Луна над рекой Сицзян

Человек с маузером

перевод Л.Р. Мирзиевой

Процесс мимеографии[1] выглядит так: сначала текст наносят стальным пером на вощёную бумагу, положенную на металлическую пластину, после чего эта бумага закрепляется в специальной рамке; валик обмакивают в краску и раскатывают её по поверхности, так чтобы чернила проникли через процарапанные участки. На выходе получается листовка или газета-таблоид[2]. Это удивительный процесс, вдобавок молодёжь, приобретя необходимые знания и опыт в этом деле, в стремлении к новаторству начинает использовать всякие хитрости и необычные приёмы. К примеру, с помощью нескольких подобных устройств можно напечатать многоцветное изображение; последовательно чередуя шлифовку и соскабливание, можно создать эффект гравюры по дереву или тонкого письма; можно даже получить разные по интенсивности слои краски, а результат не будет уступать типографской печати обычных изданий.

Трудно представить себе, каких вершин достигло бы искусство подобных мастеров, пусть и использующих поистине доисторическое оборудование, если бы хунвейбины[3] ещё пару лет продолжали «прекращать занятия и поднимать революцию». Возможно, в этом деле расцвели бы свои особенные направления наподобие импрессионизма или романтизма.

Спустя годы, когда Сюй Бин, вспоминая го время, показал мне несколько своих иллюстраций, выполненных в технике мимеографии, я был поражён до глубины души. Вероятно, в ту пору на лице этого уважаемого мастера тоже виднелись следы краски, а пальцы покрывали жёсткие мозоли. Проходя по улице, он замечал только газеты, висящие на стенах. Его совершенно не интересовало содержание; он пристально и внимательно разглядывал заголовок, формат, вёрстку, иллюстрации, оценивал уровень мастерства и новаторство, креативные идеи. Умных притягивают умные, талант притягивает талант. Его намётанный глаз сразу выделял самые изысканные экземпляры, Сюй Бин заочно включал их авторов в круг единомышленников, жаждал преодолеть разделяющие их расстояния и лично пожать им руку, поговорить по душам.

Мне тоже приходилось плавать в этой среде.

Тогда мне исполнилось полных четырнадцать лет. Самое большое клеймо позора на моей трудовой биографии — подделка печатей. Честно говоря, раз уж из-под твоего пера могут выйти работы, достойные называться произведением искусства, то добиться полного сходства с оттиском настоящей резной печати — для тебя пустяковое дело. Спустя примерно полгода после объявления по всей стране «великого бесплатного объединения студентов»[4] эта акция наконец была остановлена, но в сердцах многих учащихся не остыло желание приключений, путешествий, поэтому они как заворожённые смотрели на билеты внутреннего железнодорожного сообщения. Подбиваемый ими, с помощью увеличительного стекла я тщательно и кропотливо нанёс изображение на вощёную бумагу, затем осторожно провёл по нему тряпкой, смоченной в типографской краске. В результате получился документ от управления железной дороги — с большими красными штампами, которые легко было принять за подлинные. Некоторые одноклассники потеряли голову от радости: «Лучше вырежи официальную печать Центрального военного комитета, и мы прямо на бомбардировщике полетим отдыхать!»

Кто бы мог подумать, что афера с фальшивыми печатями окажется удачной и повторится не один раз. Так, тем летом часть моих друзей отправились компанией в Гуанчжоу, другая часть — в Пекин; те, кому повезло меньше, поехали прогуляться по Юэяну или Хэнъяну; в конце концов в кампусе воцарилось непривычное спокойствие, которое нарушал лишь треск не знающих устали цикад. В местах, куда отправились мои друзья, я уже был, поэтому решил остаться при школе, проводя всё время в своей комнате.

