Ротмистр Гордеев-2

Глава 1

Говорил мне батя — не сиди, Лёха, одной задницей на двух стульях — рожа треснет. Было это в другой жизни и в другом мире. Но от этого батина философия не перестаёт быть актуальной.

Наш отряд великоват для скрытной разведки в ближних японских тылах. Укрыться тут со всем нашим хозяйством сложно: четыре тачанки, лошади основные плюс лошади вьючные с припасами и боеприпасами. Но ничего — ещё сутки-другие и уходим дальше в глубокий тыл к японцам для серьёзного рейда.

Порядок действий уже отработан: разведка и добыча языков скрытным порядком — разведтройками. Тачанки и конный состав в этот момент прячутся в глубине лесных массивов. Тут же и захваченные языки, с которыми продолжается работа и после первого экспресс-допроса. Перемещение глубокой ночью. Предварительно места для таких лагерей намечены на карте ещё при подготовке рейда.

Несколько раз пускаю в рейды в составе троек и Маннергейма с Вержбицким. Оба впечатлены слаженностью действий моих разведчиков. Голуби уносят донесения в наш штаб. Хороший способ связи на это время и при полном отсутствии радиосвязи в действующей армии. В моём мире Маркони с Поповым уже лет десять как должны были изобрести радиосвязь, а что тут? Не было времени поинтересоваться. Или с наличием демонических сущностей вопрос быстрой связи можно решить не только с использованием радиоволн? Подводит меня всё-таки моя нездешность.

Может, настоящий Гордеев, прячущийся до сих пор в глубинах нашего общего мозга, и знает ответ на этот вопрос, но мне об этом никак не сообщает. А кого спросить, чтобы не вызвать подозрений? Николова? Пожалуй. Но сейчас мы с ним даже по разные стороны фронта.

Ладно. Всему своё время.

Возвращаюсь к карте, на которую наношу пометки о размещении выявленных через показания языков японских частей. Эту карту с голубями не перешлёшь в наш штаб, потому отправится она туда пешим ходом. Две разведтройки уйдут на нашу сторону через фронт с двумя особо ценными «языками» перед началом нашего рейда вглубь японской территории. А как поступить с оставшимися, не столь ценными?

— О чём задумались. Николай Михалыч, — Вержбицкий прерывает моё уединённое сидение над картой.

— Размышляю, что делать с захваченными «языками». Не тащить же их с собой.

— Мне кажется, вы напрасно утруждаетесь, штабс-ротмистр. Они — враги. Прикончить и вся недолга.

Не думал, что мой визави — настолько кровожадный. Хотя, есть такие, что японцев за людей не считают, но в целом кодекс поведения офицера никто не отменял. Тем более, офицера российского.

Объясняю ему на пальцах как младенцу:

— Они пленные. Одно дело убить врага в бою, другое дело расправиться с беззащитным пленным.

Вержбицкий категорически не согласен:

— Исходить следует из целесообразности. Война требует жёстких решений.

— И на войне люди должны оставаться людьми.

— Оставьте ваш гуманизм для салонных барышень, — морщится он.

Понимаю, что мне его не переубедить, говорю примиряюще:

— Учту ваше мнение, господин штабс-капитан.

— Я гляжу, сами вы не слишком рвётесь в свободный поиск «языков».

А вот это уже откровенный наезд, но мне есть чем на него ответить:

— Как раз думал, отправиться самолично завтра.

До штабс-капитана доходит, что он малость попутал берега, Вержбицкий меняет тон на примирительный.

— Почту за честь составить вам компанию.

Иду ему навстречу, спокойно произношу:

— Не имею возражений. Подъем за полчаса до рассвета.

Будить пана Вержбицкого не приходится. Уже собран, упакован в маскировочную накидку и даже лицо себе разрисовал нашими самодельными маскировочными средствами — весь в серо-зелёных разводах, только белки глаз блестят.

