размахнувшись, Навозник бьет по стеклу там, где только что была моя голова.
«Сейчас я умру», — догадываюсь я.
Кто-то у меня за спиной произносит: «Это всего лишь отвертка». Наверное, мама. И я чувствую, как отвертка втыкается мне между лопаток.
— Надо перестелить постель. Ты весь мокрый.
Я посмотрел на часы. Без четверти семь. Я замерз так, что меня била дрожь. Бабушка принесла свой халат — розовый, из тонкой махровой ткани.
— Надень вот это, — сказала она. Я сел, чувствуя, как меня трясет.
— У меня жар.
— Конечно, жар. Высокая температура. Иди пока ляг на диване.
Я ушел на кухню. Там пахло кофе и немножко вчерашними булочками. Я улегся на кухонный диванчик, натянул на голову плед, которым бабушка обычно укрывала ноги, когда вязала. Зубы стучали. Меня трясло. Какое-то время я лежал, клацая зубами; наконец пришла бабушка.
— Иди, ложись. Я постелила сухое белье.
Я завернулся в плед, шатаясь, добрел до кровати, заполз под одеяло.
— Я, наверное, не пойду сегодня в школу.
— Какая там школа, — ответила бабушка. — Попробуй поспать.
Входит папа. Громадный, он садится в потертое кресло; все остальные, кто есть в театральной, стоят. На папе моя коричневая рубашка в широкую желтую полоску; он достает из нагрудного кармашка сигару, срезает кончик и закуривает от зажигалки Элисабет. Кладет ногу на ногу, смотрит на часы и защипывает двумя пальцами стрелку на брюках.
— Итак, — начинает он, — ты стал проблемой для самого себя. — Воробьи из «Золушки» садятся отцу на плечи. Мыши взбегают по ногам и устраиваются на коленях. Отец взмахивает сигарой, и на меня, лежащего в кровати, падает уголек.
— Когда люди чего-то очень сильно хотят, их останавливает только страх. А страх исходит изнутри. Почувствуй его.
Я прислушиваюсь к себе. Страх сидит где-то в районе ключиц.
— Выплюнь! — приказывает отец, тыча в меня сигарой. Искры сыплются на меня, кровать загорается.
— Не бойся!
Я пытаюсь сплюнуть; страх поднимается все выше. Он как круглый комок, он уже у меня в горле, стало нечем дышать. Кровать пылает, но дыма от простыней почти нет, лишь игривые язычки пламени. Очень жарко.
— Сплюнь!
И он выходит из меня. Он — желтый твердый комок, невесомый. Я держу его в ладони, смотрю на него. От него тянется дымок. Это шарик для пинг-понга.
— Шарик для пинг-понга я кладу тебе в карман, — сказала бабушка.
Я повернулся на бок. Бабушка сунула что-то в карман моих джинсов. Сквозь шторы пробивался свет.
— Сколько времени?
— Одиннадцать. Я заварила чай в чайнике. Тебе надо много пить.
Резь в глазах. Бабушка принесла чашку с чаем и сухарики.
Я сел, привалившись к стене, но меня знобило, и я снова свернулся под одеялом.
— Что ты сказала?
— Что тебе надо много пить.
— Нет, перед этим. Когда я проснулся.
Бабушка посмотрела на меня большими за стеклами очков — глазами.
— Я нашла на полу шарик для пинг-понга. И положила его тебе в карман.
Весь день я то и дело задремывал. Вечером бабушка приготовила мне омлет, я пытался почитать, но тут же заснул. На следующий день температура почти спала, но я сильно ослаб и вообще странно себя чувствовал. Лежал одетый на покрывале, прикрыв ноги бабушкиным вязаным пледом. Читал «Неизвестного солдата». Позвонил в школу, сказал, что несколько дней пробуду дома. После обеда я позвонил Элисабет. Трубку взял Франк.
— Позовите, пожалуйста, Элисабет, — попросил я.
— Что ей сказать? Кто звонит?
— Стаффан, — сказал я. — Мы одноклассники.
— Минуту.
Франк со стуком опустил трубку на что-то твердое, и я услышал, как он зовет Элисабет. Позвал несколько раз, потом снова взял трубку.
— Она сидит на яблоне. Сейчас слезет.
— Спасибо.
Я слышал, как стучат по полу его шаги — быстрые, твердые. А потом различил ее бегучий шаг. Она, запыхавшись, взяла трубку.
— Алл о-о-о…
— Это я. Я люблю тебя.
Элисабет бросила трубку.
На следующий день в школу я не пошел, но ненадолго выбрался из дому. Спустился к Зимней бухте. Бродил у кромки воды, посматривая на Бромму. Представлял себе, что мне видна крыша ее дома. Наверное, Элисабет уже пришла домой. Я направился к Эолсхеллу[29] и Клуббенсборгу[30], чтобы оказаться поближе к ней. Пятьсот метров по воде. И еще метров триста до их дома. Итого восемьсот. Я проплываю двести метров за четыре минуты, значит, переплыл бы залив за девять минут и еще три минуты бежал бы по берегу. Итого двенадцать минут. Двенадцать минут отделяют меня от нее. Я попробовал воду, и меня стала бить дрожь. Сил не осталось. Я, наверное, едва смогу протянуть к ней руку, даже если окажусь рядом с ней.
Я вернулся домой. Бабушка приготовила красную фасоль, поджарила колбасу и мясо. Сказала, что теперь, когда я выздоравливаю, мне надо хорошо питаться. Но у меня не было аппетита, хотя я всегда обожал бабушкину красную фасоль.
Я лег на кровать и уставился в потолок, на пятно от сырости. Похоже на голову в профиль. Прищурившись, я различил ее лицо. Взял блокнот и начал писать. Как мы со Смурфом лет сто назад сидели у Зимней бухты. Рассказал про лодку и Патрицию, про то, как мы влезли к ним в дом, про револьвер — всё, всё. Такое будет письмо. Я напишу ей письмо и всё расскажу.
Я писал, пока у меня не свело руку, пока я не заснул от усталости.
На следующий день я вновь был дома, писал письмо. Закончил уже поздно вечером. Бабушка спросила, чем я там занимаюсь.
— Нам в школе задали, — объяснил я.
Бумага у меня кончилась. Я больше не мог писать. Написал, что люблю ее. И заснул.
На следующий день я почувствовал себя здоровым, но все равно в теле сидело странное чувство. Я купил почтовую марку и большой конверт, надписал адрес, бросил письмо в ящик. Потом отправился в город, ходил по улицам, рассматривал людей. В понедельник в школу.
На платформе «Централен» я столкнулся с Куртом. Он приехал за покупками. Курт плохо выглядел, одышливо сопел.
— Слушай, что со Смурфом? — спросил он, широко шагая и размахивая руками. — Что на него, сукина сына, нашло? Я его позавчера встретил, так он захотел, чтобы я стал нациком. Я! Нациком! У меня как раз была ломка, и я завелся с пол-оборота. «Как у тебя, — говорю, — язык повернулся сказать такую ерунду! С чего ты взял, что я заделаюсь нациком? Билли Холидей, Лестер Янг, Чарли Паркер, Майлз Дэвис. Понимаешь?» Схватил его и как уставлюсь. Чарли Паркер, Майлз Дэвис, Билли Холидей, Лестер Янг. Он прямо побледнел, будто заклинания вуду услышал.
— Ghost Riders in the Sky[31], — добавил Курт. — Пойду куплю пожрать. Take саге![32]
И он двинулся по платформе на своих длинных, как у лося, ногах.