Заморозки
Читать книгу "Заморозки"
Глава 10
23 мая 1977 года, вторник
Норма жизни
— Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги, — пел я громко, прогоняя ужас.
Ужас не прогонялся, оставался со мной. Мол, не нравлюсь — сам уходи.
А куда ж я уйду? И рад бы — да некуда.
Мы летели на маленьком самолётике над Сахарой. Мы — это пилот Иван, и я. А самолётик — легендарный небесный тихоход, У- два. Или, точнее, По-2, чтобы не путать с подлым американским самолётом-шпионом.
Я думал, они давно уже история, небесные тихоходы, ан нет, имеются ещё, в ограниченном количестве. А что с нами сделается, сказал пилот Иван, подбадривая меня. Это самолёт-мечта для тех, кто понимает. На нём чувствуешь полёт, это не Ту-154.
Ну да, на Ту-154 полёта не чувствуешь. Как набрали высоту, как легли на курс — не шелохнёт, не прогремит. Вода в стакане не расплескается. Если бы не шум, то и не понять, летим или стоим на земле.
Другое дело По-два. Тут не то, что вода из стакана, тут самому бы не расплескаться. Как на качелях, да непростых качелях. Ух — и вниз! Ух — и вверх. Воздушное бездорожье, ямы да кочки.
И полёт! Кабина-то открытая! Смотришь направо — пустыня! Смотришь налево — пустыня! Смотришь назад — тоже пустыня. Смотришь вниз — страшно, страшно, страшно, а всё та же пустыня. И только впереди — летчик Иван.
Как я оказался в такой позиции? Просто. По рации сообщили, что в Первой Механизированной Колонне отравление метиловым спиртом. То есть подозревают, но точно не знают.
Первая Колонна роет канал далеко в пустыне. Сто сорок километров от нас. Госпитальному транспорту — а это автобус «ПАЗ» и буханка «УАЗ» — ехать по грунтовой дороге, ну, что считается грунтовой дорогой, часа четыре минимум. А на самолёте лететь — час. Отравление — дело такое, время очень дорого.
Самолёта у госпиталя, понятно, нет, но есть у геологоразведки. Полетите?
Полечу!
Меня взяли на слабо. Мол, пусть этот мажор почувствует, что это такое — экстренная медицинская помощь.
И я повёлся. Ну, это они так решили. Они — мои коллеги. Понятно, завидуют, это не очень и скрывают, да и как скроешь, если причин для зависти много: своя вилла, короткий рабочий день, и деньжищ немерено, раз от зарплаты отказывается, скааатина. Если бы не отказывался, всё равно бы завидовали: и деньжищ немерено, так он ещё и зарплату получает, скааатина. В лицо, понятно, не говорят, да и за спиной не очень. Но думают. По глазам вижу.
Повёлся, да. Где, говорю, самолёт?
Да вон, за госпиталем, на площадке.
Ну, и славно. А то я не летал самолётами, да.
И в самом деле, разве не летал? Да у меня одних прыжков с парашютом за сто!
Стоп-стоп-стоп, чего это я заврался-то? Каких прыжков? Знак ГТО на груди из огня, ровно сто тридцать, и хватит с меня. Прыжки в высоту то есть, сто тридцать сантиметров. Падать больно, это у олимпийцев толстые поролоновые площадки, а мы, бурденковцы, всё в опилки, да в опилки. Так и смещаются позвонки. Не советую.
Летим мы по следам, оставленным колонной. Каналу, вырытому в песке. Сейчас это не канал, а ров, сухой безводный ров, и пускать в него воду дело пустое — вся в песок уйдёт. Но в этот ров будут укладывать огромные трубы, сделанные из напряженного бетона, и уже по этим трубам побежит вода подземных морей. Через год. А вообще строить будут долго, на две пятилетки — это мне рассказал агроном, которого я оперировал. Нет, не во время операции рассказывал, потом. Агрономы занимаются испытаниями разных сортов зерновых, выбирают наилучшие, чтобы получать два, а, может быть, и три урожая в год — с орошаемых земель, понятно. Ливийская зима — это как ленинградское лето.
