Крымская война. Попутчики

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

В открытом море

Гидрокрейсер «Алмаз»

Сергей Велесов, писатель

- Значит это все правда? - повторил каперанг. Мы в прошлом?

- Так точно, господин капитан! В тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году от рождества Христова. Конец лета, хотя мы намечали апрель. Готов извиниться за наших ученых, хотя - в чем их вина? Неизбежные на море случайности, как говорится. Тайны мироздания.

- А зачем вам эти тайны? - поинтересовался лейтенант, которого мне представили, как командира авиагруппы «Алмаза». - Что вы собирались делать в прошлом?

- Видите ли... - я замялся. - Собственно, мы и сами толком не знали. Хотели изучить, понять, как можно это использовать...

Мне отчаянно не хотелось врать. Но не мог же я признаться, что сложная механика Проекта запущена для того, чтобы насытить Россию - нашу Россию, не их, - технологическими достижениями далекого будущего? Да и будут ли еще эти достижения... Предположения хронофизиков строились на том, что серьезное изменение последовательности исторических событий откроет для нас всю реальность целиком. И тогда можно будет путешествовать хоть времена фараонов, хоть в тридцать первый век.

А какая, в сущности, разница, кто произведет эти изменения - морпехи двадцать первого столетия, или авиаторы Великой войны? Главное - результат, не так ли?

«Ми нэ ограничиваем вас в срэдствах, таварищ Жюков. Ви можете дэлать и нэвозможное».

Что ж, сейчас самое время для невозможного...

- А как вы планировали вернуться обратно? - поинтересовался лейтенант. - Или рассчитывали провести здесь остаток дней?

- Ну... я не совсем в курсе. Этим занимались физики, но они остались в двадцать первом веке. Знаю только, что на одном из кораблей смонтировано нечто вроде маяка, по которому нас и должны были засечь и вытащить обратно. Но оно тоже осталось там, так что... нет, не знаю.

- А мы, выходит, в ваших опытах случайно замешаны? - нахмурился капитан первого ранга. - Я понимаю, глупо винить вас в этом, но нам что теперь делать? Мы ведь, голубчик, не в игрушки играли. У нас там война, а не занимательная физика, знаете ли...

Я усмехнулся. Ну конечно - труд Перельмана увидел свет перед самой Первой мировой.

- Кстати, - оживился фон Эссен. - Вы ведь, конечно, помните, чем закончилась война? А заодно - все то, что произошло за эти сто лет? Какой у вас там год, 2016-й? Очень хотелось бы...

Я в упор посмотрел на лейтенанта.

- Скажите, а вы и в самом деле хотите это узнать?

- Ну разумеется! Неужели вы сомневаетесь? - удивился авиатор. - Заглянуть на сто лет вперед, узнать, какими стали люди, чего добились - кто же от такого откажется? Как я понял, ваша наука достигла невиданных высот. Вы, наверное, и до Луны добрались, как предсказывал мсье Жюль Верн?

- А если... - медленно произнес я. - А если я скажу, что эти сто лет оказались самыми страшными и кровавыми в истории? Если окажется, что высочайшие достижения науки употреблены только для войны и человекоубийства? Вы уже имеете примеры такого прогресса - химическая война, бомбардировки мирных городов... захочется ли вам знать о таком? А если я скажу, что человечество в этом веке пришло к такому варварству и жестокости, что Ипр и галиполийская мясорубка покажутся детскими игрушками? И достижения разума и гуманизма, которыми вы так гордитесь, растоптаны и забыты в погоне за наживой и низменными удовольствиями?

В кают-компании воцарилась мертвая тишина. Были слышны удары волн о скулы крейсера, свист пара и стук шатунов в машине, пронзительные крики чаек за кормой.

Эссен не выдержал:

- Что вы такое говорите? Не спорю, война лишила нас многих иллюзий, но после того, как страны Согласия победят, войн не будет вообще! Не может быть, чтобы после такой бойни, после газовых атак, после гнилых траншей на пол-Европы человечество решилось на новые...

