Светлейший князь 3

* * *

Из Тувы Ванча двадцатого декабря вернулся один. Лонгин поехал в ставку великого цзяньцзюня, в далекий Улясутай. Ответ на его предложение привез тот же монгол, причем очень быстро. Но это не удивило ни меня, ни Лонгина, мы знали, как стремительно работала монгольская почта во времена Чингиз-хана. Притворяться посланцем какого-то урянхайского нойона монгол больше не стал и вручил Ольчею грамоту своего повелителя великого цзяньцзюня. Наш зайсан на встречу с посланцем императорского наместника приехал со своим братом-ламой.

А потом монгол в категорической форме потребовал, что бы налог и серебро в ставку великого цзяньцзюня с нашей стороны везли Лонгин и лама Тензин Цултим, брат Ольчея. Наша разведка уже донесла, что амбын-нойон несколько дней назад получил грамоту из Улясутая и распустил по домам своих воинов. Поэтому Лонгин согласился принять требование посла императорского наместника.

Ольчей отрядил сопровождающими два десятка своих воинов, вооружённых ружьями. У каждого воина было по двести патронов и двадцать гранат. Люди Ольчея были обучены бросать гранаты и все имели боевой опыт. Лонгин кроме этого вооружился еще четырьмя пистолетами и шашкой.

Утром наши люди переправились на левый берег Енисея, где их ожидал монгол со своим конвоем, целиком состоящим из его соплеменников. Стоя на нашем берегу у замёрзшего Енисея, Ванча и Ольчей молча проводили взглядами уезжающих. На душе у них было тревожно, оба на личном опыте знали цену маньчжурских гарантий.

Сзади, метрах в десяти, стоял личный десяток Ольчея и держащиеся особнячком трое тувинцев Лонгина. Ванча обернулся и жестом подозвал одного из них.

— Адар-оол, твои люди там, — алтаец махнул рукой в сторону другого берега, этот тувинец в отсутствие Лонгина был начальником нашей разведки в Туве, — готовы?

Адар-оол был прилежным учеником и ответил по-русски:

— Готовы, господин Байгаров, — вернувшись в Туран после предыдущих переговоров с монголом, Лонгин предложил, что бы впредь всё называли алтайца Иван Ивановичем Байгаровым, объяснив почему. Почему-то это предложение на «ура» прошло у тувинцев и они как по команде стали называть Ванчу господином Байгаровым, делая ударение на первый слог.

Ванча и Адар-оол еще трое суток провели на берегу Енисея, дожидаясь первых докладов с того берега. Вовремя своих походов по Монголии и Туве, Лонгину удалось установить тесные контакты с очень специфической публикой Тувы и Монголии: местными «робин гудами» — скотокрадами. В Туве их называли кайгалами, а в Монголии сайнэрами. От обычных воров или воров-мстителей, они стремились не преумножить собственное имущество или наказать обидчика, а усилить личный авторитет в родной общине, повысить свой социальный статус. И поэтому они чаще всего раздавали добытый скот бедным соплеменникам. Это создавало образ степных «робин гудов» — защитников бедноты.

У них были крепкие связи среди буддистских монахов, которые и помогли нашему начальнику разведки наладить сотрудничество с этой специфической публикой. Это были в подавляющем большинстве молодые люди. Цинские власти начали с этим бороться и можно было оказаться на судейской скамье в Улясутая, где частенько выносились смертные приговоры. Лонгин запустил в Туве поговорку: «С Турана выдачи нет». Но при двух условиях: не промышлять у нас и оказывать ему «дружеские услуги», за которые еще и полагалась материальная помощь.

Вот эта публика и составляла костяк разведсети, созданной Лонгином. Все они были очень энергичными и ловкими людьми, умеющими стремительно уходить от погони. Адар-оол был сыном одного из легендарных кайгалов, казненных с большей частью своего отряда за угон почти пятидесяти лошадей в Халхе.

Первые донесения с того берега Енисея не внушали ни каких опасений: зимы в Туве холодные, но малоснежные и многочисленные реки, речки и ручьи становятся очень удобными дорогами и сводный отряд стремительно уходил на юг, в ставку великого цзяньцзюня.