Долины и взгорья

****

18 июня 1977 года, суббота

Воин понарошку

«Как будто ветры с гор, трубят солдату сбор, дорога от порога далека» — бодро пели бурденковцы, маршируя по плацу.

Я пою вместе со всеми: «Пройдут дожди, ты только жди…»

Топ-топ, раз-два, жди-жди…

Строевая подготовка, умение ходить в ногу и под песню есть обязательный номер программы. Но чеканный шаг не получался. Получался топот слонопотамов.

Научимся, непременно научимся. Если таков учебный план.

«Немного прошагал, пока не генерал, но, может быть, я стану старшиной!»

Не быть мне старшиной, не быть. А быть лейтенантом.

У нас — сборы. После пятого курса положено месяц походить в сапогах, прежде чем получить пароль к высокому званию лейтенанта. Лейтенанта, а не старшины! Это же мечта! Иные годами в училищах шагают к лейтенантским погонам, стойко перенося тяготы учёбы, а нам они достанутся за месяц. Девочкам, так и вовсе нечувствительно, без сборов.

Однако служить лейтенантами мы если и будем, то лишь в случае войны. В мирное время гражданских врачей-лейтенантов в армию берут неохотно. Хватает врачей, окончивших военно-медицинские факультеты, не говоря уже о Ленинградской академии. Те молодцы, те подготовлены хорошо, те шаг печатать умеют. Не то, что мы. Правда, на войне строевая подготовка вряд ли пригодится. Важнее умение ампутировать руки-ноги подручными средствами, к примеру, слесарной ножовкой, других-то может и не найтись. Или варить для раненых и пораженных кашу из топора. Но главное — медицинская сортировка. Этих лечим, а тех под кустики положим, чтобы видом своим не деморализовали солдат. Много чего нужно узнать врачу простому, чтобы стать врачом военным.

Но нас учат еле-еле. По капельке. Видно, не верят, что кто-нибудь посмеет напасть на нашу великую державу. Или просто средств на это нет — учить военному делу настоящим образом. И так, мол, сойдет. Русский человек — воин прирожденный, его учить — только портить.

Ребята, что пришли в институт после армии, лишь посмеиваются: понарошечные мы тут воины.

И всё делаем понарошку.

Понарошку изучаем строевые приемы, понарошку бегаем в противогазах (спичечный коробок помогает), понарошку бросаем чурку в спину танку — как бы противотанковая граната, ага.

И я среди понарошечных воинов самый-самый понарошечный.

Потому что могу вовсе ничего этого не делать. Ни бегать, ни стрелять, ни надевать противогаз мне не обязательно. Могу сидеть дома. Могу поехать в Кисловодск, в Ялту, в Палангу, в общем, куда захочу, страна наша велика. У меня есть очень уважительная причина: мне страна поручила готовиться к полуфиналу матча претендентов на шахматную корону.

Так прямо и сказали: вам, Михаил Владленович, мы создадим все условия. Об учебе не беспокойтесь, и сборы вам зачтут. А вы готовьтесь, тренируйтесь, вы будете сражаться за шахматную честь страны. Это очень важно. Товарищ Миколчук так сказал. Перед ним поставлена задача: шахматная корона должна стать нашей. Это вопрос политический.

Ну да, конечно. Политический. Миллионы людей следили, следят и будут следить за успехами советских шахматистов. Десятилетиями шахматная корона принадлежала нам, меняя хозяев, но не меняя прописки. А потом что-то пошло не так: чемпионом стал Фишер, пройдясь по шахматистам как танк по кеглям. О горе! О позор!

После отказа Фишера защищать корону ФИДЕ, ею завладел невозвращенец, что еще хуже. А сам Фишер, победив в тяжелом поединке невозвращенца, провозгласил себя абсолютным чемпионом, царем царей.

Нехорошо. Мир смотрит и недоумевает: что происходит с советскими шахматами?

И товарищу Миколчуку поставлена задача: вернуть! Немедленно вернуть корону обратно!

И даны полномочия, да. Прямые и косвенные. Зачесть сборы Чижику — мелочь, один телефонный звонок. Или два-три, точно не скажу. Столько, сколько нужно, да.

Нас таких, вышедших в полуфиналы, трое: Петросян, Корчной и я.

