Кровь на камнях

– Да, да, хорошо Эмилиан, если у меня будет в этом нужда, то я вас обязательно найду, – Лёшка с трудом отделался от навязчивого торговца и прибавил шагу. Ему сейчас нужен был совершенно определённый товар. Ага, ну вот что-то типа этого. Под торговыми навесами стояли уже готовые оконные рамы и просто листы стёкол самых разных размеров и расцветок. Было тут и яркое витражное стекло, и плоское оконное от желтоватого и голубого до свинцово-молочного и просто бесцветного. Пройдя по всему стекольному ряду, Алексей выбрал ту лавку, где под широким и длинным навесом стояло больше всего товара, а два её торговца вели себя с достоинством и с той солидностью, какая и выделяет серьёзных коммерсантов. Таких, которые не бросаются сломя голову за каждым проходящим мимо и не вопят при этом на весь рынок.

Да, от стекла двадцать первого века вот это всё, что здесь сейчас было представлено, конечно же, сильно отличалось. Да это и понятно, до технологии листового проката ждать ещё нужно было более столетия, и, как Егоров смутно припоминал, всё стекло по самой передовой технологии сейчас выдували в форме цилиндра при вращении, а уже потом его резали, грели, выправляли и снова разрезали на части. Короче, весь этот процесс стекольного производства был ну очень и очень муторным. Но в любом случае окна из этого стекла были значительно лучше тех, что использовал простой народ, а были они у него в основном из вощаной холстины, плотной бумаги, слюды, ну или вообще из растянутого бычьего пузыря.

Чернобородый тучный мужчина, на вид которому было уже лет за сорок, внимательно посмотрел на остановившегося у его лавки русского офицера и с достоинством поклонился:

– Здравья, господарь! – И он наморщился, как видно, пытаясь подобрать известные ему русские слова.

– Merhaba canım! Endişelenme, Türkçe konuşalım mı?[1] – прервал его мыслительный процесс Егоров.

– О, да, господин! Простите меня великодушно, я пока ещё недостаточно хорошо изучил ваш язык, и так нам действительно будет гораздо удобнее договариваться, – обрадовался бородач, перейдя на привычный ему турецкий. – Меня зовут Марку Бырцой, а это мой сын Вэли. Здесь на базаре у нас своя лавка. А на восточном, на приморском тракте есть ещё мастерская, и при ней артель плотников со столярами стекольщиками. Вы хотите подобрать стекло для себя? Будьте же так добры, посмотрите, у нас здесь его просто огромнейший выбор. Вот тут стекло из Богемии, а вот здесь оно изумительной французской выработки. Вот подешевле, это уже местное, правда, оно очень мутное и хрупкое, и я бы не рекомендовал его такому солидному человеку, как вы. А вот ещё обратите внимание, оконное стекло из английских мануфактур, и даже у меня тут есть немного вашего, господин офицер. Оно было отлито, э-э… Копорский, Кали… Калищенск мануфактур, – Марку с большим трудом сумел выговорить такое сложное для него русское название.

Выбирать здесь действительно было из чего, и следующие четверть часа Алексей скрупулёзно осматривал и оценивал весь представленный ему товар. По цене и по качеству после долгой торговли и размышлений его выбор пал на стекло из Англии. Промышленная революция Туманного Альбиона и бурное развитие тамошних мануфактур сказалось и на развитии всей стекольной отрасли страны в целом, и в итоге она оставила позади себя всех своих конкурентов.

– Господин офицер хочет сам заняться установкой окон или у него уже есть знающие в этом толк люди? – поинтересовался торговец. – Согласитесь, будет очень обидно, если несведущие в этом деле люди испортят такое дорогое и прекрасное приобретение.

