Караул устал

Глава 2

10 января 1979 года, среда

Человек и его место

Стельбова я знаю давно. С тех пор, как его назначили первым секретарем обкома нашей области. Ну, как знал, просто был знаком. Обкомовская дача граничит с дачей дедушки, его дочь училась со мной в одном классе, как не познакомиться. Но это, конечно, было знакомство орла и чижика, даже птенца чижика. В ответ на мой «добрыдень» при встрече в дачном поселке, он иногда дарил меня благосклонным кивком, а иногда, погруженный в государственные думы, не замечал вовсе. Я не обижался. Ну, почти. Понимал: управлять областью непросто, требуется полная самоотдача, где уж всяких птенцов замечать.

Потом я стал расти. Мастер, гроссмейстер, чемпион страны, победитель Фишера (пусть и в коммерческом матче), наша с Ольгой опера шла на главных сценах страны, наконец, мои отношения с Ольгой…

Но и Стельбов на месте не стоял. Если я порхал по веткам шахматного дерева, то Андрей Николаевич штурмовал Олимп. Член ЦК, кандидат в члены Политбюро, член Политбюро… Говорили, что его продвигает Андропов, и что с того? Андропов не всякого станет продвигать. И вот теперь, по авторитетному мнению Анатолия Максимовича Гольдберга, Стельбов входит в руководящую десятку Советского Союза. Возможно, даже в пятёрку.

Но это и я без Гольдберга чувствовал.

Стельбов принял меня в рабочем кабинете. Почему в рабочем? В частном вряд ли кто-нибудь повесит на стену портреты Ленина и Суслова. Очень вряд ли. У меня в кабинете, к примеру, висит дедушкина картина, из ранних, ученическая, «Моцарт и Сальери». Дедушка её и не выставлял никогда. Во всяком случае, на моей памяти. Хотя и ученическая, а мне нравится.

А здесь — фабричные репродукции, которых в любом магазине во множестве, от пяти до пятидесяти рублей, в зависимости от рамы.

Андрей Николаевич сидел за столом советской работы пятидесятых годов, уставший, рядом с ним в подстаканнике чай, на блюдце — две конфетки, «чернослив в шоколаде», похоже, наш, каборановский.

— Вижу, здоров, — сказал он мне вместо приветствия.

Я промолчал.

— Проходи, присаживайся, — чуть теплее сказал он.

Если прежде он был орлом степным, то сейчас выглядел беркутом. Самым крупным орлом нашего полушария.

Я прошел и сел на стул, что стоял в сторонке от рабочего стола.

— Опять геройствуешь?

— Исключительно в оборонительных целях.

— А ты понимаешь, что из-за тебя чуть не погибли Ольга и дети?

Интересно. Бабушек и Надежду, да и меня самого он в расчёт не берет. Интересно и откровенно.

— Нет, — ответил я коротко.

— Что — нет? — удивился Стельбов.

— Не из-за меня.

— Почему ты так решил?

— Это представляется мне очевидным.

— Просвети меня, непонятливого.

— Ну кому нужен я, птичка-невеличка? Настолько нужен, чтобы организовать такой налет: вызволить из заключение отпетых уголовников, использовать тазеры…

— Что?

— Тазеры, электрические устройства. Могут парализовать, могут убить. Американская штучка, но, думаю, наши умельцы её усовершенствовали. Ну, и назвали как-то иначе.

— Ты, Чижик, может, и не нужен. Нужны твои деньги. Сколько ты там снял в сберкассе? Двести тысяч?

— Около того, да, — признался я. — Но это было накануне нападения. А когда уголовников вытащили из зоны? Опять же о деньгах никто не знал, кроме работников сберкассы. Можно и от них плясать. Да и тазеры… Не так давно в Кисловодске отмечалось массовое поражение электрическими разрядами то ли туристов, то ли не поймешь кого, на канатной дороге. Практически на наших глазах. Но тогда у нас денег было совсем ничего.

— Ты думаешь, это взаимосвязано?

— Весьма вероятно. Нет, Андрей Николаевич, я здесь ни при чём. Да вы и сами это знаете.

— Вот как?

