Моя борьба. Книга пятая. Надежды

* * *

XTC выпустили альбом «Oranges and Lemons», я слушал его снова и снова, пока эту пластинку у меня на проигрывателе не сменила «Мозг одинок» норвежцев DeLillos. На улице посветлело, и дождь теперь шел реже. Предвкушение весны, такое острое в детстве, пронизывающее все чувства и будто бы несущее тело и душу через зимнюю тяжесть и темноту, наполнило меня вновь. Я продолжал работать над романом, до конца семестра закончить его не получалось, но я собирался сдать его в качестве выпускной работы. Роман был тем же самым, который я отправлял в академию при поступлении, и никакого прогресса в нем не наблюдалось, я писал совершенно так же, как прежде, я потратил год впустую, разница состояла лишь в том, что, поступив, я считал себя писателем, а сейчас, на пороге выпуска, понимал, что никакой я не писатель.

Как-то вечером ко мне зашли Ингве с Асбьорном.

– Пошли с нами? – предложил Асбьорн.

– Я бы с радостью, – ответил я, – но денег нет.

– Мы тебе одолжим, – сказал Асбьорн, – а то тут у Ингве сердце разбито, и надо помочь ему хорошенько напиться.

– Мы с Ингвиль расстались, – улыбнулся Ингве.

– Ладно, – решился я, – пошли. Погодите только чуть-чуть.

Я надел куртку, взял табак и пошел вместе с ними. Следующие трое суток слились в одни, мы пили днем и ночью, спали у Асбьорна, с утра напивались, где-нибудь перекусывали, возвращались к нему и продолжали пить, вечером шли в город, обходили все сомнительные места, например «Сову» или бар в «Рике», как же это было чудесно, ничто не сравнится с нарастающим с утра хмелем, ничто не сравнится с чувством, когда, пьяный, идешь посреди бела дня по Торгалменнинген и Рыбному рынку, точно ты один прав, а остальные ошибаются, точно ты один свободен, а остальные скованы собственными буднями, а когда рядом Ингве и Асбьорн, это не кажется ни опасным, ни чрезмерным, только занятным. В последний вечер, о котором мы не знали, что он будет последним, мы захватили с собой баллончики с краской. В «Хюлене», где мы в конце концов сели, было малолюдно, и, пойдя в туалет, я вывел в кабинке надпись, тотчас же прибежал уборщик с тряпкой и ведром и стер написанное, но едва он ушел, как я все повторил, мы посмеялись и решили оторваться по полной, исписать все стены в городе, вышли на улицу, прогулялись по Мёленприс и на высоком кирпичном здании я огромными, в человеческий рост буквами вывел: U2 STOPS ROCK ‘N ROLL, потому что они совсем недавно выступали на крыше, выступили плохо, а Боно придумал слоган «U2 stops traffic», тоже скверный, Асбьорн же написал на стене трамвайного депо RICKY NELSON RULES OK, а Ингве на другой стене добавил CAT, WE NEED YOU TO RAP, и в таком духе мы продолжали, пока не дошли до квартиры Ингве, где собирались надираться и дальше. Где-то через час все мы вырубились. Проснувшись, мы перепугались: что мы натворили, все следы ведут к нам, надписи начинались возле «Хюлена» и не исчезали до самой стены этого дома, где красовались слова «ИНГВЕ МУДИЛА». Не требовалось быть великим сыщиком, чтобы догадаться, где окопались вандалы, исписавшие весь Мёленприс. Особенно боялся Асбьорн, но и мне сделалось не по себе, и это было странно, потому что единственное, чего мне хотелось, это пить дальше, продолжать такую жизнь, положить на все, и в то же время каждый раз, отважившись на это, я натыкался на некую преграду, собственная буржуазность и предрассудки среднего класса словно выстраивали передо мной стену, и преодолеть ее удавалось лишь ценой невероятных мук и страха. Мне хотелось, но я не мог. В душе я оставался правильным и добропорядочным чистоплюем, и не исключено, думал я, что именно поэтому писать у меня тоже не выходит. Мне не хватает дикости, артистизма, иными словами, я слишком зауряден, чтобы у меня хоть что-то получилось. С чего я вообразил, будто это не так? Конечно же, я себя обманывал.

За год, проведенный в Академии писательского мастерства, я усвоил, что существует настоящая литература, высокая и истинная, от гомеровских эпических поэм и греческих драм и до современности, где ее продолжают Уле Роберт Сунде, Тур Ульвен, Элдрид Лунден, Хьяртан Флёгстад, Георг Юханнесен, Лив Лундберг, Анне Бё, Эллен Эйнан, Стейнар Лёдинг, Юн Фоссе, Терье Драгсет, Ханс Хербьорнсрюд, Ян Хьерстад, Эйстейн Лённ, Свейн Ярволл, Финн Оглэнд, датчане Сёрен Ульрик Томсен и Микаэль Струнге, шведы Катарина Фростенсон и Стиг Ларссон. Я знал, что великие скандинавские поэты нашего столетия – это Гуннар Экелёф и финский швед Гуннар Бьорлинг, что нашему соотечественнику Рольфу Якобсену до них как до луны, а что Улав Х. Хауге крепче, чем они, укоренен в традиции. Я знал, что последние крупные трансформации романа произошли во Франции в шестидесятых, что они еще не завершились и наблюдаются особенно ярко в творчестве Клода Симона. Знал, что изменить жанр романа мне не под силу, что мне не под силу даже списать у тех, кто трансформирует роман, потому что я не понимаю, в чем суть этих трансформаций. Я слеп, я не умею читать; читая, например, «Введение» Стига Ларссона, я не видел в нем ни нового, ни существенного, я читал все эти романы так, как когда-то детективы или триллеры, бесконечную череду книг, которые проглотил лет в тринадцать-четырнадцать: про «Черный сентябрь» и Шакала, про шпионов времен Второй мировой и про алчных охотников на слонов в Африке. Если за этот год что и изменилось, так это что сейчас я, по крайней мере, ощущал разницу. Вот только на моих собственных текстах это никак не сказалось. Чтобы оправдаться, я присвоил один из поджанров современного романа, объявил своим идеалом романы и повести Брета Истона Эллиса, Джейн Энн Филлипс, Джея Макинерни, Барри Гиффорда. Таким образом я оправдывал то, что писал сам.

Ко мне пришло понимание. Оно обошлось мне дорого, зато оказалось истинным и важным: я – не писатель. То, что есть у писателей, у меня отсутствует. Я отталкивал это понимание, убеждал себя, что, возможно, у меня еще появится то, что есть у писателей, что оно достижимо, если проявить упорство, и в то же время знал, что это лишь самоуспокоение. Вероятно, Юн Фоссе прав: мне дано – писать о литературе, а не создавать ее.

Так обстояли дела, когда я спустя несколько дней после пьянки с Ингве и Асбьорном возвращался домой из академии, сдав рукопись романа. Роман я так и не закончил и решил поработать над ним оставшуюся весну и лето. А как закончу – отправлю его в издательство. Я решил послать его в «Каппелен»: получив личный отказ Ларса Соби Кристенсена, я проникся к ним особым расположением. Скорее всего, мне снова откажут, но полной уверенности у меня не было, возможно, в моем тексте они увидят нечто такое, чего не заметили ни Юн Фоссе, ни Рагнар Ховланн, да ведь даже и эти двое что-то во мне нашли, иначе бы не приняли в академию; надежду, пускай и слабую, терять нельзя, пока у меня в почтовом ящике не окажется конверт из издательства. До этого ничто еще не кончено.