Караул устал

А я займусь более важным: заполнением документов. Протокол операции. В Великую Отечественную писали много меньше, но сейчас времена другие. Лучше плохо сделать, но хорошо написать, чем хорошо сделать, но плохо написать. Придут проверяющие, чистенькие, свеженькие, в руках скальпеля не державшие — и давай вскрывать упущения и недостатки. Все ли скальпели заточены согласно инструкции за номером АХК 234/49 от 12.06. 2009 года? Все ли поступающие обследованы на ВИЧ, сифилис, вирусные гепатиты? А кал на яйца глист перед операцией проверен? И почему это у вас перерасход спирта? Пьёте, что ли?

— Разумеется, нет, — отвечаем, честно глядя в глаза. — Протираем оптику эндоскопов, чтобы лучше видеть. И головки стетоскопов — чтобы лучше слышать. И да, иногда полощем спиртом зубы, чтобы микробов убить.

Проверяющие терпят. А что им остается? Снять наш постоянный военно-санитарный поезд номер двадцать девять имени Николая Ниловича Бурденко с маршрута? Да их за это под трибунал отдадут. Отстранить от работы врача, фельдшера или санитара? Тогда сами, сами впрягайтесь. Не, не хотят. Вот и остаётся писать акты с требованием устранить обнаруженные недостатки. Ну, будем устранять, соглашаемся мы. И устраняем — по мере возможности.

Записал. Расписался.

И пошёл в купе, которое делил с тем же Алсуфьевым, Ващенко, а четвертый постоялец, старший лейтенант Сомов, остался там. На полях межэтнического конфликта. Когда в операционную палатку прилетает гаубичный снаряд в три пуда весом, хоронить бывает нечего.

Пришёл, и стал читать старую книжку, томик Мицкевича, из «Библиотеки Всемирной Литературы». Цвет бордо. Как кровь больного лихорадкой Зет.

Это нас подполковник Мирзопомадский приучил — читать поэзию. Без этого, говорит, мы все очень быстро захрюкаем.

Не сказать, чтобы мы стали книгочеями, и некогда, и сил нет, но я стараюсь читать хотя бы пять минут в день. Читать и запоминать. Может, эффект плацебо, но кажется мне, что и щетины стало поменьше, и пятачок незаметнее. Издалека могу и за человека сойти. Хрю-хрю.

Война войной, а обед по расписанию. Но поскольку никакой войны официально нет, то с обедами у нас напряженка, равно как и с завтраками, и с ужинами. Не завезли нам провизию. Везли, везли, да не завезли. Накладка вышла. Не туда фура свернула. Или перехватили шустряки. А мы — поезд, мы в движении, мы пару дней подождать не можем. Вот и питаемся подаяниями, а у нас в поезде двести сорок восемь раненых и больных, теперь двести сорок девять, и семьдесят четыре души персонала.

Нельзя сказать, что уж совсем нечего есть. Имеется перловая крупа. Имеется морковь. Имеется соль. Вот эти продукты и определяют наш рацион. Если где удастся разжиться чем-то ещё, то всё идёт в суп. Перловый суп. Какие-никакие, а белки, жиры и углеводы. Жиринка за жиринкой гоняется с дубинкой, всё так, но повара стараются. То масла подсолнечного ложку добавят на котёл, или даже две ложки, а иногда, бывает, и сало раздобудут. Глаз не видит, а язык чувствует! Чувствительность вообще обострилась невероятно: вот и сейчас хлебал я из котелка перловый суп, и распознавал медвежий чеснок — чуть-чуть, сало — ещё меньше, и сныть.

Вокруг еда есть, стоит только поискать, но для этого нужно остановить поезд. А — нельзя. Это ж не тройка Чичикова, где съехал с дороги — и попадаешь то к Манилову, то к Собакевичу, а то и к Коробочке. Нет, хочется поскорее добраться до конечного пункта, который называть нельзя, во избежание.

Ну, ничего. Перловка — тоже хорошо.

Поезд стал тормозить. Вот не люблю я этого. Не люблю непредвиденных остановок.

— Остановимся в Посконово. Взрыв на заводе, много раненых, приказ забрать всех, — доложил новость Ващенко.

Не люблю.

И тут в дверь постучали.

— Михаил Владленович, декларацию заполнять нужно, — сказал Женя.

Женя? Ах, да, я ведь возвращаюсь на Родину, а санитарный поезд просто приснился. Облако, туман, дунь — и исчезнет. Вовремя же я проснулся. Даже радостно стало, легко и радостно.

— Скоро граница? — спросил очевидное.

— Совсем скоро. Брест, однако!

Стал заполнять декларацию. Легко и непринужденно. Ничего ценного не вывозил, ничего ценного и не ввожу. Ни золота, ни бриллиантов, и наличных денег самая малость. Не за земными сокровищами ездил в Польшу, а ради укрепления взаимопонимания братских народов.

Минут через пятнадцать зашли польские пограничники. Вежливые, а увидели, что я читаю, так и вовсе приветливыми стали. Спросили, нравится ли мне пан Володыёвский. Герой, сказал я. Великий герой.

Вся проверка заняла минуты три.

Потом пришли наши люди. Суровые, неулыбчивые, таких на Сенкевиче-Мицкевиче не проведёшь. Но Женя показал старшему удостоверение, и всё закончилось, не начавшись. У меня, правда, автографы попросили.

Пожалуйста, не жалко. Популяризация шахмат везде и всегда.

Теперь переобуемся, то бишь поменяем вагонные тележки — и тогда уже в Москву помчимся беспрепятственно.

А спать я погожу. Пусть на той стороне разбираются с ранеными без меня.

Моё время не пришло.