Пока я раздумывал о миллионах пудов зерна, наполняющих закрома Ливии, мы и прилетели. Посадка прошла обыденно, ни тебе «пристегните ремни», ни «ожидайте, когда пригласят на выход». Ремнём я был пристегнут всю дорогу, как без этого, ещё вывалишься ненароком.
А теперь вот отстегнулся, сменил летный шлем на шлем полевой, и стал выбираться из кабины. Та ещё задачка, мат в три хода.
Хорошо, подъехал «газик», такой же, как и у меня, из него выскочил встречающий, принял сумки.
— А что, доктор не прилетел? — спросил встречающий.
— Я доктор, — ответил я. Он, верно, думал, что доктор будет в белом халате и колпаке, а тут какой-то тип в странной форме, да ещё с пистолетом на бедре.
Форма не странная, это и не форма вовсе, а просто полевой костюм. Без погон, без знаков отличия, но и по покрою, и по материалу — то, что должен носить советский офицер в жарком пустынном климате. Увы, для армии не подойдёт, дорогой материал. А для меня в самый раз. А пистолет, что пистолет. Золотой пистолет, «Беретта».
— Где больные?
— Садитесь, отвезём.
Сел.
Иван же сказал, что дойдёт пешком. Тут рядом, полкилометра. Вам спешить нужно, а ему самолёт обиходить.
Подъехали к палатке, стены подняты, но всё равно жарко.
На раскладушках, да, да, обычных дачных раскладушках, лежат пятеро. С ними паренек лет двадцати, на плече повязка с красным крестом. Санитар, значит.
При нашем появлении больные сели.
— Где доктор? Доктор где? — говорит один голосом капризным и даже требовательным. Это радует, значит, не всё плохо. Было бы хуже, если бы лежали и постанывали. А если бы молчали, то и совсем худо.
— Доктор вот он, — сказал сопровождающий меня бригадир Волынов. Познакомились по дороге.
— Лечи нас, доктор, и поскорее!
— Ага, ага. Фамилия, имя, отчество? — я достал блокнот.
— Зачем тебе моя фамилия?
— Узнаешь, — я передал блокнот и ручку бригадиру. — Пишите разборчиво: паспортные данные, где и кем работает. Этого борзого… то есть больного отметьте отдельно.
— Ну, Семёнов я. Андрей Семёнов, — нехотя сознался больной.
Я приступил к осмотру, одновременно расспрашивая. Собирая анамнез.
Дело обыкновенное: вчера что-то выпили. Вечером. Жидкое. Подумали, что это ситро, да. Так и запишите — подумали, что это ситро. Выпили, значит, ситреца, и всё было хорошо. А наутро голова кружится, живот болит, тошнит, и мушки перед глазами.
Всё это быстренько-быстренько. Опрос, осмотр, обнюх. Да-да, отравившиеся метиловым спиртом пахнут по-особому. Метанол превращается в формальдегид, а этот запах знаком с анатомички.
— Начинаем лечение! — объявил я.
Ну, какое лечение? Желудок промывать поздно. Остается антидот, мечта, а не лечение. Из сумки достаю бутыль разведенного спирта, но уже медицинского. Сорокапроцентный, на растворе глюкозы. И всем по порядку даю шоколадку, то есть по стопочке, пятидесятиграммовой. То есть это и не стопочка вовсе, а мерный стаканчик для сбора мочи, но знать об этом не всякий должен.
— А закусить? — потребовал капризный.
— Воды им дайте. И побольше, побольше.
Санитар сбегал, недалеко. Принес соку, березового, трехлитровую банку. Того самого, которым родина щедро поила своих питомцев.
— Вот и пейте. Пейте и лежите спокойно. Выпьют сок — переходите на воду. Чайная ложка питьевой соды на банку, — и я вышел наружу. Какой тут форсированный диурез, люди обезвожены. Жара же.
Сел на скамеечку под брезентовым навесом. Ветерок слабый, но всё-таки, всё-таки.
Ничего страшного, отравление легкой степени. Видно, в жидкости, что они пили, метилового спирта было немного, да ещё в смеси с этиловым.
— И что с ними будет, доктор? — спросил бригадир.
— Через час-другой подъедет санитарный автобус, их переправят в госпиталь. Подержат несколько дней, понаблюдают, анализы-манализы всякие. Думаю, шансы неплохие. Жить будут.
