Моя борьба. Книга пятая. Надежды

* * *

Очнулся я на полу в каком-то коридоре.

Было светло, сквозь окна помещение заливал солнечный свет. Вокруг я увидел несколько дверей. На меня смотрела старая женщина, из-за нее выглядывала еще одна, помоложе, лет сорока, она тоже меня разглядывала. Обе молчали, но вид у них был напуганный.

Я поднялся на ноги. Опьянение не прошло, тело словно налилось свинцом. Я ничего не понимал, как будто во сне, хотя и знал, что это явь, и двинулся вперед, то и дело придерживаясь рукой за стену.

Смутно помнилась пожарная машина. Пожар и пожарная машина. Или нет?

В конце коридора оказалась лестница, а внизу – дверь с рифленым стеклом в верхней части. Я спустился по лестнице, толкнул дверь и остановился на пороге, щурясь на солнце.

Передо мной был торец факультета естественных наук. Слева поблескивало озеро Лунгегорсванн.

Я обернулся и посмотрел на здание, где провел ночь. Белое, каменное.

По дороге проехала полицейская машина. Она свернула на площадку передо мной и остановилась, а из двери за моей спиной вышли обе женщины.

Ко мне подошли двое полицейских.

– По-моему, где-то пожар, – сказал я, – пожарная машина проехала вон туда, – я махнул рукой, – это не здесь. Это где-то дальше. По-видимому.

– Это он, – подала голос женщина за моей спиной.

– Что ты здесь делаешь? – спросил полицейский.

– Не знаю, – ответил я, – проснулся тут. Вам бы поторопиться.

– Как тебя зовут?

Я посмотрел на него и покачнулся, полицейский положил руку мне на плечо и удержал на месте.

– Какая разница, как меня зовут? – спросил я. – Что значит имя?

– Лучше поедем с нами, – сказал он.

– В машине?

– Да, пошли. – Он ухватил меня выше локтя, довел до машины, открыл дверцу, и я залез назад, в просторный отсек, где кроме меня никого не было.

Ну вот, теперь и это со мной случилось. Меня везут по Бергену на полицейском автомобиле.

Меня что, арестовали?

Но сегодня же выпускной вечер!

Никаких сирен они не включили, ехали осторожно и аккуратно, останавливаясь на каждом светофоре. Вырулили к полицейскому управлению, вывели меня из машины и проводили в здание.

– Мне надо позвонить, – потребовал я, – это важно. У меня сегодня встреча, я должен предупредить, что не приду. У меня есть право на телефонный звонок, это я знаю!

Я внутренне расхохотался: надо же, прямо как в кино, меня конвоируют двое полицейских, а я требую, чтобы мне дали позвонить!

И мне дали – мы остановились в конце коридора перед телефоном. Номера Академии писательского мастерства я не знал. Рядом лежал телефонный справочник, я полистал его, но безуспешно.

Я обернулся к полицейским.

– Ладно, забьем, – сказал я.

– Хорошо, – согласились они и отвели меня к окошку, где я вытащил все из карманов и снял ремень, после чего мы проследовали в подвал или как оно там называется, по крайней мере, по обе стороны коридора тянулись двери, в одну из который я и вошел. Из всей обстановки в камере имелся лишь большой синий матрас.

– Вот тут и проспись. А как проснешься, тебя отведут на допрос.

– Есть, сэр! – сказал я и, стоя посреди камеры, дождался, когда они закроют за собой дверь, улегся на синий матрас и смеялся, пока не уснул.

В следующий раз я проснулся по-прежнему пьяным, все случившееся по дороге сюда напоминало сон. Но железная дверь и бетонный пол выглядели убедительно.

Я постучал по двери.

Надо бы позвать, но я не знал, кого именно. Охрану?

Да.

– Охрана, я проснулся! – завопил я. – Охрана! Охрана!

– Заткнись, – крикнули мне в ответ.

Я немного испугался и сел на матрас. Совсем скоро дверь открылась и в камеру заглянул полицейский.

– Ну чего, протрезвел? – спросил он.

– Кажется, да, – ответил я, – может, не до конца, но, по крайней мере, мне лучше, чем было.

– Идем со мной, – скомандовал он.

Он шагал впереди, я следом за ним, мы дошли до лифта и поднялись наверх. Полицейский постучался в какой-то кабинет, и мы вошли внутрь, где нас встретил полицейский постарше, лет пятидесяти, может, пятидесяти пяти, в штатском.

– Садись, – велел он.

Я уселся на стул перед его столом.

– Тебя нашли в районе Флорида, в доме престарелых, – сказал он, – ты спал в коридоре. Что ты там делал?