По соседству располагались седьмая средняя школа города Чанши и мемориальный парк героям революции, в северной части кампуса за горным склоном протекала река Люян. Пока однокашники не разъехались, мы часто ходили на реку досаждать лодочникам. Нашей целью были лодки, доверху наполненные арбузами или дынями. Если выпросить не удавалось, то крали, если украсть не получалось, отнимали силой — просто ради забавы. Затем мы придумали ещё одно развлечение: хором кричали владельцам лодок «хозяин Чэнь» или «хозяин Фань». Дело в том, что фамилия Чэнь созвучна с китайским глаголом «чэнь» («тонуть»), а Фань — со словом «фань» («переворачиваться»), и это были самые жуткие и ненавистные проклятия, которые можно было услышать на прекрасной реке. Некоторые рыбаки были до ужаса суеверными, так что, заслышав наши вопли, начинали громко причитать, от досады топали ногами, не выдерживали и выбрасывали за борт несколько плодов, чтобы заткнуть рты маленьким поганцам.

С грустью я осознавал, что в одиночку мне не добиться такого же эффекта, леденящие душу проклятия «лодка потонет» или «лодка перевернётся» теряли всякую устрашающую силу, поэтому, недовольный и с плавками под мышкой, я отправился восвояси.

Так всё и шло. В тот день 1967 года, возвращаясь домой, я чувствовал себя совсем подавленным, тоска и уныние охватили меня и сделали безучастным ко всему. Я стремительно прошёл мимо спортзала, мимо покачивающихся вывесок остановки общественного транспорта и лапшичной; вот-вот должна была показаться дугообразная проволочная дверь жестяной мастерской, когда позади неожиданно раздался резкий звук.

Постепенно я осознал: это был звук выстрела.

В тот же миг на улице образовалась невероятная сумятица, люди суетились, словно безголовые мухи, отчаянно ищущие выход и бросающиеся то туда, то сюда, пытаясь спастись. Я тут же похлопал себя по голове проверить, на месте ли она, для большей уверенности сильно ущипнул себя за ухо. Помню, что какая-то бабка поскользнулась и упала, а какой-то мужчина, побледнев, глазами, полными смертельного ужаса, в упор смотрел на мою ногу — только тогда я заметил на своей голой ноге раневое отверстие размером с пуговицу, из которого сочилась кровь. Что случилось? Эта алая жидкость и есть кровь? Господи, раздавшийся выстрел поразил именно меня? На свете столько людей, кому же я так насолил, чей гнев я навлёк на себя, что мне так не повезло, что я проходил тут именно в этот момент, ни раньше, ни позже? Тысячи невзгод и лишений подвели меня под чёрное дуло пистолета.

Я не испытывал боли, даже почувствовал, что могу передвигаться. Поплотнее зажав рану плавками, я последовал за другими и для безопасности сошёл на обочину. Толкнул какую-то дверь и наудачу взмолился: «Помогите!» Выкрикнув это, я разглядел перед собой двух застывших в оцепенении женщин: старую и молодую. Только потом я узнал, что попал в дом одной из учениц нашего колледжа, старше меня на курс. Тогда она, конечно, не могла представить себе, что через какое-то время мы с ней вместе будем работать в деревне[5]. И уж тем более не могла вообразить, что в дальнейшем переедет в США, бизнес её пойдёт в гору, а судьба раскидает её партнёров и друзей по всему миру, — всё это было в неясном далёком будущем.

Помнит ли она ещё, как бабушка просила её зажечь бумагу, чтобы остановить у меня кровотечение, как тряслись её пальцы и никак не удавалось зажечь спичку? Помнит ли, как они вдвоём перевязывали мне рану и руки их так ослабли, что не хотели слушаться?

Наконец крики и выстрелы за окном прекратились. Мужской голос, приближаясь, произнёс: «Где малец, который был здесь? Тот, раненый». Должно быть, соседи указали, где я. В дверь постучали. На пороге показался худощавый, сильно ссутуленный мужчина, в руках у него был маузер. Лицо его расплылось в натянутой улыбке: «Простите, мы пытались поймать этих подлецов из органов, чёрт бы их побрал, и не успели опомниться, как началась перестрелка».