- Еще как решилось, дорогой лейтенант! Вашу войну у нас помнят, как Первую Мировую. Понимаете? Не просто Мировую, а именно Первую! Ясен намек? И одна только Россия потеряла в этих мировых войнах многие десятки миллионов человек.

Что до газовых атак - поверьте, это далеко не самое страшное. Как вам такая идея: травить газами людей в специальных камерах, по нескольку сотен за раз - ежедневно, неделя за неделей, месяц за месяцем? А концентрационные лагеря, вроде тех, что сооружали англичане в Южной Африке, где людей сотнями тысяч истребляют ядовитыми газами, голодом, рабским трудом?

А налет самолетов на большой город, когда большинство жителей гибнет в огненном шторме? Это не поэтическая метафора: если вывалить на жилые кварталы несколько сот тонн зажигательных бомб, то возникает сплошной пожар, распространяющийся со скоростью аэроплана. От этого бедствия нет спасения даже в подземных бомбоубежищах: огонь пожирает на поверхности весь кислород и люди попросту задыхаются.

- Вы говорите страшные вещи, голубчик, - медленно произнес Зарин.- Неужели это ждет нас и наших детей?

- Не знаю. - честно ответил я. - История - крайне деликатная материя. Как я уже говорил, мы собирались внести в нее некоторые изменения. Мне трудно судить, чем они могли отозваться, но хуже, скорее всего, не будет. Просто потому, что хуже некуда, господа.

- Да вы, батенька, изрядный оптимист. - невесело усмехнулся Лобанов-Ростовский. Он, будучи офицером, присутствовал на совете, как и другие подчиненные фон Эссена. - Вас послушать - так надо прямо тут, не сходя с места застрелиться, да и вся недолга!

- Успеете, князь! - перебил напарника мичман Марченко. - Вот вы Сергей Борисович, сказали, что ваши ученые - и не только ученые, как я понял, речь шла и о военных тоже, - собирались изменить грядущее. А как, если не секрет? Возможно, и нам это под силу?

Наконец-то правильный вопрос! Мысленно я готов был его расцеловать.

- Вы правы, господин мичман. Крымская война, как вам, несомненно, известно, поставила Россию в весьма затруднительное положение, надолго затормозив ее развитие. Черноморский флот считайте, ликвидировали... Европейские державы, вооруженные новейшими достижениями техники, одержали верх, и это, по мнению наших историков, во многом предопределило последующие ужасы. Но если дать им отпор...

Я склонился к ноутбуку. На экране появился длинный список кораблей.

- Это состав союзнических эскадр. В памяти этого устройства хранится подробная информация о всех действиях как на суше, так и на море. Мы собирались вмешаться в события силами нескольких боевых кораблей и десанта. Наши бронированные машины легко сбросили бы неприятеля в море, сумей он высадиться в Крыму. Вот, смотрите сами:

На экране разворачивалась танковая атака. Приземистые силуэты Т-90, мотострелки, выпрыгивающие из бэтров, звено «крокодилов», плюющихся НУРСами, залп батареи «Градов» и стена разрывов, затянувшая позиции условного противника.

- Вот это да! - выдохнул Лобанов-Ростовский. - Вот это силища! Нам до такого далеко...

Я пошевелил мышкой, картинка сменилась. Теперь это была хроника времен Первой Мировой: вот бипланы-этажерки засыпают бомбами окопы; вот дредноут окутывается дымом после залпа главного калибра; вот большой пароход переламывается и тонет, выбросив облако пара и угольной пыли.

- Не стоит недооценивать свои возможности, князь. Для союзников с их пароходофрегатами и пексановыми орудиями, самолеты и скорострелки Канэ - настоящие «вундерваффе». Чудо-оружие, как говорят наши заклятые друзья-германцы. У вас на руках солидные козыри, господа, так почему бы не занять место главных игроков, раз уж оно вакантно?