Четвертьфинал я выиграл у Мекинга, в полуфинале мой соперник Ларсен. В августе. В Швейцарии. А Корчной с Петросяном в том же августе должны играть в славном городе Ташкенте.

Должны, но не будут.

Петросяну предстоит операция. Серьезная. И откладывать не стоит. Так ему советуют и кремлевские, и швейцарские врачи.

В матче со Спасским он уже чувствовал себя неважно, но на морально-волевых сумел победить. Играть дальше — это играть на свое здоровье. И Рона Яковлевна, жена, настояла: займись собой, это куда важнее всяких титулов.

Правильно сказала.

Корчной, стало быть, сразу выходит в финал. Для сохранения шахматной формы он захотел сыграть в хорошем турнире. В Бад-Лаутенберге, в открытом чемпионате Германии. Федеративной, не Демократической. Решил, что лучшая подготовка для него — практика. В Спорткомитете Корчного посылать не хотели: уж больно лаком этот турнир. Высокая категория, вкусные призовые. Много желающих на такой турнир. Не лучше ли вам в Болгарию съездить, товарищ гроссмейстер? В Бад-Лаутенберг, понимаете ли, запланирован Михаил Чижик. Как действующий чемпион Советского Союза. Но мы, товарищ гроссмейстер, можем предложить вам участие в турнире «Солнечный Берег 1977». У нас есть заявка от болгарской шахматной федерации на советского гроссмейстера. Это высокая честь!

Корчной не поленился, позвонил мне, спросил, точно ли я еду в Бад-Лаутенберг. Нет, ответил я. Не еду, и не собирался.

Корчной опять в Спорткомитет. Ах, мы ошиблись, это не Чижик поедет, это Спасский поедет. Он чемпион мира, пусть и экс, а вы кто?

Но Спасский тоже сказал, что поездку в Бад-Лаутенберг не планирует. Устал, нужно отдохнуть.

Тогда Корчной заявил, что ему срывают предматчевую подготовку. Намеренно. Он не станет играть в таких условиях!

Назревал скандал. И с третьего раза Корчного допустили.

А я отправился на сборы. Вместе со всеми.

«Наш ротный старшина имеет ордена!»

И у меня есть ордена. Один иностранный, орден Капитанов Ливийской Революции. Случайно встал на пути осколка бомбы, и Муаммар Каддафи решил, что Аллаху будет угодно, если он учредит орден и наградит им меня. И есть орден Красной Звезды. Бандитская пуля чиркнула по черепу, и наверху решили, что будет хорошо, если меня наградят нашим, советским орденом. Для симметрии. И наградили, да.

«Любовь на свете сильней разлук!»

Это смотря какая любовь. И смотря какие разлуки. Из нашей группы женат один Суслик, и мы с ним некоторым образом в свойстве: его жена Мария — сестра Анны, жены папеньки. Такая вот комбинация. И она, Мария, приезжала на присягу. С дочкой Наташей, ей скоро годик. Дождётся, дождётся Суслика, там и осталась неделя всего, до завершения сборов. Все дождутся.

Песня кончилась, кончилась и наша маршировка. Учи нас, не учи, а слонопотамы остаются слонопотамами. Капитан Трач подвел итог короткими, но сильными словами. И распустил. Оправиться и вообще. Скоро ужин.

Ко мне тоже приезжали. Надежда и Ольга, Мириам и Фатима. Сильнее разлук, безусловно. Я даже захотел уехать вместе с ними. А что? Легко. Доложился тому же Трачу, мол, товарищ капитан, разрешите отбыть, и тот бы с радостью разрешил. Я для него словно камушек в сапоге. Неловко ему со мной. И майору Теплицину неловко. И даже нашему главному командиру, начальнику военной кафедры полковнику Евстифееву неловко. Ловлю в их глазах упрёк: тебе же сказали — зачтут сборы, зачтут без твоего присутствия, так сиди дома, или в Ялту поезжай, в санаторий, и готовься. А то вдруг я нашпионю, как последний сукин сын, нажалуюсь, что и это мне не так, и то мне не так, а им — отвечай.

Но ни жаловаться, ни шпионить не собираюсь.