«Подлецы», о которых он говорил, — это люди, работавшие в правоохранительной системе, очевидно, у него на них был большой зуб. На те дни как раз пришёлся пик движения под лозунгом «разрешить использовать в политической борьбе оружие», города превратились в клубки, раздираемые разногласиями, в места конфронтации течений и идей. Стоило кому-то вспылить, и он тут же пускал оружие в ход. Даже школьники могли иметь при себе карабин «Тип 53», винтовку «Ханьян-79» или советский ППШ с барабанным магазином[6]…

Честно признаться, но большей части это был металлолом, ранее использовавшийся для подготовки народных дружин; патроны к нему тоже невозможно было достать. Если кому-то в руки попадался автомат «Тип 56», применявшийся в регулярной армии, обладателю хватало наглости показывать своё оружие каждому встречному и хвастаться им на всех углах. Было немало недовольных этой ситуацией, заявлявших: «В Пекине лукавят, говоря о „вооружении коммунистов“. Куда девается всё хорошее оружие? Может быть, освободительная армия прибирает его к рукам, хитро ухмыляясь?»

Дальнейшее развитие событий можно было легко предугадать. Тощий горбун, осторожно поддерживая, вывел меня на улицу, посадил в грузовик, который они с дружками только что конфисковали на дороге, и мы поехали во вторую больницу при медицинском институте Сянъя. Глядя, как на фоне пустого неба, шелестя листвой, качаются ветви зонтичных деревьев, задетые машиной, я начал ощущать нестерпимую боль от раны; я понимал, что в ноге засела пуля, на задней части бедра осталось входное отверстие. По приезде в больницу боль стала адской.

Не знаю, в какой точно момент от мелькающих перед глазами белых халатов отделилась медсестра, которая начала задавать мне разные вопросы непонятно зачем: какую еду я люблю, какие песни, какие игры мне нравятся, приходилось ли мне пускать воздушного змея, собирать модель самолёта — всё в таком духе. Только спустя время я понял, что она отвлекала моё внимание, не давая мне зацепиться взглядом за лежащие на подносе окровавленные бинты, чтобы я от страха не закричал и не потерял сознание. По её словам, операция длилась несколько дольше, потому что выстрел был произведён с близкого расстояния; из-за высокой токсичности пороха пришлось полностью открыть рану и тщательно её прочистить. Если начистоту, «очищение раны» — это процесс, при котором с помощью пропитанного лекарством бинта пилообразными движениями выскабливают её содержимое, затем с помощью пинцета рану обкладывают ватными тампонами.

Брат мой пришёл в больницу и в палате, забитой настолько, что, когда понадобилось поставить ещё одну кровать, её чуть не запихнули в туалет, нашёл меня. Вне себя от ярости он кричал на горбуна: «Да что ты за человек такой? Что ты из себя вообразил? Ты хоть понимаешь, что натворил? Хотя бы знаешь, как оружие держать в руках? Кто тебе его доверил? Если бы ты наставил дуло пистолета чуть выше, его уже не было бы в живых. На самом деле это тянет на покушение на убийство. Ты чуть не стал убийцей… Кому какое дело до твоих консервированных фруктов? Можешь засунуть свои деньги на оплату лечения куда подальше! Если будут осложнения, ты, ублюдок, по гроб жизни будешь за это отвечать, даю слово!»

Маленький горбун то краснел, то бледнел, потом схватил пистолет, ткнул себе в грудь и решительно вложил в руки брата со словами:

— Что я могу поделать… Как мне поступить? Застрели меня, друг! — Брат опешил. — Если ты всё ещё считаешь, что я не получил по заслугам, тогда пусти в меня две пули. Но, по правде говоря, я его не убивал, так что и ты не вправе застрелить меня!