Черные ножи

Глава 17

Когда я вышел на улицу, уже изрядно стемнело. В декабре вообще вечереет рано и как-то внезапно. Напротив школы у афишной тумбы стояли и негромко переговаривались между собой две девушки, время от времени хихикая.

Заинтересовавшись, я подошел ближе, девицы как раз убежали вперед по улице, и я увидел крупный плакат, болтавшийся углами на ветру, на котором большими разноцветными буквами было выведено: «Встречайте Новый 1943 год вместе с нами в Гортеатре! „На всякого мудреца довольно простоты“ — комедия Александра Островского в исполнении артистов Академического Малого театра г. Москва. С 21 часа концерт и танцы! Живой оркестр! Весь сбор поступает на строительство танковой колонны».

Казалось бы, идет война. Мы, пусть и находимся в глубоком тылу, но должны пахать за троих: за себя и за двух товарищей на фронте. И тут концерт, да еще какой! Всю труппу Академического Малого театра эвакуировали в Челябинск еще в 1941. А это более двухсот человек. Тетя Зина — большая любительница театра, рассказывала, что доставленные чуть позже декорации оказались слишком велики для местной сцены «Гортеатра», располагавшегося в здании бывшего «Народного дома», и их пришлось переделывать, частично обрезав. Актеров разместили кого куда смогли: по семьям, школам, гостиницам. Кто-то даже жил в самом театре в театральной уборной, где заколотили все окна. Челябинские же актеры, на время уступившие «Гортеатр» москвичам, около года работали в Шадринске.

И это было правильно, показывать, что жизнь продолжается. Что война рано или поздно окончится и начнется светлое и чистое время — наше будущее. После таких спектаклей и концертов люди выходили окрыленные, набираясь новых моральных сил, подпитываясь энергией, которую дарили актеры.

Интересно, еще можно достать билеты? Можно было бы пригласить с собой Анастасию Павловну, если она, конечно, согласится. Надо будет заглянуть в кассы, вот, правда, с деньгами у меня не густо… но наскребу как-нибудь. Если что, у тетки займу — не откажет. А отдам с зарплаты. Вот только с билетами могут оказаться проблемы — на такое мероприятие многие захотят попасть.

Подойдя к дому, где жил Леша, я увидел темную фигуру, вышедшую из арки прохода. На мгновение я напрягся, но тут же узнал покатые плечи Казакова. Бригадир сдержал обещание — за Лехой постоянно приглядывали, и даже сейчас, когда он вышел из больницы, подъезд сторожили.

— Дима, добрый вечер! — пророкотал Казаков и крепко пожал мою руку. Он был человеком большим, но вежливым и тактичным, вот только силу свою не всегда мог рассчитать. Рукопожатие вышло столь мощным, что я невольно охнул и затряс кистью в воздухе. Казаков смутился и добавил: — Прости!

— Ничего! Переживу! Ты Алексея охраняешь?

— Охраняю, — кивнул он. — И тебя дожидаюсь. Понимаешь… не справляемся мы… работы выше головы, и эти дежурства… сил не хватает, сказывается на качестве. Поэтому Петр принял решение выдернуть тебя обратно в город. Нужно чтобы Леша пока пожил у тебя какое-то время… так будет проще всего. Ты сможешь приглядеть за ним, а он за тобой. В одиночку никуда не ходите, только вдвоем.

— Значит, никаких новостей о преступниках?

— Нет. Ни в больнице, ни после выписки к Алексею никто не приходил, никто не проявлял интереса. И зуевцы вели себя спокойно, никакой паники не проявляли, работали, как обычно. После шли по домам. Полагаю, это ложный след. Они нормальные трудяги, наш Леша что-то перепутал.

— Но кто-то ведь ударил его по голове? — не согласился я, хотя мысли Казакова были мне понятны.

— Скорее всего, это была случайность…

Не поспоришь. После того, как буквально несколько часов назад меня чуть не прикончила свора беспризорников, я уже ни в чем не был уверен.

