Зима 1238

Глава 8

Допрос языков прошел быстро и результативно. Я оказался прав в своих догадках: половецкий отряд практически в тысячу нукеров отправили в сторону Пронска с целью поиска новых рабов и добычи спрятанных русичами припасов. Причем степняки прошли по весям вполне себе результативно – нашлось немало жителей, кто не рискнул идти в столицу вслед за княжьей ратью, а пересидел один день в лесу, пока орда шла мимо. После чего вернулся в свои жилища… Может, люди испугались, что Рязань могут взять штурмом или что на всех не хватит крова и еды? Вполне объективные страхи, кстати! А может, просто не решились оставить дома и заготовленное на зиму да припрятанное до поры зерно, и прочие припасы, понадеявшись на извечное русское авось… Но как бы то ни было, нахватали степняки примерно сотен пять полона – назвать точное число языки, конечно, не смогли, но ответили что-то про «половину нашего отряда».

А это ведь не считая тех, кого зарубили при захвате, включая мешающих ублюдкам детей, пытавшихся оказать сопротивление мужиков и юнцов, замученных до смерти баб и девок, умерших от внутренних кровотечений… Поначалу об этом напрямую никто не сказал, но я уловил что-то в недомолвках, в быстрых переглядываниях между пленными, опасливых, затравленных взглядах. И тогда сам попросил Кречета обратиться к ним спокойным, добродушным тоном, пошутить про баб, про малолетних «щенков»: мол, воин воина всегда поймет… И один из половцев клюнул на детскую приманку, ответил на шутку, похвастался тем, что в первый раз попробовал девственницу, пытаясь, очевидно, как-то разрядить обстановку… Дурак.

А у меня перед глазами вдруг встали картинки из когда-то пробравшего до печенок фильма «Солнцепек», а точнее, самые первые сцены с зэками-мародерами встали как наяву! И тут же я вдруг ясно представил себе визжащую и плачущую под этим трусливым ублюдком девчонку, отчаянно надеющуюся на спасение, коего не последовало… Матерей, рыдающих у разрубленных напополам младенцев – мешали выродкам своим отчаянным криком… Беременных, кому для забавы распороли животы. Представил себе отчаяние стариков-отцов, бессильно взирающих на творимое над их родными насилие…

Я когда-то читал про черный беспредел, устроенный татарами на Руси, но тогда это было столь далеко от меня, что не зацепило, не задело. А теперь вдруг тяжкие строки прочитанного ожили перед глазами, налились пугающими красками, обрели жизнь – и смерть… И волна удушливого гнева разошлась по груди, перехлестнула горло, аж в глазах на мгновение потемнело… Мне, правда, еще хватило выдержки узнать, когда отряды разделились и оставшаяся часть тысячи ушла вместе с полоном и частью обоза. Телеги степняки также использовали трофейные, нахватали по весям.

А потом, выведав все от языков, я без всякого сожаления и рефлексии взялся за рукоять стоящей у ствола дерева булавы и резко, без замаха размозжил голову признавшемуся в изнасиловании. Он первым получил справедливое воздаяние, но далеко не последним: на глазах помрачневшего, но ничего не говорящего Кречета я добил оставшихся пленников, громко заверещавших от ужаса и пытавшихся бежать. А затем прямо посмотрел в глаза дядьке и едва ли не прорычал, переведя дух после короткой погони:

– Они должны были за все ответить!!!

Кречет ничего не сказал, но спустя пару секунд медленно, тяжело кивнул. А я, ободренный поддержкой дяди, на глазах обалдевших от расправы русичей и онемевших от ужаса степняков-полоняников, коих уже успели связать и стреножить, проревел во весь голос:

– От языков я узнал, что они творили беззаконие над мирными жителями! Они насиловали девок и баб, порой до смерти, убивали детей и стариков, рубили младенцев! Если это не заслуживает смерти, то что заслуживает?! Мы обещали полон людям, но я не вижу здесь людей, это поганая нелюдь в человеческом облике! И мы должны очистить нашу землю от погани!!!

