Когда-то там были волки

31

Мы уже дома. Между нами все перепутано, как веточки в птичьем гнезде, но нам нужно заботиться о малышке. Не знаю, как мы найдем свое место на орбитах друг друга, потому что теперь нас не двое, а четверо.

Дункан дал письменные показания, где заявил, что на него напал волк, как все и думали. Никто не стал изучать рану, которую он получил, — резаную, а не рваную, нанесенную острым лезвием, а не зубами животного. Ни у кого не возникло вопросов, потому что он шеф полиции и потому что это объяснение всем понятно: преступник уже наказан. Я ведь убила монстра. Номер Десять лежит мертвая из-за лжи. Из-за моей ошибки. Она станет легендой, и репутация волков будет страдать, хотя не они пришли на эти земли и пролили кровь, а я и моя сестра.

И Дункан первым вычислил это. После того как он встретился с Эгги и увидел, насколько мы похожи и насколько она нездорова, у него возникли подозрения. Фергюс назвал его ищейкой, и был прав, однако Дункан сделал все возможное, чтобы защитить нас, и я этого никогда не забуду.

Сегодня вечером, пока Эгги купает малышку, мы с Дунканом сидим у камина, он гладит меня по волосам, и мой сон сбывается наяву. Потом он пишет в блокноте: «Ее нужно поместить в больницу. Она может представлять угрозу для других».

Я смотрю в его темные глаза.

— Я не могу, Дункан.

Он откладывает ручку, но я знаю, что этот разговор еще не закончен. В нем живет полицейский. Защитник. В этом смысле он такой же, как она.

Я звоню маме. Не знаю, как расскажу ей обо всем случившемся, но ее нужно поставить в известность.

Она отвечает быстро.

— Вот и ты, конфетка. А я все звоню, звоню. Мне нужно сообщить кое-что вам обеим.

Это меня удивляет, и я придерживаю собственные ошеломительные новости.

— Мы с Джимом женимся.

Я смеюсь.

— Как это, мама?

— Ну, я и сама пыталась понять, как так вышло, и мне кое-что пришло в голову. Помнишь, я говорила тебе о временной шкале? Что нужно составить хронологию событий, чтобы распутать дело, — спрашивает мама.

— Да.

— Моя идея проистекает отсюда. Да, люди плохо поступают по отношению друг к другу. И мы помним причиненные нам обиды, боль, но только по той причине, что это из ряда вон выходящие события. На временной шкале есть деления, которые не встраиваются в общую картину, а все потому, что остальная шкала, которая, собственно, представляет собой нашу жизнь, состоит из доброты. Доброта — нормальное состояние, настолько нормальное, что мы его даже не замечаем.

Я улыбаюсь.

— Мама, — говорю я. — Ты можешь приехать в Шотландию?

— Думала, ты никогда не спросишь.

Мы с Эгги прогуливаем в загоне Галлу, пока Дункан готовит ужин с дочерью, висящей на перевязи у него на груди. Обе смотрим в небо, чтобы снова увидеть северное сияние, но сегодня оно нас не балует. Там только звезды и луна.

Через некоторое время я осторожно говорю, нарушая тишину:

— Я видела отца, когда была в лесу.

Эгги разглядывает мое лицо.

— И как он?

Я улыбаюсь.

— Как обычно.

— Лес все еще зовет тебя, да?

— Неизменно. — Но мой взгляд падает на теплый Голубой коттедж и то, что он хранит. — Правда, сейчас уже не так громко.

— Думаю, я в конце концов поняла, — с улыбкой произносит Эгги. — Тебе от него никуда не деться. Мы обе принадлежим ему.