II

В открытом море

Гидрокрейсер «Алмаз»

На следующее утро

Сергей Велесов, писатель

После побудки прошло чуть больше двух часов, когда тишину разорвал звонок. Конечно, все относительно - откуда здесь взяться тишине? По-настоящему тихо станет только когда корабль уйдет под воду, туда, где звуки превращаются в ультразвуковые писки и щелчки, доступные лишь дельфинам да мембранам гидроакустики.

Громкая трель раскатилась по палубам, взлетела к верхушкам мачт, опутанных проволоками искровой станции; взбодрила утреннюю атмосферу, оторвав людей от швабр, тряпок, суконок. Ей вторили боцманские дудки: «Окончить малую приборку! Команде приготовиться к построению по сигналу «Большой сбор!»

Суета прокатилась по отсекам «Алмаза». Несколько минут - и на смену дребезжанию звонка пришел горн. Вниз, в машинное отделение, в трюмные отсеки и кочегарки его серебряный зов не проникает, там он дублируется теми же звонками: короткий с длинным, короткий с длинным, короткий с длинным...

Большой сбор! Бросай дела, сыпь, сломя голову, на ют, втискивайся на привычное, раз и навсегда закрепленное за тобой место в строгих линейках общего построения.

Большой сбор!

Короткий-длинный, короткий-длинный...

Грохочут по трапам каблуки; музыкой звучат в матросских ушах матерные рулады боцманматов и кондукторов. Экипаж выстаивается на юте, в тени крыльев гидропланов - сегодня они крепко принайтовлены и затянуты от непогоды парусиновыми чехлами.

По правому борту встают рулевые, сигнальщики, радиотелеграфисты, артиллеристы, минеры во главе со своими начальниками. По левому - кочегары, машинисты, гальванеры, трюмные; этот парад возглавляет старший механик. Здесь же службы и команды, каждая со своим боцманом. Отдельно личный состав авиагруппы: пилоты, летнабы, мотористы.

Резкие порывы ветра, заворачивают полы офицерских кителей, играют воротниками матросских фланелек, треплют ленточки. Кое-кто зажимает атласно-черные полоски ткани в зубах, чтобы бескозырки не сорвало с голов и не сдуло за борт.

Большой сбор!

- Становись. Равняйсь. Смирно! Равнение на середину!

Это мичман Солодовников. Сегодня он дежурный офицер; он командует этим торжественным церемониалом.

- Господин капитан первого ранга, экипаж гидрокрейсера «Алмаз» по вашему приказанию построен!

***

- Господь всемогущий послал нам испытание. Нам предоставлен невиданный шанс, но и спросится с нас по высшей мерке! Никто, ни единый человек на свете, до сих пор не получал такой возможности. Никто. Только мы.

Слова каплями расплавленного олова, падали в сердца моряков - офицеров и нижних чинов, механиков и сигнальщиков, молодых парней, пришедших на флот в этом году и поседевших на службе ветеранов. Зарин говорил негромко, но ни один звук не пропадал - абсолютная тишина повисла над палубой.

- Да, англичане и французы еще вчера были нашими союзниками. И кто, как не Россия в четырнадцатом году заплатила кровью кадровых, лучших своих частей за спасение Парижа, за пресловутое чудо на Марне? А где была их благодарность? Разве мы забыли о том, что союзнички целый год сидели в окопах и смотрели, как Россия истекает кровью, задыхается от снарядного голода, как отступают под напором германской военной машины наши измученные войска, оставляя врагу исконные земли Российской Империи?

Я украдкой покосился на соседа. Слева от меня ловит командирские слова алмазовский священник, отец Исидор. На офицерском совете, когда была оглашена поразительная новость, он отмалчивался, и только под занавес заговорил: о господнем промысле, о чуде, ниспосланном православным воинам, об ответственности, что лежит теперь на каждом из них. Похоже, на священника особенно сильно подействовал рассказ об ужасах грядущего двадцатого века.