— Как настроение, штабс-капитан?

— Боевое! — откликается он.

— Тогда нам пора. Труба зовёт.

Компанию нам с Вержбицким составляют братья Лукашины, неразлучная казачья парочка: оборотень с характерником.

Движемся по лесу «волчьим шагом» в предрассветных серых сумерках. Местность пересечённая. Лес смешанный, часто приходится пересекать горные ручейки. Чтобы использовать лес, как укрытие для нашего отряда, приходиться забираться на отроги восточнее Южно-Маньчжурской железной дороги, вдоль которой, в основном, мы, собственно, и воюем с японцами. Внизу на равнине лесов, практически, нет — воевать удобно, а вот скрытно передвигаться такому отряду, как наш — наоборот.

К нужному месту выходим, когда небо на востоке уже ощутимо розовеет. Его обнаружили вчера под вечер — лагерь, разбитый для приёма полка противника.

Должен похвалить противника — устроено всё по уму: палатки для рядового личного состава, палатки для господ офицеров, штабные палатки, места для приготовления и приёма пищи, места отхожие, пирамиды для оружия, охраняемый периметр, и главное в расположении любой регулярной воинской части — плац для построений с флагштоком.

Наблюдаем — со вчерашнего дня, изменений нет — в лагере только небольшая рабочая и интендантская команда, всего пара часовых, значит, основной состав полка ещё не прибыл.

Делаю заметку в уме: расслабленно живут господа японские интенданты. Отхожие места совершенно без охраны. Казалось бы, а что там охранять? Даже армейского дерьма пока не успело скопиться сколько-нибудь значительного количества.

В центре сооружения — траншея, с перекинутыми поперёк неё досками — угнездившись на них в позе орла и справляешь большую нужду, а с малой так вообще проблем нет. От досужих взглядом всё огорожено хлипкими стенками из хвороста, для надёжности, укреплёнными кольями.

Вот к такому заведению и направляет стопы потенциальная жертва — японский сёи (лейтенант).

Стараясь не шуметь, выдвигаемся к сортиру. Бедняга, даже пикнуть не успел, когда братья Лукашины сдёрнули его с насеста со спущенными штанами. Зато успел скоропостижно доопорожнить кишечник, пока мы тащили спелёнатого «языка» в лес.

Воняет теперь всю дорогу, приходится зажимать носы. Что поделать — война ест война, никакой романтики, только суровая проза жизни.

Быстрый допрос обосравшегося лейтенанта. К счастью, он знает английский. Так что уверенно беру допрос в свои руки.

Английский у Асано Токея своеобразный — букву «л» он не выговаривает, как и все японцы, заменяя её «р». Да и столетняя разница в словарном запасе Шеина и представителя славного самурайского рода Асано даёт себя знать.

Однако общий язык с языком (простите за тавтологию) находим. Тем более спецсредства и спецметоды не нужны: то ли молодой самурай перепуган, то ли сказывается шок от пикантных обстоятельств его захвата, но парень достаточно откровенен. Вываливает кучу всякой полезной информации.

Лагерь разбит в ожидании прибытия 17-го пехотного полка 5-й дивизии. Полк должен прибыть в новое расположение завтра пешим порядком, подготовиться к наступлению и уже из этого лагеря выдвигаться непосредственно на фронт.

Токей любезно поделился с нами и ожидаемым временем прибытия полка в лагерь, и обычным порядком движения полка: следование походной колонной поротно без боевого охранения и с обозом в арьергарде — а чего им тут беречься в собственном тылу?

В голове потихоньку зреет дерзкий план, но с ним чуть попозже. На повестке дня другой вопрос — лейтенанта выжали досуха, больше ничего интересного он не расскажет. И что прикажете с ним делать? Тащить голубя в лагерь, отмывать, отстирывать и таскать с собой дальше с остальными пленными?

