Луна над рекой Сицзян

6

Ночью мы вернулись в уездный центр и, отыскав маленькую гостиницу, которую покинули только накануне утром, заночевали. Было много комаров. Электричество снова отключили. Одну туфлю мама порвала, зацепившись о камень. Сидя у керосиновой лампы, она сокрушённо причитала:

— Разве тебя можно назвать туфлей? Как же можно быть такой неаккуратной… Ты же теперь просто рваная калоша…

Внезапно я спросил:

— Мама, куда мы завтра пойдём?

Она тоже задумалась. Действительно, куда нам идти?

Старшие брат и сестра ещё учились. У тёти по отцу была работа, но она жила в заводском общежитии и не могла приютить нас. На остальных родственников нечего было и рассчитывать: если они сами не терпели лишения, то от греха подальше давно прекратили с нами всякое общение. Я напряжённо думал.

За окном стояла по-особому тихая, спокойная ночь. В оставленном нами городе у нас больше не было прописки, дома, места в школьных списках, даже папиного плетёного кресла. Мы остались ни с чем. Нас уже ничто не связывало с родными местами, пусть даже мы по инерции тянулись к ним. Сейчас мы напоминали корабль, сорвавшийся с якоря. Свобода свалилась так неожиданно, что в одночасье у нас не стало ни цели, ни пути назад. Мы могли держать курс в любую сторону бескрайнего моря.

Свобода пришла так быстро, и новый день наступал, принося с собой ни с чем не сравнимое чувство лёгкости и простора. Это была реальность, которую я неожиданно осознал.

У меня в одночасье открылись глаза. Какой дальновидной была мать. Она втайне сделала так много обуви, потому что заранее предвидела, как сложится наша жизнь. Она знала наперёд: исчезновение отца заставит пройти много, очень много дорог, и лишь обувь будет нашим спасением, будет вести и направлять нас.

Вот почему взгляд её был таким спокойным! Её совсем не беспокоили завтрашние трудности. Она лишь сидела у окна, чиня и журя свою туфлю: «Ты же теперь просто рваная калоша…»

Я бесшумно вышел из комнаты.

Серебряный диск луны уже показался из-за облаков. До него было можно дотронуться. Горную гряду окутала дымка, отсвечивающая голубым. Маленькая речушка напоминала покрытую чешуёй рыбину: всё тело её вздрагивало, то мерцая, то потухая. Огибая древнюю башню, словно испугавшись мрачных крепостных стен, она опрометью ныряла под плотину и тут же скрывалась из глаз. На фоне тёмного берега показалась тень коровы. Было слышно, как женщина колотит вальком бельё.

Вода в реке поднялась. Я вышел на залитое лунным светом пространство, вбирая в себя запах свежей травы, отдающей сырой рыбой, и внимая обрывистым людским голосам, доносящимся в ночной тиши. Я отправился поглядеть на плотину и коров, пасущихся неподалёку. Чем ниже к реке я спускался, тем выше вырастала тёмная линия гор, громоздящихся друг на друга, заслоняя теснящиеся вдалеке вершины. Я почти растворился в лунном сиянии. В ту минуту, любуясь силуэтом горного хребта, плывущего в синем море тумана, слушая мягкий звон колокольцев на ночном ветерке, я понял, что мой отец не вернётся. Уверенность в том, что мы больше не увидимся, была так же сильна, как и осознание великолепия этого мира. Точно, он не вернётся.

Обратно я пошёл другим путём и забрёл в чужой дом. Мне показалось знакомым это жилище. У входа росли два высоких зонтичных дерева. Под их сенью располагались стол и стулья, сделанные из бамбука. Войдя во дворик, я увидел мощённые камнем дорожки. При свете керосиновой лампы можно было различить книжные шкафы в комнате, тыкву-горлянку, наполненную вином, керамическую фигурку свиньи. Неужели это было то самое место, которое я так долго искал?

Здесь кто-нибудь есть? Хозяина дома зовут Ван?