Однако ратники, пусть даже и проникшись моим яростным криком, не бросились на половцев, не стали рубить связанных и безоружных – видимо, просто не смогли. И я, только что переступивший внутри себя через какую-то черту, вдруг понял, что вон эту черту переступить пока не готовы. Да, в запале боя они видят ворогов и истребляют их, но сейчас перед ними испуганные пленники, не способные себя защитить. И убивать их без реально веской причины они не смогут… Все осознав, я как-то быстро успокоился и уже чуть спокойнее произнес, обращаясь к гридям:

– Отпустить их просто так мы все одно не можем. Натворят делов на обратном пути… Рубите им пальцы на правой руке, все, чтобы никто из них никогда не смог бы взять в руку рукоять сабли или даже нож! И на левой руке еще пару, большой и указательный. Десятники, вы – старшие, следите за тем, чтобы никого не упустили!

Вой медленно, с неохотой двинулись к начавшим было дергаться в путах пленникам.

Первый кандидат на казнь дернулся в путах, попытался в ужасе бежать, увлекая за собой стреноженных товарищей, и его зарубили походя, видно, рефлекторно среагировав на резкий рывок. Остальные оказались сообразительнее – или трусливее… Но бежать уже не пытались.

И вскоре пленников начали изувечивать под их дикие крики. В нос шибанул запах свежей крови, а я вдруг с мстительным удовлетворением вспомнил про волков, терзавших на реке останки рязанских дружинников. Туда пришли несколько стай и наверняка ведь еще не успели уйти… Запах свежей крови из сочащихся ран поганых привлечет хищников как раз тогда, когда они успеют проголодаться… Нет, эти выродки от своей судьбы не уйдут! Точно не уйдут!!!

– Когда закончите, развяжите и гоните прочь пешими, в сторону Пронска. Кто посмеет пойти следом за нами, перебить стрелами. Нельзя, чтобы они предупредили своих! Всех наших раненых собрать, отвести обратно в дома. С ними пусть останутся по одному соратнику из десятка, десятники определят кто… Остальные! Мы как можно скорее готовимся к выходу, забираем стрелы половецкие, лошадей! Нужно успеть спасти наших полоняников прежде, чем их доведут до стана Батыя!

…Сборы заняли минимум времени, ибо мы очень спешили. Дело вот в чем: расстояние по реке от Пронска до Рязани (современного мне Спасск-Рязанского) составляет что-то около ста двадцати километров, плюс-минус. В среднем орда делает марш от двадцати пяти до тридцати километров в день – речь именно об орде, а не о летучих передовых отрядах (как тумен Субэдэя), способных вырваться вперед. Основная же масса всадников вынуждена плестись со скоростью движения обоза… Мы за два дня прошли километров под восемьдесят, до Рязани по-хорошему нам остался один дневной переход! Если монголы шли по Проне пять дней, вылазку Юрий Ингваревич организовал на вторую ночь осады, то выходит, что она случилась прошлой ночью. Если я не ошибся в расчетах… А до Переяславля-Рязанского (куда и «перенесли» Рязань по указу Екатерины II) от столицы еще под пятьдесят километров, причем Субэдэй тратился на захват заложников, грабежи и формирование обоза – значит, идти ему как минимум два дня, на третий произошел бой… Получается, что он состоится сегодня!

В любом случае помочь Еремею Глебовичу мы не можем, а вот полоняникам должны успеть, коли поднажмем! Ибо разделилась половецкая тысяча вчера днем, и если налегке всадники прошли под пятнадцать верст, остальные формировали обоз (да продолжали куражиться с бабами!) и выступили только этим утром… Верст пять они пройти за сегодня уже наверняка успели, а значит, отрыв составляет все двадцать! И если до вечера их не догнать, то в сумерках обоз с полоном присоединится к орде! Если бы не масса трофейных жеребцов, рассчитывать перехватить их было бы бессмысленно. Но заводных коней у нас теперь много, и шанс, пусть и небольшой, вызволить полоняников все же есть…

В строю от дружины осталось всего ничего, под сотню ратников, и даже учитывая, что мы справились с вдвое большим отрядом, легкой прогулки никто не ожидает. Для меня самой радостной новостью была та, что Ждан уцелел, но на этом радости временно кончились: нам предстоят бешеная погоня и нелегкий бой, во время которого враг наверняка попробует прикрыться мирняком, словно живым щитом! Собственно, с хашаром поганые так и поступают.