— Но все же так сразу прекращать наблюдение не будем, и если хоть что-то… хотя бы какая-то мелочь заставит нас засомневаться в честности этих людей… решено, сразу идем в отдел, пусть компетентные люди дальше сами решают.

Это было тактически и стратегически верно, вот только в отделе нам могли задать логичный вопрос — а что же вы сразу не пришли, еще с самыми первыми подозрениями? Ведь завод — стратегически важный объект с особым уровнем и секретности, и безопасности, и даже с намеком на подозрение нужно идти и докладывать о своих сомнениях. Мы этого не сделали. Теперь, получается, сами подпали под статью о недоносительстве. Но я, да и остальные, не могли вот так просто обвинить своих коллег в том, чему не было ни малейших доказательств. Это было подло. Сами виноваты. Помнил я эти разговоры в будущем о «миллионах доносов», когда каждый, мол, писал на каждого. Так вот, это точно не про нас! Ни один член нашей бригады даже под угрозой собственной безопасности не хотел писать безосновательный поклеп.

— Я понял… скажи, а Михалыч сделал анонимный звонок в милицию? Он хотел, чтобы к палате приставили охрану.

— Звонил, — кивнул Казаков, — но там не прислушались. Никакой охраны не приставили. К счастью, обошлось.

Значит, можно сделать вывод, что напавший на Лешу преступник либо не знал о том, что он находится в больнице, либо же был уверен, что жертва не опознает нападавшего. Поэтому и не пришел добить.

— Все понял. Леша поживет у меня. Можешь не волноваться.

Казаков кивнул в ответ и ушел обратно в темноту арки, я же поднялся в квартиру Леши, трижды нажал на звонок и вскоре уже тряс руку своего друга. Одет он был по-домашнему в подштанники, нательную рубаху и вязаную кофту.

Леха жил в коммуналке, подобной моей. Квартира на пять комнат, они с матерью занимали комнату с балконом — роскошь и несколько лишних метров, где можно было хранить всякие ненужные вещи.

Выглядел Леша слегка бледноватым, но весьма бодрым и полным сил. Мы прошли в его комнату, где никого не было — мать еще не вернулась со смены, она работала в столовой при заводе имени Колющенко. В последнее время ей тоже, как и моей тетке, часто приходилось оставаться на заводе по несколько суток подряд.

Ни Леха, ни его мать, да и практически никто, кроме причастных, понятия не имели, что на заводе полным ходом идет производство легендарных ракетных установок «Катюша». Лишь я, пришелец из будущего века, прекрасно знал, что эти машины победы собирали в обстановке полной секретности, и даже сами рабочие понятия не имели, что именно они производят. На заводе делали отдельные детали, а окончательный монтаж реактивных систем залпового огня БМ-13 проводился по ночам в особом гараже на углу улиц Труда и Елькина, рядом с табачной фабрикой, и прямо оттуда зачехленные машины отправлялись на вокзал, а дальше на фронт. Ежемесячно удавалось выпускать сорок пять «Катюш», и до самого конца войны немцы так и не сумели раскрыть ни тайну производства, ни даже вычислить город, где их собирали.

Но, разумеется, раскрывать Леше этот секрет я не собирался — права не имел, да и ни к чему ему знать, еще проболтается где-то ненароком. Не специально, конечно, но зачем рисковать.

Зайдя в комнату, я уселся на стул, а Леха завалился на кровать. Вторая кровать, на которой спала его мать, стояла за ширмой-перегородкой. Мы уставились друг на друга в ожидании. Леша заговорил первым:

— Представляешь, не помню ни черта… вот вообще ничего. Пришел на завод, работал, а потом провал, темнота.

— Знаешь что, собирайся, поживешь пока у меня. Вместе веселее!

Леша пожал плечами и начал одеваться. Пока натягивал на себя теплые штаны, болтал без умолку.