Я просто готовлюсь. Самым настоящим образом. Дело в том, что мне нужно от шахмат отдохнуть, срочно и категорически . Разгрузиться. Почувствовать шахматный голод. И потому, следуя заветам Ильича, после победы над Мекингом я продолжил учиться, учиться и учиться — но медицине. У меня индивидуальный план, и я его подкрутил в свою сторону, стараясь не растянуть время учебы, а, напротив, сжать. Не отставать от сокурсников, а опередить их. Опередить особо не получилось, но научный коммунизм, научный атеизм и социальную гигиену с организацией здравоохранения осилил и сдал.

В ногу, товарищи, в ногу!

И для полноты чувств решил побыть невсамделишным воином.

Да, верю, знаю, чувствую: нам несравненно легче, чем срочникам. Но по сравнению с жизнью обыкновенной эти недели кажутся полные тягот и лишений. Во-первых, подъем. Я привык вставать позже! Во-вторых, бег в сапогах — и тяжело, и сапоги жалко, изнашиваются зря. В-третьих, питание. Ах, «Москва», ах, «Арагви», ах, борщ с пампушками! Забудь!

И вот мы в столовой.

— Здесь у них есть подсобное хозяйство, — сказал Женя. — Свиней держат, я тут с местными поговорил.

— Ну да, экономика должна быть экономной, — заметил Сеня. — Остатки солдатской еды дают свиньям. Отходы в доходы. Надежно, выгодно, удобно.

— Есть другое мнение. Есть мнение, что нам дают остатки свинячьей еды, — Женя посмотрел на наш ужин.

Ужин как ужин. Картофель, в котором изредка попадается свиная шкурка. И хлеб.

— Плохо, что это не обычная картошка, а сушеная, — продолжил Женя.

— Обычную картошку нужно что? Нужно чистить! А тут всё просто — побросал в бак, залил кипятком, добавил тушенки — и кушайте, кушайте! — объяснил Сеня.

— Где ты видишь тушенку?

Вопрос риторический.

Но съели. Всё съели. И побрели восвояси. Не сказать, чтобы сытые, но…

Сборы мы проходим на базе полка гражданской обороны. Местные, как мы прозвали солдат срочной службы, и несли те самые тяготы — да и то малой мерой. А нас от них отделили, дабы своим видом их не разлагали и не раздражали. Ну да, мы ведь в наряды не ходим, сортиры не чистим, у нас и не служба, а баловство одно. И потому мы, бурденковцы, живём на отшибе, в палаточном лагере, а они — в казармах. Настоящих, каменных. С местными пересекаемся редко. Нет, никаких трений. Танцев тут нет, девчат тоже, да и вообще, мы слишком разные. Вода и масло. Пару раз поговорили, только и всего. Они ж пацаны, по восемнадцать-девятнадцать лет. Дети азиатских республик, славян мало. И вид у всех не слишком бравый. Средний вес килограммов пятьдесят. Или меньше. С чего бы ему быть бравым, виду? Сушеный картофель — это углеводы, а где белки? С белками напряжёнка, вот и разводят при части свиней. Только они, свинки, сейчас маленькие, им ещё расти и расти. Только небо, только ветер, только радость впереди у этих свинок, поскольку не знают они будущего.

А мы, мы знаем?

Сушеная, не сушеная, а свинкам оставили немного. И с чувством вины перед ними идём обратно. В палаточный городок. Пока ещё светло, можно заняться личными делами. Почитать, например. Или письмо домой написать. Солдатское письмо, конверт без марки! На память, так сказать. Да и вообще — в нашем институте отовсюду учатся. Родные далеко. Как не написать?

Я нет, я не пишу. Я в любое время могу позвонить по телефону. Есть у меня такая привилегия — среди прочих.

Но я ни этой, ни прочими привилегиями не злоупотребляю. Хорошие новости могут и подождать, а плохие сами прибегут и прилетят, без моего содействия.

Пришел, улёгся. Походная кровать проста, но для усталого тела сгодится. Тут и остальные подоспели. Нет, всё-таки сильно устаём с непривычки. Привычен лишь Атаманов, из соседней группы. Он в институте после армии, отслужил самую что ни есть настоящую срочную, два года, сержант, а у нас — что-то вроде дядьки. Учит как портянки наматывать и прочим премудростям. Полагаю, ему дано особое задание: опекать меня. На всякий случай.