— Вот так. Какие у меня недруги, какие у меня завистники? Шахматисты? Нет, я допускаю, что у одиночки может случиться умопомешательство, и он попытается меня убить. Но у одиночки. А тут серьезные люди, способные людей из зоны вытащить… Не по чину мне таких врагов иметь, Андрей Николаевич. Не по чину. А вот вам — по чину.

— Мне?

— Именно. Это не налёт. Это заговор. Возьмем шахматы. Каждый стремится атаковать короля противника. Объявить шах и мат. Но дело непростое, на пути к королю стоят пешки, кони, слоны, прочие фигуры. И приходится возиться с пешками. Я — одна из пешек.

— Защищаешь меня? — усмехнулся Стельбов.

— Косвенно. Защищаю Ольгу. Противник хочет ударить по вашему слабому месту. А я никак не ваше слабое место. Я для вас пешка, не больше. Слабое место — Ольга. Вы же не хотите, чтобы с ней что-то случилось? Вам и дают понять: отойдите в сторону, и живите спокойно. А иначе будет плохо. Но вы не отходите. И не отойдете. Вы, я думаю, сами не прочь объявить противнику шах и мат. Такая это игра, да. Ставка высокая. А пешки, что пешки… Пешкой можно и пожертвовать. И не только пешкой.

— Гроссмейстер, — сказал Стельбов после короткой паузы. — Аналитик. Пешки, жертвы, комбинации… И что ты собираешься делать, гроссмейстер?

— Что и полагается гроссмейстеру. Восстанавливать спортивную форму. Готовиться к реваншу. Может, сыграю в одном-двух турнирах, если условия подойдут.

— Условия подойдут?

— Именно. Я чемпион, в общем вагоне не поеду. Могу быть разборчивым, требовать самого лучшего.

— Денег?

— И денег тоже. Деньги — условие обязательное. Но не единственное.

— Очень вы, молодежь, деньги любите.

— В самый раз любим, Андрей Николаевич. В самый раз. И в этом вся надежда.

— На что надежда?

— На всё. Что за деньги, за хорошие деньги люди будут работать и лучше, и больше. А то, понимаешь, штанов приличных в магазине не купить, это на шестьдесят втором году советской власти, ну, куда это годится?

— Тебе, Чижик, штанов не хватает? — покраснел Андрей Николаевич. От гнева покраснел, адреналинового.

— Штанов у меня, Андрей Николаевич, предостаточно. Так и денег у меня изрядно. Не во мне дело. Не я буду строить космодромы, прокладывать дороги, поворачивать реки и двигать горы. Другие будут. Но за свой труд они хотят больше, чем почётная грамота или вымпел на стену. Хотят денег. Настоящих денег, на которые можно купить модные штаны, приличную радиоаппаратуру, квартиру, машину, далее по списку. Купить сразу, не стоя три года в очереди за стенкой «Светлана», или три за «Жигулями». Жизнь коротка.

— Три года — не так уж много, — протянул Стельбов.

— Ну, по сравнению с теми, кого в очередь вовсе не берут, да, немного. Но так ли, иначе, люди хотят жить лучше. Диалектический процесс. Заработал — получи. Получил — потрать на желанную вещь! Потратил — иди опять зарабатывать.

— Ты, Чижик, лекции по экономике мне не читай. Тоже мне, тайный советник вождя нашёлся. Без тебя советников хватает. Будет, будет и белка, и свисток, — начал успокаиваться Стельбов. Видно, чем-то ему мои слова пришлись по душе. — Ты лучше скажи по существу: так и будешь отстреливаться? Но рано или поздно чужая пуля дырочку найдёт, сам понимаешь.

— Понимаю. На вас уповаю, Андрей Николаевич, на вас. Разбирайтесь со своими недругами. Побеждайте. А я уж постараюсь продержаться до победы. Такое у нас, пешек, назначение — держаться. Назад мы не ходим, на сторону тоже. Иногда бы и хотелось конем поскакать, а — не получается.

— Тебе скакать нужды нет, у тебя крылышки. Ты их береги, а то неровен час, подрежут.

— Вы и подрежете-с, Андрей Николаевич?