– Не знаю, – ответил я, – я сильно напился. Вообще ничего не помню. Только как проснулся там – и все.

– Ты живешь в Бергене?

– Да.

– Как тебя зовут?

– Карл Уве Кнаусгор.

– Судимости есть?

– Судимости?

– Тебя за что-нибудь судили? За наркотики, за грабежи?

– Нет. Нет-нет.

Он взглянул на второго полицейского, который стоял в дверях.

– Проверишь? – спросил пожилой.

Полицейский скрылся в соседнем кабинете. Пока его не было, тот, что допрашивал меня, молча заполнял какую-то анкету. На окнах висели жалюзи, а за ними, за крестовиной окна, синело небо. Вернулся второй полицейский.

– Ничего, – сказал он.

– А хоть что-нибудь помнишь? – спросил тот, что вел допрос. – Вчера вечером, до этого всего, – помнишь, что было? Где ты был?

– В гостях. В доме рядом с парком.

– Кто был там с тобой?

– В частности, мой брат. И его друзья.

Полицейский посмотрел на меня:

– Нам придется его вызвать.

– Кого?

– Твоего брата.

– А он тут при чем? Я просто переночевал в доме престарелых, в коридоре, это, может, и плохо, может, это считается взломом, но я там ничего не делал.

– Ты же ничего не помнишь? – ответил он. – Там ночью был взлом, а неподалеку случилось ДТП. Так что там много чего произошло. И тут мы находим в том же доме престарелых тебя. Вот так-то. Как зовут твоего брата?

– Ингве Кнаусгор.

– Его адрес. И твой тоже.

Я продиктовал адреса.

– Мы с тобой свяжемся, – сказал он, – а сейчас можешь идти.

Меня проводили на первый этаж и вернули вещи, после чего я вышел на улицу. Устал я так, что едва передвигал ноги. По пути я то и дело останавливался и, не дойдя до Стейнхьеллергатен, присел на ступеньки – силы просто-напросто кончились. Подъем вверх представлялся невозможным. Однако через десять минут, когда взгляды прохожих мне надоели, я встал и поплелся наверх. Путь до дома занял почти час. Добравшись туда, я упал на кровать и в третий раз за сутки уснул. Спал я недолго, и когда открыл глаза, вечер только начинался. Тяжесть покинула тело, оно снова сделалось привычным, разве что голод меня мучил ужасный. Я съел десять бутербродов с сыром, выпил литр молока с «Несквиком» и пошел звонить в академию. К счастью, Саген оказался на месте. Я рассказал ему, что меня арестовали и что на торжественный ужин я не приду. Арестовали, переспросил он, шутишь? Нет, ответил я, я всю ночь в камере просидел. И сейчас, к сожалению, плохо себя чувствую. Как думаете, получится у вас прислать мне диплом почтой? Разумеется, сказал он, – жаль, что ты не придешь. Неужели тебя и правда арестовали? Да, подтвердил я, но вам спасибо большое за все. Наверняка еще увидимся.

Я положил трубку и на последние деньги поехал в центр. На темно-синем небе над Аскёем висело красноватое солнце, тучи на востоке словно сгорали в пожаре. Я прошел мимо студенческого центра и спустился в Мёленприс – хотел зайти к Ингве, может, он объяснит, что случилось.

Дверь была открыта, я поднялся по лестнице на этаж, где он жил, и позвонил.

Мне открыла Лине, миловидная блондинка из Восточной Норвегии, на несколько лет старше меня.

Она смотрела на меня почти испуганно.

– Ингве дома? – спросил я.

Лине кивнула:

– Проходи. Он у себя в комнате.

Я вошел, разулся, но куртку снимать не стал, постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.

Ингве склонился над проигрывателем. Он услышал меня и обернулся.

Я изумленно уставился на него.

Пол-лица у него было перебинтовано.

Я вспомнил, что произошло.

Я изо всей силы запустил в него стаканом.

И угодил ему прямо в глаз.

Ингве молча смотрел на меня.

– Это я тебя так? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Ты не помнишь?

– Помню. Я в глаз тебе попал? Ты теперь на один глаз ослеп?

Ингве уселся на стул.

– Нет, глаз уцелел. Ты чуть-чуть промахнулся. Пришлось накладывать швы. У меня теперь навсегда останется шрам.

Я заплакал.

– Я не хотел, – сказал я, – я не хотел. Я не знаю, почему я так сделал. Я не хотел. Прости меня. Ох, Ингве, ты меня простишь?

Он восседал на стуле посреди комнаты, словно император, – выпрямившись, расставив ноги, положив руку на колено, – и смотрел на меня.

Его взгляда я не выдержал, смотреть на него было невыносимо.

Я уронил голову и зарыдал.