«А ведь и верно, – подумал Лёшка. – Лучше предоставить всё это дело профессионалам, не зря же в самом начале их разговора Марку упомянул и про свою мастерскую, и про имеющуюся у него артель стекольщиков». Ну что же, как говорится, «доверимся профессионалам от начала и до конца». Теперь осталось только обговорить «техническое задание» по застеклению, сроки и цену всей установки окна в доме. Итоговая сумма вышла немаленькая, и составила она почти половину его месячного офицерского жалованья. Но Алексей был к этому уже готов и, достав свой кошель, выложил на прилавок три серебряных рубля с профилем императрицы и ещё одну полтину.

– Остальная половина будет после того, как вы всё сделаете!

– Да, конечно, господин! – согласился Марку. – Не извольте беспокоиться, уже в понедельник ваше окно будет сиять со стены, а все соседи с улицы будут вам сильно завидовать! Вэли, пойдёшь с господином офицером и всё там самым тщательным образом замеришь, – наставлял он сына. – Насколько сам оконный проём на стене расширить, по стыкам всё хорошо погляди, как их там лучше будет ладить, и про наличники тоже не забудь! Ну, да ты и сам всё хорошо знаешь.

– Петру, я хотел бы, чтобы в комнате у моего человека, на стене, выходящей на улицу, было бы большое и светлое застеклённое окно, – обратился к хозяину того дома, где лежал Афоня, Егоров. – Вот этот человек, если ты не против самой переделки, хотел бы здесь всё замерить, ну а потом под его руководством пришла бы столярная артель и всё здесь как надо сработала. Ну и как ты, сам-то не будешь против?

Пожилой валах непонимающе уставился на русского офицера:

– Господин, у меня нет таких денег, да и не будет их никогда! Эти-то мои, слюдяные, окна мне в своё время стоили аж половину от всех овец. А их у меня раньше было гораздо больше, чем вот теперь. И даже тогда я о настоящих стеклянных окнах и мечтать-то даже не мог!

– Не волнуйся, Петру, окно тебе поставят за счёт русской армии, и оно останется здесь даже после того, как мы от вас съедем, обещаю, – успокоил валаха Егоров. – Вы с хозяйкой, главное, не волнуйтесь и простите нас за то некоторое беспокойство, которое вам совсем скоро придётся понести. Очень надеюсь, что оно продлится у вас недолго.

Вечернее построение особой егерской роты проходило как обычно. Сначала была перекличка по плутонгам, затем проверка внешнего вида, амуниции и оружия. Замечания, выявленные при построении, командирами плутонгов и отделений брались на контроль с последующим докладом об их устранении уже полуротным обер-офицерам. После этого были общие вопросы и оглашение всего того, чем личный состав роты должен был заниматься на следующий день. На завтра, в воскресный день, грандиозных планов Алексей не строил. Побудка состоится на час позже, затем утреннее построение, приборка, и до вечера у егерей будет целый день отдыха. Каждый мог выбрать для себя то, чем ему следует заниматься, по душе. Для тех, кто выходил в город, главным было вести себя благочинно и пристойно, быть аккуратным и не позорить высокое имя егеря отдельной особой роты главного квартирмейстерства армии. У всех, кто покидал расположение, были свои увольнительные бумаги, заверенные подписью ротного с приложенной к ней чернильной печатью. И теперь служивым были уже не страшны ни комендантские патрули, ни караулы пехотных полков или чужие придирчивые унтер– и обер-офицеры.

– У меня доку – умент, господин сержант, – гордо показывал патрулю бумагу с яркой синей печатью Андрейка Воробьёв. – До самого вечера он мне сегодня даден!

Строгий усатый унтер с осторожностью протянул её обратно солдату и, кхекнув, подкрутил свои седые усы:

– Стало быть, в порядке здесь всё, и печать их благородия, как ей и положено, на доку-ументе тоже имеется. А я чего остановил-то тебя, паря? Всех вроде знаю ваших, а тут гляжу, незнамо кто вот по энтой нашей улице-то идёт. Из молодых егерей ты, чё ли, будешь, родной, а-а? Да не-ет! – сам же себе он тут же и ответил. – А вон и хвост волчий на картузе-то у тебя нашит сбоку. Значится, не из кутят, выходит, ты, а ужо серьёзный, стреляный егерь-волкодав.