— Мне-то зачем? Порхай и пой, радуйся жизни, но поглядывай по сторонам, не летят ли ястребы, — совсем уже отеческим тоном сказал Стельбов. И потом — командным:

— Дети пока поживут здесь. До выяснения.

— А здесь…

— Безопасно. Муха не проскочит. Старшие в Москву будут ездить в сопровождении.

— И долго?

— Столько, сколько потребуется. А вы, Михаил Владленович, решайте сами. Место вам найдётся, конечно, — он перешел на «вы», устанавливая дистанцию. Отсекая меня от девочек.

— Спасибо, но я уже сказал — не во мне дело. Сам по себе я обыкновенная птаха.

— То есть будешь жить у себя?

— Да. В Доме На Набережной, или в Сосновке.

— В Сосновке — это хорошо, это правильно. Чистый воздух, никто не беспокоит, ничто не отвлекает. Одобряю.

И он величественным движением руки, показным, шутливым, показал, что я свободен. А у него много дел.

Это сейчас шутливо, а потом войдёт в привычку.

Тайным советником вождя мне не быть, это он ясно сказал. Выходит, себя он считает вождём.

Я вернулся к своим.

— Поговорили о жизни, — сказал девочкам. — В обстановке взаимопонимания.

И остаток вечера мы играли в лото. По копеечке. Ми и Фа по молодости только смотрели, и видно было — им интересно.

Перед сном погуляли по территории. Если у Чехова в Мелихове поместье было в двести гектаров, даже больше, то здесь гектара два, два с половиной. Но ухожены, видно, работают садовники на совесть. Судить, конечно, лучше летом, зимой что мы видим, голые кусты только. Но и голые кусты не торчали уныло, а торчали бодро. Хотя перенесли они морозы, нет, покажет весна.

А вот дуб треснул. Умеренно могучий, он не выдержал морозов и раскололся. Как, почему это случилось? Видно, жидкая фракция сердцевины замерзла, лед и разорвал ствол. Печально. Как-то в Сосновке?

— Нужно было укутать дерево соломой, что ли, — сказал я.

— Да, не сообразили, — сказала Надежда. — И тут целый стог понадобился бы. А если на каждое дерево — не напасешься.

— Вся солома по распоряжению Андрея Николаевича ушла в соседний совхоз. На корм коровам, — объяснила бабушка Ни.

— Солома?

— К соломе добавляют карбамид, рапсовую муку, всё по научным рекомендациям. Коровы едят, и не нарадуются, — последнее было сказано для Ми и Фа, которых явно волновала судьба коров.

— Хорошо бы девочек свозить на ферму, — сказал я. — Только попристойнее. Есть же где-нибудь образцово-показательные хозяйства?

— Есть, есть, — заверила меня бабушка Ни. — Совсем недалеко.

И в самом деле, ведь на здешний стол молоко идёт не от соломенных коровок.

Мы ещё погуляли. Приятный парк, и все фонари горят, что нечасто встретишь. Погуляли, да и вернулись.

Конечно, участок здешний был несравненно большим, нежели у меня в Сосновке. Но в Сосновке я преспокойно покидал его, гулял по поселку, мог на лыжах уйти на пять, на десять километров, не думая о подстерегающих опасностях.

Раньше мог, поправил я себя.

И теперь могу, поправил я поправляющего.

А Андрей Николаевич?

Думаю, и он может. В радиусе минимум пяти километров здесь посторонних быть не должно. Дозоры, секреты, бдительность.

Довели бабушек и малышек до флигеля. Скоро «Спокойка». Она интереснее родительской колыбельной. Дети растут, им требуется новое, а в «Спокойке» Хрюша, Степаша, Филя, и мультфильмы с ёжиками, слониками, обезьянками. Родители, конечно, важны и нужны, но потихоньку их место в детской вселенной усыхает. Нет, лет пять, может, даже десять мы будем на первом месте, но что такое десять лет?

Тысяча девятьсот восемьдесят девятый. Перестройка, первый парламент, продуктовые карточки, очереди — и это славно, хуже, когда очередей никаких, потому что ничего нет. Зато восторг от того, что белое можно называть белым, а чёрное — чёрным.