Балтийский форпост

* * *

— А это боярыне Стефе за настои пришлось отдать, — водил пальцем по берестяной грамотке Прохор, называя суммы и отчитываясь за расходы.

— Разве боярыня ещё лечит? — удивился и перебил управляющего. — То есть, разве она не знает, кому ты служишь?

— Почему не знает, знает! Только ведь тебя в городе нет, а слухи ходят, что и не будет. Так что лечит. То есть, лечила. Теперь-то и не знаю. После того, как ты тут объявился.

— Хуже по любому уже не будет. А скажи мне, как это ты деньги боярыне отдал? Они разве купцы? И лавки у них на торге появились? И, насколько я помню, она денег за лечение никогда не брала…

— Это с тебя не брала! — тут же припечатал Прохор. — А с других ещё как брала! Да сейчас такое время настало, что и не разобрать простому народу, где купец, а где боярин! У тех и других лавки повсюду! Когда такое было, чтобы боярин лавку держал? А купец в Совете сидел? Нахватались у ляхов всякой мерзости и к нам тянут!

Даже руками взмахнул в порыве искреннего возмущения.

— Ты не шуми, — одёрнул управляющего. — Ишь, разошёлся! Или забыл, что тоже боярину служишь?

Помолчал многозначительно, напирая взглядом на враз сникшего Прохора. Посчитал, что довольно держать паузу, что дошло до мужика, что понял он — рот лучше держать закрытым. А то ещё обмолвится вот так, сгоряча, где-нибудь в городе, не в том месте и среди не тех людишек, и всё! Пропадёт! И не увижу я больше своего управляющего!

— Сообразил? То-то! Лучше при себе держи подобные мысли, целее будешь. Так что там про настои? Кому понадобились?

— Сообразил, Василий Степанович, как есть сообразил! — поклонился мужичок в пояс. — Так рази я не понимаю, когда и где, с кем и о чём можно говорить? Мы ведь тоже с понятием…

— Ну, всё, заладил опять, — поморщился. — Не юродствуй и не ломай язык! Говори нормально! Что за настои⁈

— Так это когда было! — посерьезнел Прохор. — Для Данилы брали, когда он побитым у нас лежал. Алёна в ту пору за ним приглядывала, на ноги поставить хотела. Тогда же много увечных было, вот травы у лекарки и закончились. Пришлось до Боярыни идти. Иначе не поправился бы товарищ твой.

Покосился на меня, прищурился и выдал:

— Виделись мы тут с ней намедни. Всё про тебя расспрашивала. Где ты, да как живёшь? Женился или нет? — покосился искоса с хитринкой в озорных глазах и добавил. — Не знаешь, к чему это у девки такой к тебе интерес?

— Вот и мне непонятно, с чего это у замужней бабы ко мне вдруг интерес проснулся?

— У какой-такой замужней? — растерялся Прохор. — Это ты про кого, Василий Степанович?

— Как про кого? Про Стефу, конечно же!

— При чём тут Стефа? — удивился Прохор. — Я тебе про Алёну толкую!

— Алёну? — тупо переспросил, потому как и сам растерялся. Мне сейчас как-то не до Стеф и не до Алён. Да и Стефа та ещё… Штучка! Плохо у нас сней отношения сложились, очень плохо.

— Про Алёну, — улыбнулся старик. — Она ведь в девках так ещё и ходит!

— Как в девках? Разве её зимой не сосватали?

— Так поворотила она сватов-то! — довольно воскликнул и заулыбался дед, — Дала им от ворот поворот! То-то смеху всем было. Давно так Романиха не веселилась!

— Какая Романиха? Это ещё кто такая? Не знаю я никакой Романихи!

— Как не знаешь? — удивился Прохор. — А мастер твой, Мишка Андреев, где проживает?

— Где?

— Так на Романихе и проживает!

— Это что? — сообразил. — Центр города так называют?

— Центр или не центр, а издавна так повелось и не нам то прозвание менять!

— А что? У тебя кроме бересты ничего лучше не нашлось? — перевёл разговор на другое. Как раз к слову пришлось, когда увидел Прохора, сворачивающего свою берестяную писульку в трубочку.

— Так можно и на пергаменте накорябать, да только дорого тот пергамент встанет. Лучше уж так, по старинке. Да и чем тебе береста не угодила? Гляди, какая ровная да белая! И мороки такой, как с этим твоим пергаментом, нет.

— Эх, бумагу бы сюда, — пробормотал.

А Прохор возьми да услышь:

— Бумагу? Есть на торге и такое диво. Да только серебра за листок столько просят, что… — старик махнул в расстройстве рукой.

— Сколько? — заинтересовался.

— Пока серебром весь листок не закроешь, в руки не отдадут! С торжеством и одновременно с возмущением в голосе отрубил Прохор.

— Сколько? — теперь уже и я возмутился. Жаль, что не знаю, как эту бумагу сделать. Что-то этакое в голове крутится, но без подробностей. Действительно, жаль. А то ведь и впрямь озолотился бы. Или осеребрился, что вернее.