— Когда я в больнице валялся, мне один раненный анекдоты рассказывал. Слушай! Снайпер докладывает: «Сегодня сделал десять выстрелов, девять немцев положил». «А десятый промазал?» «Десятый оказался финном!»

Я хмыкнул. Леха приободрился и продолжил:

— Слушай еще! Разговор двух жительниц Берлина: «Говорят, русские женщины очень привлекательны». «Возможно. Если судить по письмам моего сына, то лишь при упоминании какой-то одной Катюши наши солдаты просто сходят с ума!»

Знал бы он… насколько к этой шутке причастна его семья.

Леша, увидев мой интерес, почувствовал себя великим рассказчиком и тут же выдал еще один анекдот:

— Знаешь, каким должен быть истинный ариец? Белокурым, как Гитлер, высоким, как Геббельс, стройным, как Геринг и целомудренным, как Рем.

Тут уж я не сдержался, и рассмеялся во весь голос. Эту шутку я еще не слышал, а представить себе коротышку Геббельса, жирдяя Геринга, и любителя провести время в интимных забавах Рема, убитого еще в 1934 году, было легко. Причем, последнего прикончили в том числе и за недвусмысленные действия гомосексуального характера. Именно из-за Рема членов СА начали обзывать «мальчиками по вызову» и «175-ой гвардией», что отсылало к 175 параграфу немецкого уголовного кодекса, согласно которому гомосексуализм подлежал наказанию. После отдел печати опубликовал следующее: «Процесс ареста продемонстрировал кадры, печальные с точки зрения морали, так что испарился любой след сочувствия. Некоторые лидеры СА брали с собой мальчиков для утех. Один был застигнут врасплох в отвратительной ситуации и арестован. Фюрер отдал приказ о беспощадном искоренении этого рассадника чумы».

Сам Леха был далек от угадывания значения этой шутки — он просто рассказал, что слышал, — и я даже не пытался просветить его относительно содержания в части, касающейся Рема. Леша понял ее как-то по своему, и ладно. Некоторые понятия еще не пришли в обиход моих сограждан, и, слава богу.

Советские люди воспитывались в системе иных нравственных идеалов. И любая жестокость воспринималась, как нечто неествественное, пришлое, чуждое. Насилие требовалось лишь для борьбы со злом. А мы все являлись силами добра, войском света! Мы несли справедливость, точно зная, что правда за нами. И жили соответственно, ощущая свою великую миссию. Мир не станет царством добра сам по себе, этому нужно поспособствовать…

Когда мы вышли на улицу, уже окончательно стемнело, но идти было недалеко — всего три дома. К счастью, добрались без приключений, и в подъезде никто не караулил, а даже соседи в коридоре не встретились, общаться сейчас со Степаном Григорьевичем у меня никакого желания не имелось. И тетки дома не было, но к этому я давно привык.

Осмотрев комнатушку, я быстро решил:

— Спать будешь на кровати, только матрац один отдай, на пол его кину!

— Ты чего? — всполошился Леша. — Давай я буду на полу! Я же гость, и не хочу у хозяина его место отбирать!

— Вот потому что ты гость, поэтому прекращай спорить! Давай уже устраиваться, день трудный был! Устал, как собака!

— Знаешь, — голос Леши внезапно стал серьезным и каким-то взрослым, — в первую ночь, когда я очнулся в больнице, мне было очень жарко. В самой палате дубак, а мне жарко! Смотрю, а я укрыт сразу четырьмя одеялами. Поэтому и жарко. Нас в палате как раз четверо и лежало: я и трое раненных бойцов на лечении. Так вот, каждый из них отдал мне свое одеяло, а сами мерзли. И потом уже я понял, что и предыдущие ночи они так делали, когда я еще в себя не пришел. Я ведь им даже спасибо не сказал после, не сообразил… а теперь думаю, спасли они меня этими одеялами, отогрели и вытащили, считай, с того света…