— А… А когда назад?
— В смысле?
— Ну, к труду.
— Не знаю.
— Я слышал, их в Союз сразу отправляют.
— Ну нет, сначала полечат, это обязательно.
— А нельзя, чтобы не отправлять?
— Мы, медики, никого никуда не отправляем. Не наша забота. Мы лечим.
— Но если написать, что это… ну, не знаю, солнечный удар?
— Ага, у пятерых разом.
— Ну, отравились, съели несвежее.
— Вы этого не говорили, я этого не слышал. О подобном происшествии доклад идет непосредственно в Москву. Будет расследование. Кстати, где начальник колонны?
— Товарищ Горелов на объекте. Там… Там…
— А объект далеко?
— Минут пять, если на машине.
— Тогда поехали. Раз не идет к Магомету гора, вместо горы скоро будет дыра.
— А больные?
— Санитар присмотрит, — сурово сказал я. — Сейчас у них в организме идет война между змием зеленым и змием чёрным, остаётся лишь наблюдать.
— Чёрным?
— Метиловым спиртом. Дозу этилового я им дал, больше пойдёт во вред. И, поскольку мне не предоставили образец выпитого ими вещества, вся ответственность за состояние отравленных ложится на…
— На кого?
Я не ответил.
Объект и в самом деле был в пяти минутах езды. Похоже, товарищ Горелов решил, что с отравленными пусть медицина разбирается, его дело сторона, и потому до встречи с врачом не снизошел.
Это он напрасно.
И, возможно, меня послали сюда не из вредности, а потому, что решили: на врача обыкновенного товарищ Горелов сумеет надавить, а вот на меня вряд ли.
Объект, то бишь канал в пустыне, красотой не впечатлял. Песок, он и есть песок. Техника — экскаваторы, бульдозеры, самосвалы. И главное наше достояние — люди.
Но работа не кипела. Работа застыла — если можно застыть под палящим сахарским солнцем. Люди прятались в тени машин.
Мы подъехали ближе.
— Видите? Видите? — голос товарища Горелова был торжествующим.
— Что мы должны увидеть?
— Посмотрите сюда!
Я посмотрел.
Кость. Большеберцовая кость. Не человеческая, нет. Размером в два метра, не меньше.
— Динозавр?
— Возможно, — ответил товарищ Горелов. — Я не специалист, но возможно.
— Я по поводу массового отравления… — начал было я, но Горелов перебил:
— Пятеро — ещё не массовое. И ничего с ними не случится, уж поверьте. Я таких насмотрелся. Жаль, конечно, если их отошлют в Союз, ну да это запланированные потери. Урок другим.
— То есть вы ждали нечто подобное?
— Я, молодой человек — Горелову было около сорока, — я с пятнадцати лет в поле. Здесь не ангелы работают, а обыкновенные люди. И пьющих среди них каждый третий, если не каждый второй. Как у вас, у медиков, говорят: всё яд, главное доза? И я того же мнения. Если время от времени вечером мужики выпьют на троих бутылку водки, вред будет минимальный, если вообще будет. Утром — как стеклышко, и будут работать, несмотря и на холод, и на жару. И превратить их в трезвенников одним лишь распоряжением сверху невозможно. Значит, что?
— Значит, что?
— Значит, нужно им дать возможность эту бутылку купить. И выпить, не прячась, стыдно же мужику прятаться. Унизительно. Понижает самооценку, а это куда как хуже, чем сто пятьдесят на грудь. Даже и для работы.
— Ливия — мусульманская страна, — назидательно сказал я.
— Я в Египте работал. Тоже мусульманская страна…
— Когда плотину строили?
— Там много чего строили. И не только наши работали, а итальянцы, немцы западные, даже американцы. Так у них — бар для строителей. Вот прямо в поле — бар. Ну, типа пивнушки. Заходят немцы, берут по бутылке пива, даже не поллитру, а ноль три, и с этим пивом весь вечер и сидят за столом, горланят. Кому от этого плохо? Да хоть и американцы. Войдёт этакий ферт, мне, скажет, виски! Двойной виски! Как звучит-то, двойной виски! А это пятьдесят граммов, даже меньше! Выпьет он свой виски, и доволен — крутой такой парень, сам чёрт ему не брат.