– Да вот уже с полгода, как я в особой роте. Опосля того, как перешёл в неё с орловского пехотного, – пожал плечами Воробей. – Ещё с того самого майского Туртукая, где мы с генералом Суворовым наголову турку разбили. А потом, стало быть, и Гуробалы были, и Карасу, и Селистрия, Кючук-Кайнарджи, Гирсово, – загибал он пальцы уже на обеих своих руках. – Ну и Варна эта, чтоб ей! Будь она проклята!

– Это да-а, – вздохнул сочувственно старший унтер. – Эко потрепало-то ведь наших тогда, осенью, под ней! Да и вам, я знаю, тоже тогда здо-орово досталось? А в Бухаресте-то вы и не были, почитай, совсем, аж чуть ли даже не до середины ноября ваши квартиры здеся у окраины пустовали. Вот оттого-то я, видать, и не углядел тебя среди всей вашей роты. Вы-то всё ажно с самой весны на своих дальних выходах с нашей полевой армией были. А ведь когда-то и сам я в походах под полковые барабаны ходил. От Астраханского пехотного, с капральства, да после тяжкого ранения меня уже сюды взяли, – и унтер с гордостью потёр на своей груди медаль за прошлую, прусскую войну. – Ну ладно, касатик, иди уже, куды и сам ты шёл, не задерживаю я тебя более. И Карпычу привет от меня передавай, скажи, что от Фотеича, из комендантских, уж он-то меня знает. Да и Цыган этот ваш, как его, Федька вроде? Тоже, чай, про меня не забыл, – и, усмехнувшись в усы, пожилой унтер повёл свой патруль дальше.

– …Четвёртый плутонг в строю все, Ваше благородие! – доложился унтер Зотов.

– Дозорное звено, вашбродь, все на месте! – выкрикнул из головы строя капрал Лужин.

– Тыловая группа, в строю двое, ваше благородие, все остальные на подготовке к ужину, – отрапортовал командир тыловой группы Ёлкин.

Отсутствующих в роте не было, из увольнительных к месту расположения все возвратились вовремя и без замечаний, и командир егерей вздохнул с облегчением. В последнее время в Бухаресте было много лишней суеты. В армейскую ставку зачастило высокое начальство аж из самой столицы. Прибыло и продолжало прибывать немало офицеров из петербургских гвардейских полков, сановников и прочих всяких там титулованных особ. Российская империя готовилась поставить точку в этой затянувшейся кровавой войне, и следующий 1774 год непременно должен был стать победным. Это подсознательно чувствовали все, от рядового пехотинца и до генерала. А уж у «столичных» на это дело нюх был всегда особый! Ведь там, где светит виктория, – там обязательно будут ордена, чины и большие премиальные, и там будет возможность выделиться, блеснуть в глазах высоких сиятельных особ, а возможно, что даже и перед самой императрицей. Вот и фланировали сейчас высокие господа в центральных районах большого, чужого города, скучая и томясь без дела. А тут на́ тебе, простой солдатик идёт в своей егерской шинельке.

– Да как ты честь отдаёшь, мерзавец?! Почему сапоги у тебя не почищены и на штанах брызги от грязи?! Что за хвосты такие на картузе и почему букли, зараза, не накрутил! А коса у тебя отчего плохо напудрена?!

Да мало ли до чего может придраться какой-нибудь заезжий ротмистр или, скажем, полковник, тем более под играющую в его крови черешневую палинку, сливовую цуйку или даже благородное французское, выкушанное в местной ресторации.

Но в этот раз пронесло, воскресный день тревог и волнений не принёс, и капитан-поручик Егоров приготовился распускать своё подразделение для принятия пищи.

– Рота, со вторника все построения на улице перед тем домом, где лежит наш раненый Афанасий! Леонид, пробей сигнал «к столу»! – Алексей кивнул барабанщику, и над городскими предместьями раздалась дробь барабанного боя. – Рота, для принятия пищи разойдись!