К счастью, представитель рода Асано сам облегчает нам выбор. Почти не дрогнувшим голосом сёю под конец допроса заявляет, что хочет собственной кровью смыть позор такого плена. Просит даровать ему милость сэппуку.

Уважаю выбор другого, особенно, когда он облегчает мой собственный моральный выбор. Дав знак Лукашиным держать пленника под контролем, возвращаю ему его офицерскую саблю.

Парень садится на подогнутые ноги, обнажает сухощавый мускулистый торс, оборачивает лезвие сабли носовым платком, так, чтобы выступала часть лезвия сантиметров в тридцать — сорок. Губы шевелятся — предсмертное танку.

— Падает роса,

Исчезает поутру.

Не таков ли я?

Что ни говори, а жизнь —

Это сон, всего лишь сон.

На лбу Токея проступает крупная испарина. Он делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить ощутимую дрожь в руках. С противным хрустом всаживает лезвие в свой живот, фонтаном брызгает кровь, походу, он сразу зацепил какой-то крупный сосуд. Лейтенанту ведёт разрез продольно, а затем резко разворачивает лезвие вниз… И заваливается ниц на собственные выпавшие сизые кишки.

Вержбицкий извергает из себя содержимое желудка, братья Лукашины еле сдерживаются, чтобы не последовать за ним. Я сам захожусь в лихорадочном кашле, лишь бы не стошнить. Сипло приказываю уходить.

В лагерь возвращаемся молча. Обсуждать произошедшее не тянет. Это в кино смерть часто стараются показать красиво, романтично и даже героически. В реальности… В реальности это грязь, кровь и отвращение. И чтобы отвлечься от них мыслями надо подумать, как увеличить количество этой грязи и крови, нанеся врагу максимально возможный ущерб.

Подтягиваю свой «штаб»: Маннергейм, Вержбицкий, Бубнова, Лукашиных и Будённого с Жалдыриным. Предлагаю сделать так, чтобы полк до фронта не дошёл, а в лучшем случае отправился на переформирование.

Вержбицкий смотрит на меня, как на умалишенного, да и во взгляде Маннергейма интерес мешается со скепсисом.

— Полсотни человек против целого полка? — озвучивает Вержбицкий свои сомнения.

— Они не ждут нападения. У нас четыре пулемёта. Жаль, мало взрывчатки. На полк не хватит, да и рискуем остаться вовсе без неё.

Достаю карту и с карандашом в руках излагаю свой план.

— Хорошая идея, — скепсиса ни в голосе, ни во взгляде тролля-барона больше не чувствуется.

— Доверимся вашему опыту, Николай Михалыч, — несколько кисло соглашается Вержбицкий с моей идеей операции.

— Тогда немедленно выступаем, времени почти нет.

Лежим в засаде, ждём. Просёлочная дорога тянется меж двух холмов примерно с километра два, вдоль дороги по обеим склонам холма мы и замаскировались по две стрелковые пятёрки с каждой стороны дороги, два стога сена на входе на участок между холмам и два стога сена на выходе. В стогах спрятаны наша ударная сила — пулемётные тачанки. Вся надежда на них, на гранаты и на внезапность.

— Интересный у вас английский, Николай Михайлович, — шепчет устроившийся рядом со мной Вержбицкий. — Где изучали?

Оп-па… а пан Вержбицкий продолжает меня по-тихому пробивать?.. Это «жу-жу» неспроста. Рановато я понадеялся, что недоразумения между нами улажены.

— Это американский английский, господин штабс-капитан. Он, знаете ли, довольно значительно отличается от британского английского.

Вержбицкий хмыкает.

— Сосед наш по имению двадцать лет прожил в Северной Америке. Много интересного рассказывал: индейцы, прерии, золотая лихорадка… У него и учился английскому, — я стараюсь свалить с темы.

Взгляд Вержбицкого полон недоверия. Сейчас ещё скажет, что-то кто-то перечитал Фенимора Купера или Майн Рида.