Караул устал

Мужчина нервничал. Лоб, виски покрыли капли пота.

— Сейчас тут выбоины пойдут, — сказал он.

Я сбросил скорость.

И в самом деле выбоины. Одну, вторую я объехал, а перед третей сбавил скорость до пешеходной. Если будут нападать, то сейчас самое время.

Миновали мягко, чай в стакане не расплескать.

— Проехали, — с облегчением сказал мужчина. Пот его был переживанием за магнитофон, не растрясло бы. А вовсе не признаком готовящейся атаки.

Так мы и доехали до одноэтажного домика. Во двор я не заезжал, да меня и не просили. Рассчитались, вытащили коробки, и пошли к себе, счастливые. Вещь пока запакована, совсем-совсем новая, магнитофон Шредингера. Можно мечтать.

К техникуму я подъехал точно в срок.

Чернозёмский Геологоразведочный Техникум имени Серго Орджоникидзе сегодня отмечает пятидесятилетие со дня основания. И сегодня День Геолога. Удачное совпадение.

Я — один из почётных гостей.

Прежде бывать в нём не доводилось. Мимо проезжал, поглядывал с интересом, но геологи — это одно, а медики — другое.

С интересом — потому что здание историческое, охраняется государством. До революции это была духовная семинария, строили на века, капитально, и сейчас она среди современных зданий выглядит как рыцарский доспех меж довоенных гимнастерок. Впрочем, исторических зданий в Черноземске немало, война не докатилась до города, не пустили.

«УАЗ» я поставил рядом с парочкой «ГАЗ — 69», стоявших чуть сбоку от главного входа. Вышло уместно. «ЗИМ» бы выделялся, а вот «УАЗ» — один из. Свой.

Хотя тут были и «Волги» с оленями, и «Волги» без оленей, и даже одна «Победа». Не меня же одного пригласили.

Я прошёл в здание.

— Вы куда, — остановил меня студент у входа. С красной повязкой на плече. Дежурный.

— Сюда, — и я показал ему пригласительный билет.

Он прочитал.

— Извините, не узнал, Михаил Владленович.

Ну да. С тех пор, как вместо «ЗИМа» у меня «УАЗ», я стал человеком-невидимкой. Ну, почти. Прежде видно было издали: «вот по дороге едет „ЗИМ“, и мы на Чижика глядим!» А теперь «Пусть по дороге едет „УАЗ“, какое дело нам до вас!»

Дежурный, исправляя оплошность, проводил меня в директорские покои.

— Там и разденетесь, Михаил Владленович!

Директор, Михаил Евграфович, встретил меня радушно, показал, куда я могу повесить куртку и фуражку. Куртку на плечики, фуражку на крюк.

Под курткой у меня был френч защитного цвета. Не совсем френч, но близко. Плод трудов и фантазии Лисы и Пантеры.

Директор, увидев мои награды, только замигал часто-часто, но через десять секунд остановился.

Ну да, входит молодой человек, а у него — Золотая Звезда с орденом Ленина, Красная Звезда, Трудовое Красное Знамя, лауреатский знак, и еще неведомый, но очень красивый орден, очевидно иностранный. И вроде не космонавт. Неужели за шахматы так награждают?

Я знаю, что здесь, в Черноземске, я человек известный. Но известность эта поверхностная.

Если спросить первого встречного, кто такой Михаил Чижик, первый встречный ответит — как же, чемпион мира, победитель Фишера. Скажет, и тут же обо мне забудет: что он Гекубе, что ему Гекуба? А если не спрашивать, то и вообще не вспомнит ни разу. Ну, или когда по телевизору покажут и расскажут. Потому западные звезды так цепляются за узнаваемость, за паблисити. Нет паблисити — нет просперити!

Но я и не звезда, и не на Западе.

Я человек скромный. Как сказал счастливый обладатель стереофонического магнитофона «Юпитер» — грядет пятилетка скромности. А сейчас так… тренировочка.

И потому мои награды производят на людей, особенно на людей чиновных, впечатление подобное удару грома.

Грома — не страшно. Лишь бы не молнии.

Затруднения Михаила Евграфовича я в полной мере оценил чуть позже, когда нас рассаживали на сцене актового зала, в президиуме. Местничество никуда не ушло, как было при Иване Грозном, так и осталось. Среди почётных гостей немало людей заслуженных: знатные геологи, ветераны. Опять же начальство. И тут я — герой, орденоносец. Куда меня сажать?

Я сел сам. С края. Во втором ряду. Мне тут самое место.

Кто я в сравнении с ветеранами войны и труда, да зачастую в одном лице? Правильно, никто. Хотя я тоже — ранен, контужен, и малость боюсь. И если проживу достаточно долго, то… Что есть, то есть.

Винтовку никто в зал не пронесёт, а из пистолета в меня попасть сложно. А вот передо мной зал — как на ладони.

Из моего пистолета я уверенно попадаю на дистанции в двадцать пять шагов. В неподвижную цель и на все пятьдесят, и даже больше.

Но сейчас со мной пистолета нет.

Я должен доверять собственным расчётам. А по этим расчётам я в безопасности.

Ну, и девочек рядом нет. Выходит, я не при исполнении. И можно жить без оружия.

Я устроился поудобнее, и приготовился слушать. И говорить.