…Утоптанный, примятый снег на льду, сливающийся в единое белое полотно, да заснеженный лес по берегам реки с изредка встречающимися прогалинами. Кажется, пейзаж не меняется вот уже несколько часов. Ход времени, к слову, удается отследить лишь по движению небесного светила, уже опасно клонящегося к закату, – еще чуть-чуть, и начнет ведь смеркаться! А так меня не покидает ощущение, что скачем мы целую вечность – и одновременно, что отправились в погоню только пять минут назад…

Никто не ведет отвлекающих от тяжких дум разговоров, даже одиноких возгласов не раздается вокруг меня, только хрипы лошадей да сбивчивое, сопящее дыхание людей… Правда, трофейная коняга подо мной хрипит уже реально пугающе – еще чуть-чуть, и падет! Уже третья… И последняя. Выбирали мы себе самых крепких жеребцов противника, забраковав вторую половину как пострадавших в сече или слишком дохлых. Тяжело дыша, я чуть торможу коня, после чего с явным усилием покидаю седло: поясница отчаянно ноет после продолжительной гонки, бедра налились свинцовой тяжестью, в глазах темнеет от резких движений – устал. Все мы устали… За время марш-броска даже не пытались устроить привал, подкрепляясь сушеным мясом и водой в моменты, когда переходили с рыси на шаг.

Но воины не ропщут, особенно после того, как мы миновали место ночной стоянки татарского обоза, на которой остались десятки жертв поганых. Среди них распластались на льду и женщины с распоротыми животами, и зарубленные детки, и обезглавленные старики… Все, как я говорил, все мои страшные догадки воплотились в жизнь!

Став бессильными свидетелями уже случившейся расправы, дружинники ускорились сами, без команды, страстно желая предотвратить повторение кошмара! На этой войне им уже не раз доводилось проливать кровь, и ратники понимали, чего ждать в случае поражения. Но так получилось, что все мы впервые стали реальными свидетелями военных преступлений, а точнее, жестокой расправы над беззащитными людьми… И вой ожесточились, собрались, рассвирепели!

Теперь все то, о чем я говорил еще после боя, стало для них осязаемым, живым – личным. Я уверен, что, отдай я приказ о казни полона именно сейчас, рука бы ни у кого из воев не дрогнула… А ведь были еще жертвы – из тех пленников, кто просто не смог держать темп движения обоза поганых. Их безжалостно зарубили и бросили на льду – в основном молодые девушки, кто от сильной боли не смог идти слишком долго… Некоторых снова насиловали, прежде чем убить, оставив лежать с бесстыже задранными подолами и широко раздвинутыми ногами.

И ведь никого не пожалели, твари! Никого!!! Не тронула выродков ни девичья красота, ни отчаянные, едва ли не детские мольбы только-только переступивших порог девичества жертв… Отводя взгляд от тел тех, кого нам уже никак не спасти, я невольно замечал слезы на глазах молодых воинов, да и у самого мутная пелена периодически застилала взор… У тех же гридей, кто постарше, почернели лица, а во взглядах загорелся такой мрачный, жуткий огонь, что я едва удержался, чтобы не напомнить им про их утреннюю сердобольность! Так хотелось хоть как-то выплеснуть накопившуюся в душе черноту… Но изувеченным ублюдкам и так не уйти, а мы все еще преследуем обоз, насквозь мокрые от пота, замерзающего прямо на стеганках! И подгоняя коней с каждой новой «находкой»… Броню пока все сняли – в ней скакать было бы просто невыносимо…